Recuérdame

Макс гибкий, как гимнаст — ему не составляет никакого труда развести бедра почти на ширину шпагата, или прогнуться в спине так, чтобы тело образовало безукоризненную арку… Мне кажется, я могу вечно любоваться его грацией и пластикой критского танцовщика, узкобедрого, широкоплечего, с тонкими запястьями и щиколотками — но сильными, длинными, крепкими кистями и ступнями. Я обожаю такие руки и ступни. Грация лебедя, сила льва. Невообразимое сочетание молодого бога-олимпийца и мастерового, привыкшего к тяжелой работе. Такое… знакомое… до сердечной боли. После того, как Макс успел проговориться мне, что увлекается не только сюрреалистами и красивыми мужиками, но и монументальной скульптурой, а еще держит в Риме небольшую галерею искусств — я уже вообще ничему не удивляюсь. У Мироздания поистине странное чувство юмора. Черт побери, Масси, ты хорош, ты воистину хорош… Я прикрываю глаза и все равно вижу его сквозь ресницы, он овладел мной, как идея, как сюжет будущей картины, и да — несомненно — я могу просто любоваться им до самого утра, упиваться неутоленным желанием и смотреть на него снова и снова. Ласкать взглядом и кончиками пальцев его плечи, свод золотисто-смуглой груди с темными пятнами сосков, подтянутый, жесткий живот пловца, рыжеватую поросль в паху и здоровенный крепкий ствол с округлым навершием, красиво перевитый лиловыми прожилками… Я могу, но Макс не может — ему нужно значительно больше, чем взгляды и легкие касания. Он слишком хочет меня всего, мое бренное тело влечет его сильнее, чем свежеиспеченный хлеб — голодного бродягу. Он считает, что я просто дразню его, не верит, что я настолько художник… тем более, что моя эрекция более чем внушительна, и это главный аргумент. — Давай сделаем это сейчас… вместе… — его хриплый, задыхающийся шепот, и то, как он нетерпеливо поглаживает свой член, уже почти мастурбируя, возбуждает неимоверно — а я просто не хочу, чтобы все закончилось слишком быстро. Макс не хочет ждать, придвигается ближе, я чувствую его жар, влагу, и меня пронзает насквозь, охватывает дрожь, как от удара током. Черт побери, Масси, да, ты мне нужен, нужен прямо сейчас… Он знает, что делает: с моих пересохших губ не срывается ни слова протеста. Пожалуй, никогда прежде нелепость речи, ее абсолютная избыточность в сценах любви не была мне так очевидна. И вот я лежу на спине, раскинувшись, как арабский паша, на широком диване, среди прохладных подушек — а Макс сидит верхом на моих бедрах, прямой, как наездник, жадный в неистовой страсти, и его член влажно и чувственно скользит по моему. Ему даже не нужно помогать нам рукой, ритм идеален, просто идеален, но у Макса волшебные пальцы; точные касания добавляют огня, и я чувствую, что вот-вот взорвусь. Кто бы мог подумать — обычно после попойки, помноженной на стресс и бессонницу, мне по меньшей мере час не удается кончить… Макс ловит телепатему, что-то неразборчиво стонет по-итальянски — умирая или кончая, мы все призываем Бога или мать на родном языке, я знаю это точно — и делает наш контакт совсем тесным. Мгновением позже его орудие выстреливает перламутровой струёй семени, потом еще и еще… это зрелище приводит меня к немедленному оргазму такой силы, что я теряю чувство реальности и отрубаюсь на несколько секунд. Прихожу в себя от того, что Макс размазывает семя по моей коже, выводя кончиками пальцев сложные узоры, подобные арабеске. Оргазм удивительным образом не обессиливает моего любовника, не погружает в сонливость: щеки Макса горят, темные губы кажутся еще более жаждущими… — Прости, Эрни, я не смог дольше сдерживаться, — покаянно шепчет он, хотя едва ли испытывает раскаяние, да и я — плохой духовник. — Ты так охуенно красив… а у меня давно не было секса. Очень давно. — Ни к чему извиняться, дружище… — я чуть раздумываю, а потом все же отвешиваю комплимент: — У меня тоже давно не было такого секса. И такого классного парня. — С трудом могу в это поверить… — он смеется и очень мило краснеет. Это сочетание геркулесовой силы и нежности, даже робости, пленяет меня и снова будит сердце — бум-бум-бум — три громовых удара… но на сей раз я настороже, и не поддаюсь искушению сравнивать. Гоню прочь воспоминания о единственной любви, едва меня не убившей четыре года назад, вместе с образом, неотступно преследующим меня с ранней юности… и скорее всего, этот призрак я буду звать в предсмертной агонии. Ладно, согласен, буду — но не сейчас. Не сейчас. Сейчас на календаре — август, за окном — Барселона, а рядом со мной — Макс. Достаточно, чтобы забыть проливной дождь, обилие черных зонтов на кладбище и Роже в гробу, с навеки удивленным лицом… достаточно, чтобы забыть все до завтрашнего утра. — Краски, — прошу я. — Что?.. — Возьми краски. Наши краски… и не надейся, что я забыл про сеанс боди-арта. — Дался тебе этот боди-арт! — он в протесте утыкается мне в грудь своей башкой, рыже-золотой, как осеннее поле. Я вплетаю пальцы в его романтические космы, поглаживаю со всей доступной мне нежностью и настаиваю: — Мы вообще-то раздевались догола, чтобы порисовать друг на друге. Макс фыркает: — Вообще-то это был мой способ поскорее стащить с тебя штаны и добраться до твоих фамильных сокровищ… — Ах, какое коварство! Ну раз так, бледнолицый охотник, тебе нужны защитные татуировки — без них ты не покинешь индейскую территорию. А я тот шаман, что нанесет их. — Татуировки…тут ты меня поймал… — Макс проводит губами по моей руке, выше локтя, у самого плеча, где змеится, подобно браслету, моя личная отметина арабской вязью -”لا توجد سعادة»: — А что здесь написано? — «Счастья нет». — Счастья нет?.. Я утвердительно киваю. — Ты правда так думаешь? Снова киваю, а его брови золотисто-ржаного цвета — два полумесяца Рамадана — поднимаются от удивления: — Значит… ты никогда не был счастлив? — Не знаю. Не помню. Может, и был… в прошлой жизни. Но теперь я уже другой, а тот, из прошлой жизни, умер… Так что, если он и был счастлив, это не считается… потому что теперь счастья нет и для него. — Не могу понять: ты сейчас говоришь серьезно или шутишь? — Никогда не шучу подобными вещами. И татуировку не сделал бы ради шутки. Он смотрит на меня в упор прозрачными глазами цвета Средиземного моря и хочет еще что-то спросить, но я одной рукой закрываю ему рот, а другой — притягиваю к себе: — Хватит болтовни. Я знаю, что делаю — все-таки не зря Ирма дразнит меня ганконером. (1) У меня нет волшебной флейты (если, конечно, не считать сей артефакт эротической метафорой), но мне достаточно имеющегося арсенала любовных уловок. Масси сразу же сдается, начинает уплывать от тепла моих ладоней, поглаживающих его повсюду, подставляет мне шею — она у него красивая, длинная и невероятно чувствительная, как у жеребца арабской породы… Я так и говорю ему — получается, снова делаю комплимент, удивительно — а Масси смеется: — Если я жеребец, значит, мне нужна грива! — и тут же хватает меня за волосы и пытается намотать их себе на шею, благо, длина моей шевелюры позволяет подобные игры. Отчасти даже провоцирует на них… Масси возбуждается за минуту. Я поражаюсь тому, какой он горячий — мой галльский дикий темперамент на его фоне выглядит какими-то фригидными потугами… ну что ж, значит, слава итальянских любовников ничуть не преувеличена. Член у него полностью встает и готов к бою, как будто между нами еще ничего не было. Это живое подобие атакующего ятагана — поистине великолепно, но меня больше очаровывает вишневый румянец на безупречно очерченных скулах, и по-мальчишески покрасневшие уши… Еще мне безумно нравится, что в нем нет ни капли пидорского жеманства, и он без всякого смущения просит: — Давай еще разок!.. А потом уже рисовать… — Давай. — я тоже не собираюсь строить из себя капризную гейшу. В конце концов, мы прямо из аэропорта приехали сюда, в «Мандарин Ориенталь», именно за этим — оттрахать друг друга до потери сознания, до гудящих мыщц, ноющих членов и не сходящихся, натертых бёдер. Когда же мы выйдем отсюда — если вообще выйдем, в ходе оргии всякое может произойти — в наших чреслах не должно остаться ни капли спермы… опустошенными и счастливыми, вот какими должны быть любовники после свидания. Ладно, пусть хотя бы один из нас будет счастлив. Эту максиму сформулировал не я, но честно стараюсь ей следовать вот уже пятый год. Максима… Нет никакой максимы. И счастья тоже нет. Зато есть Макс, Масси, Массимо, с глазами цвета моря и нежными, сильными руками. Есть его тело — золотисто-смуглое, неутомимое, готовое к любой авантюре… даже стать рисовальным холстом, который я покрою цветами своих фантазий. Лучше второй раунд жаркого — и на сей раз жесткого — секса с ним, прямо сейчас, а третий совместить с сеансом росписи по телу… все, что угодно, только не разговоры о чувствах. И не о моем прошлом. Ну а если Масси захочет мне исповедаться на сон грядущий — что ж, я его выслушаю, только ответных откровений ему не дождаться. Есть вещи, о которых я не говорю даже с Шаффхаузеном, и случайный любовник — прекрасный любовник — точно не заслужил моего душевного стриптиза.

***

Макс не тратит времени на размышления, он действует, и его предприимчивость заставляет меня полностью вернуть ему свое внимание. В потайном кармане моей куртки, небрежно брошенной у входа в номер, есть немного марокканского гашиша… отличного, чистого, я купил его вчера на Пигаль, в проверенном месте. Это испытанное средство всегда помогает оставаться в форме, даже в очень долгом постельном поединке, но — удивительно — стимуляторы не требуются. Честное возбуждение любовника, готовность без остатка отдаться страсти и способность легко угадывать желания — лучший афродизиак. Я на самом деле хочу Макса, и ничуть не меньше, чем он хочет меня. Мы так яростно обнимаемся, смешивая дыхание, сердцебиение и выступивший пот, что скатываемся с дивана на ковер, и продолжаем там. Ворс у ковра плотный, теплый и мягкий, но может оставить ожоги — да и плевать на это, потому что ни один из нас не может остановиться. Наши члены трутся друг о друга и текут в предвкушении и жажде финала, наше взаимодействие становится все более жарким и жестким… наконец, мне удается сесть и прижаться спиной к дивану — это удобная поза, чтобы кончить прямо на Макса, стоящего передо мной на коленях. Сжимаю ствол, но любовник перехватывает мою руку и рычит: — Выеби меня по-настоящему! Боже, спаси мою душу, куда только делся нежный и ласковый юноша с тициановским цветом волос и улыбкой мечтательного ангела — сейчас передо мной даже не жеребец, а молодой тигр в гоне… Макс мокрый везде, он еще шире раздвигает бедра, засовывает в себя сразу три пальца, показывая, что полностью готов для меня — да, блядь, как будто я в этом сомневаюсь! Обычно я избегаю подобного способа любви с парнем, которого вижу впервые в жизни (и вряд ли увижу снова), но искушение слишком велико, Масси удалось завести меня до немыслимой степени. Я уже и сам хочу выебать его по-настоящему. Самое сильное наслаждение — от того, что позволяешь себе редко. Хватаю его за бедра и рывком насаживаю на себя, без нежностей… и это единственно правильный вариант: он запрокидывает голову и буквально воет от удовольствия. Я обычно не позволяю себе орать при сексе -это в прошлом, в том прошлом, где было счастье — но сейчас тоже не могу сдержаться. Мы идеально совпадаем по размерам и темпераменту. Масси внутри тесный, податливый и горячий, я в нем — как дерево в амазонской сельве, и наслаждение нарастает стремительно, его просто нельзя выдержать… и я переполняюсь и проливаюсь… одновременно с ним. Это за гранью сна и реальности, Дали такое и не снилось: перед моими глазами великолепный член Масси исторгает и разбрызгивает семя, и в те же мгновения мой собственный член с такой же мощью кончает внутри него, стократно усиливая для него переживаемое блаженство. Наконец, он валится на меня, сжимает обеими руками, изо всех сил, я обнимаю его в ответ, и не успеваю понять, как засыпаю… просто отключаюсь, и все.

***

Прихожу в себя от мягких прикосновений к лицу и экзотической смеси запахов: скошенной травы, густого мускуса и садовых цветов, сухой и сладковатой пыли, помады и оливкового масла… Ну да… память подсказывает, что это наши покупки, сделанные по дороге в отель, в арабской парфюмерной лавке и в театральном магазине. Иранская хна, пудра, и самое главное — жирный кремообразный грим, палитра из двенадцати цветов… Я нехотя открываю глаза. За окнами полностью стемнело, но сияние вечерней иллюминации похоже на огненный дождь. Это очень красиво. Наш номер погружен в романтический полумрак, только мягко светит большая настольная лампа, похожая на полную луну, и яркая золотая полоса тянется по ковру от приоткрытой двери в ванную. Макс сидит рядом со мной по-турецки, в руке у него — кисть для грима, кончики пальцев перепачканы белилами и тушью. — Ты уже поработал надо мной… — это не вопрос: я чувствую нанесенный рисунок, и хотя грим не стягивает кожу, а запахи приятны, непередаваемое ощущение трансформации не дает ошибиться. — Я просто обвел то, что увидел, Эрни… то, что проступило само, пока ты спал… чему ты улыбаешься? — Теперь я знаю, как написать сюжет про последние дни Содома… Макс вздрагивает и бормочет: — Ты ясновидящий!.. — Нет, обычный псих… не отличающий сон от яви, день от ночи — и время от времени играющий в пифию, под воздействием травки или таблеточек. — мне не очень хочется вставать — диван такой мягкий и прохладный, и Масси сумел так удобно меня устроить, что тело просто млеет от благодарности — но желание оценить работу художника побеждает лень. И Масси, хоть и скромничает, явно доволен делом рук своих и жаждет моего отзыва. Я волевым усилием поднимаю с подушек вместилище мяса и костей, обтянутое кожей, и тащусь в ванную, где большое зеркало отражает меня в полный рост и при ярком свете… Ох ты ж черт побери. Нагота души намного бесстыднее наготы телесной. На одной половине моего лица, искусно выкрашенной белилами, Макс изобразил ангела — отстраненно-прекрасного, холодного и полностью не от мира сего: в точности, как и полагается проводнику небесной энергии. Двадцатый аркан Таро — Страшный Суд с трубящим архангелом. Да, мое вдохновение выглядит столь же беспощадным…и ему нужно отдаваться и принадлежать полностью, иначе оно сожжет изнутри, быстрее и больнее, чем пламя, уничтожившее Содом. За доступ в другие миры приходится дорого платить — и это записано Максом на другой половине лице. В виде черных контуров черепа. Маска Смерти с карты Таро. Тринадцатый аркан. Страшный Суд и Смерть. Приятно увидеть такое в зеркале на месте собственного лица. Я не шарахаюсь назад и не закрываю лицо руками лишь потому, что не питаю иллюзий насчет своего истинного облика, и в принципе готов к увиденному — но Макс слишком точен. Он смотрел на меня спящего и сумел разглядеть то, что обычно скрыто под дневными масками сарказма, усталого безразличия или «гениального хама», как называет меня Ирма. Макс оказался гораздо внимательнее большинства. Может, я чересчур расслабился рядом с ним, а может, мы и в самом деле нравимся друг другу чуть больше, чем полагается одноразовым любовникам. Сердце в груди снова делает «бум-бум-бум». Лет десять назад я, наверное, решил бы, что начинаю влюбляться… с хорошими шансами на взаимность; но, к счастью — которого нет — я давным-давно перестал путать иррациональное стремление к духовному единению с эндорфиновой бурей из-за классного секса. Сейчас голый Масси стоит за моей спиной, прислонившись к стене, и молчит… у него достаточно вкуса и чувства такта, чтобы не задавать никаких вопросов. Нравится ли мне? О, да… полагаю, он и сам прекрасно знает ответ. И ему равно не нужны ни дежурные комплименты, ни остроты, ни благодарность на словах. Мы смотрим друг на друга через зеркало — Ангел Смерти и молодой Вакх — сцена, достойная кисти Дали, или режиссуры Кокто. И она требует завершения. Я резко оборачиваюсь и хватаю Макса за плечи… он подается навстречу, я не успеваю уклониться, так что его губы впечатываются в мои — но лишь на мгновение. Поцелуй разрывается, не начавшись, и вспышка разочарования в глазах любовника обжигает сердце подобием смущенного раскаяния… Я не подаю вида, что случилось нечто неожиданное, властно заявляю: — Теперь моя очередь татуировать твою душу! — и тащу Массимо в комнату. Он по-прежнему молодой тигр, но покоряется мне с ангельской кротостью… нет, друг мой, ты меня не обманешь. Я слышу вакхический пульс, бьющийся в твоей крови, и чувствую дикую, необузданную натуру — стихию — под маской любителя изящных искусств, и я знаю, как выпустить на волю твоих неистовых духов… Я превращу тебя в индейское божество. (продолжение следует) Примечания: 1. Ганконер принадлежит к эльфам мужского пола из кельтского фольклора. Все легенды сходятся на одном — он невероятно красив, но при этом холоден и расчетлив. Встреча с ним становилась роковой для юной девушки. «Встретишь его -готовь себе саван», гласит пословица. Его любимой забавой были любовные игры с девушками, что по случайности забредали в опасные места леса. Появляясь перед ними в облике прекрасного юноши, ганконер соблазнял их (иногда еще и при помощи чарующей игры на флейте). После встречи с ганконером девушки теряли сон и покой, не могли думать ни о чем, кроме нового свидания, чахли, болели и в конце концов умирали от неразделенной любви.