Навеянное грёзами

Гипнос легко, кончиками пальцев тронул лавровый венец. Иной бог вплёл бы золото в волосы, но лавр в кудрях Аполлона зелен, словно бы только что с ветвей сорван. — Не испытывай моё терпение, — даже не глядя на Гипноса, проронил олимпиец. В руках его — заветная кифара, изящнее любой женщины, певучее самого Орфея, аполлонова сына. И все мысли Гипноса поглощены ею. Мелодии, которые извлекал из своего инструмента Аполлон, поражали души вернее его золотых стрел. Они лились с небес величественной рекой, славя божественный Олимп, но до подземелий царства аидова доходили едва-едва слышными. И Гипнос ловил их терпеливо, за каждый аккорд цеплялся. Его так тянуло к музыке, потому что сны зачастую глухи. Сновидец может услышать лишь то, что когда-то уже долетало до ушей его и отпечаталось в памяти. Гипнос и ониры могли мешать образы и показывать чудесные картины, но создать уникальную мелодию были не в силах. И потому кифаред Олимпа казался Гипносу ещё более великим творцом, чем он сам, творец невероятных сновидений. — Я тут же улечу, только подари мне один лишь гимн, — взмахнув белыми крыльями, Гипнос вылетел из-за спины Аполлона и преклонился к земле у ног его. — Не гимн, если того не заслуживаю я — хотя бы одну мелодию. Или же… Его бледные пальцы сами собой зашевелились, повторяя движения Аполлона. Тот поднял бровь: — Неужто хочешь ты коснуться струн моей кифары? — Нет, от меня не будет толку, — одёргивая себя, покачал головой Гипнос. — Не в кифаре дело, а в тебе, Музогет. — Как же отчаялся ты. Гипнос поднял голову, думая увидеть в глазах Аполлона жестокую насмешку, боясь прочесть в них беспощадный отказ. Но бог глядел на снотворца с сочувствием. Взял руку Гипноса и сам вложил в неё золотую кифару. — Не думай, что одинок в своём отчаянии, — проговорил Аполлон, отвечая на его удивлённый взгляд. — Оно посещает каждого творца, стремящегося к совершенству. Но совершенным быть невозможно. Знаешь, почему? — он склонил голову к уху Гипноса, и нос тому вновь защекотал запах лавра. — Потому что совершенство определяю лишь я по праву бога. А я слишком придирчив, чтобы хоть кого-то считать равным себе, совершенному. Потому не бойся быть несовершенным — потому что несовершенны все. — Мои попытки хоть что-нибудь сыграть только утомят тебя, — попытался возразить Гипнос, но Аполлон лишь усмехнулся: — Как будто у тебя есть ещё какой-нибудь талант, кроме как утомлять до слипающихся глаз. Играй уже. Не испытывай моё терпение. Гипнос несмело провёл по струнам. Он не знал, как нужно строить мелодию из аккордов, как правильно сочетать высокие и низкие ноты, как упорядочить хаос звуков в прекрасное полотно музыки. Но раз удача улыбнулась ему и сам Аполлон доверил ему свою кифару — значит, уже не имело значения, что играть. — Отвратительно, — заключил Музогет, когда мелодия наконец затихла. — Зато хотя бы искренне.