Recuérdame

Мы возвращаемся в Барселону на следующий день, поздним вечером. Номер в отеле «Мандарин Ориентал» все так же готов принять нас, и Масси смотрит на меня с надеждой… но я не поддаюсь на его милую уловку. На стойке портье меня уже ждет заказанный билет на самолет до Лондона. Консьерж-служба «Золотые ключи» отработала на славу, честь ей и хвала. Вылет из Барселоны — рано утром, в семь пятьдесят. Через два с половиной часа — посадка в Лондоне, ну, разумеется, если у самолета не отвалится крыло, в двигатель не попадет птица или на борт не проникнет террорист с бомбой… В том, что это может произойти, нет никакой драмы. Драма в том, что ничего из перечисленного, скорее всего, не произойдет. У меня девяносто девять шансов из ста добраться до места назначения целым и невредимым, однако я радуюсь своим перспективам не больше, чем Орфей, спускающийся в Аид. Тем более, что меня в Хитроу будет встречать отнюдь не Эвридика, и даже не красавчик Эртебиз, а разозленный Кербер, с пеной, капающей с клыков… просто на людях вынужденный прикидываться светской дамой, респектабельной и холёной миссис Шеннон. Конечно, мне не надо было звонить Ирме накануне — то еще удовольствие слушать истерический кошачий концерт вперемешку со слезами счастья и поминутными восклицаниями: «Эрни, ты жив!..» — но я иногда бываю таким мягкосердечным дураком, что самому противно. Приключение, пережитое с Масси на золотом пляже в Аренис-де-Мар, и счастливо продолженное в «люксе для новобрачных», ненадолго превратило меня в кусок свежего масла — на что хочешь, на то и намазывай… вот Ирме и повезло раньше всех обнаружить, что я жив, здоров, не потерял рассудок и не поймал белую горячку, и через сутки свалюсь ей на голову в отвратном городе, полном сырого тумана, красного кирпича и железных мостов, покрашенных и оформленных в стиле «кровь из глаз». Масси не хочет, чтобы я уезжал. Масси уговаривает меня остаться. Он утверждает, что Барселона в меня влюбилась, и все равно не отпустит просто так. Он ластится ко мне, увивается за мной, начисто плюя на местные строгости — он иностранец с деньгами, ему необязательно быть оплотом испанских семейных традиций и нравственных ценностей… не знаю, что он сделал со мной за проведенные вместе два дня, но в кои-то веки откровенное ухаживание парня не бесит и не кажется смешным до нелепости. Да, выражаясь высоким стилем мавританской поэзии Андалуса, (1) золотые стрелы ресниц любовника, положенные на туранские луки бровей, пронзили меня, точно сокола в полете, и мое сердце, подобно голубке в силках, запуталось в медовых прядях его волос… Драгоценные лалы (2) губ его стали для меня слаще шербета, и — да, я могу и дальше перечислять достоинства и добродетели Массимо Гвиччарди, и позволять укрепляться иллюзии, что между нами может быть что-то большее и серьезное, чем восхитительные и страстные каникулы в Барселоне. Нет, Масси, нет. Я — испорченный вдоль и поперек, безнадежный грешник, но не настолько моральный урод, чтобы манить тебя несбыточной мечтой, обещать то, чего ты хочешь и ждешь от меня, но я — никогда не смогу дать… Ты какой-то непостижимой магией заставил мое сердце снова биться, а меня -чувствовать каждый удар и огненное тепло, разливающееся по жилам… Да, оказалось, что сердце мое не умерло до конца, но тем острее стал ощущаться холод Лабиринта, тем сильнее задул мне в лопатки ледяной ветер с берегов Стикса. Все бесполезно, Масси, друг мой. Я не ангел света, не прекрасный принц, я — ганконер, и после сильнейшего наслаждения, подаренного тебе в постели, мое присутствие принесет тебе только боль и разочарование… а может быть, и смерть. Пожалуйста, не смотри на меня так ласково своими аквамариновыми глазами, не уговаривай: я не останусь. И, скорее всего, мы никогда больше не увидимся. Ну разве что сuando los sapos bailen flamenco… (3) сам понимаешь, вероятность этого события почти не отличается от нуля. Огорчаться не стоит: так будет лучше, Масси… Поверь мне, ведь я желаю тебе только добра. Хорошая новость в том, что мой самолет улетает завтра утром, а сейчас всего одиннадцать вечера. Целый час до полуночи. И целая ночь впереди, и мы проведем ее вместе, гуляя по Барселоне. **** Барселона всегда была приютом для безумцев и вольнодумцев, для писателей, артистов и журналистов, для «не таких как все», и даже в самые мрачные и душные годы ее воздух, насквозь пропитанный морем, солнцем и ароматом цветущего миндаля и роз, оставался свежим и сладким… Теперь все стало гораздо проще — с тех пор, как не к ночи будь помянутый Каудильо (4), казавшийся бессмертным, все-таки отдал концы и отправился в преисподнюю, принимать парад у чертей, город окончательно проснулся и перестал прятать свою цыганскую душу и оборотническую, двоеполую суть. Барселона прощается со мной. Наверное, Масси прав — она немножко влюблена в меня, потому что на прощание дарит сиреневую ночь, пропахшую цитрусом, красным вином и горьковатыми духами, полную розовую луну и алмазные россыпи звезд. Сидеть под крышей — преступление. Желание секса, по-прежнему бурлящее в крови холодными пузырьками кавы (5), и притягивающее нас друг к другу, как сильный магнит, не превосходит желания гулять и дышать Барселоной, впитывать ее очарование губами, легкими и всеми порами. Мы бродим по Рамбла, уже сбросившей дневную маску относительной благопристойности, и явившей миру свой темный лик, карнавальный, дионисийский, презирающий условности и буржуазную мораль. Оживляем «статуи» — бросаем монетки мимам, загримированным то под Колумба, то под тореадора, то под дона Кихота с доном Хуаном, и бог знает, кого еще… и веселимся, как дети, когда очередная «статуя» меняет позу, кланяется или лукаво подмигивает нам. Слушаем гитаристов, отбивающих на струнах жесткий ритм настоящего фламенко. Разглядываем китчевую мазню уличных художников, «открытки» — бесконечные портреты кинозвезд, сделанные с журнальных фото, тореро, вздыбленных быков, сладострастно изогнутых танцовщиц фламенко, силуэт Саграда Фамилиа, и прочую халтуру, рассчитанную на туристов или обывателей с невзыскательным вкусом. Масси загорается идеей получить мой портрет «на память», я парирую, что могу предложить только шарж, но когда он всерьез пытается усадить меня на стул перед каким-то местным Веласкесом в щегольском бархатном берете, пугаюсь… и неосмотрительно обещаю, что сам ему себя нарисую, в лучшем виде, просто не сейчас, querido amigo, не сейчас. — Смотри, ты обещал! — сурово говорит Масси, платит Веласкесу за рисунок, которого тот не сделал, и толпа снова вовлекает нас в свой водоворот… Ночь теплая, почти жаркая, и жажда мучает постоянно. Мы выпиваем по бокалу кавы в ближайшем уличном кафе и продолжаем наш вояж. Отшучиваемся в ответ на заигрывания раскрашенных девиц и вызывающе одетых парней, и, на удивление, нам в спину ни разу не летит «maricones» или что-нибудь в этом роде… зато мы два или три раза слышим «hermanos» — братья — и это звучит музыкой для наших ушей. — Наверное, мы и в самом деле разлучённые близнецы! — шепчет Масси мне на ухо, одновременно лаская его губами — и по моей спине бегут мурашки от удовольствия, хотя обычно я не люблю подобные прикосновения. Вот только насчет Масси понятно, что с ним все не так, как с другими, и мне пора с этим смирится. — Может быть… — усмехаюсь я и неожиданно для себя добавляю: — Вот поедем с тобой в Индию на дивали, навещать твоего гуру, и спросим у него… Пусть составит нам какой-нибудь астрологический гороскоп… джьотиша (6), или что-нибудь в этом духе… расскажет про прошлые воплощения… может, мы с тобой сыновья махараджи! Боже мой, слышал бы Шаффхаузен, что я несу… наверняка забеспокоился бы и решил, что эндорфиновый коктейль чересчур забродил и вот-вот сорвет крышку с моего котелка, и для начала рекомендовал бы мне «четырнадцать часов сна — и три дня полного полового покоя, как минимум!» Я уже готов посмеяться, сказать, что пошутил, но Масси застывает как вкопанный, хватает меня обеими руками, прижимает к себе, прямо к тяжело бьющемуся сердцу, и требует: — Повтори, что ты сказал! Насчет дивали… Ты ведь не пошутил? Не пошутил?.. В такой ситуации я не могу солгать — это было бы бесчестно, подло — и говорю правду: — Прости, Масси… я ни о чем таком не думал… не знаю, что на меня нашло. — Ах, вот что… — он гаснет, а мне опять становится не по себе, по-настоящему больно, из-за того, что я сморозил бестактную глупость — и я готов на многое, чтобы снова зажечь свет в аквамариновых глазах. Руки Масси расслабляются, он хочет отступить, но теперь мой черед удержать его, крепко и властно: — Эй, ты неправильно меня понял, amigo… Я ни о чем таком не думал — это правда, но… вовсе не потому, что не хочу увидеть дивали! Просто у меня дурацкий характер, я часто с утра сам не знаю, куда меня занесет вечером… и то, что я сейчас здесь, а не в Лондоне — тому подтверждение! — Но ты будешь в Лондоне завтра… — он улыбается — грустно, но все-таки улыбается, от самого сердца, и чертит в воздухе знак креста: — Да ладно, Эрни… это я что-то расчувствовался… я все понимаю. Ты не обязан ничего объяснять. — Слушай, я просто терпеть не могу строить планы… Помнишь, о чем мы говорили совсем недавно? Нет никакого завтра… только бесконечное сегодня… Он внимательно слушает, и я вижу в его глазах долгожданный luz del sol: — Ну а в этом бесконечном сегодня… ты хочешь поехать со мной в Индию? На праздник дивали? — Хочу. — мне даже не нужно прислушиваться к себе, чтобы понять: это чистая правда. Я хочу попасть в Индию, на дивали, и лучше всего — прямо из Барселоны… но пока что меня ждет билет на самолет и Лондон. И глупо тратить остаток ночи на сны, которые могут и не стать явью. Разговор прерывается. Масси боится давить на меня, чтобы не сломать хрупкое согласие на будущую авантюру, а у меня просто закончились слова. Ну и ладно… кому они вообще нужны, эти глупые ритмические звуки. Если в самом деле доеду до Индии и увижу там какого-нибудь гуру или ведического мага, попрошу его взять меня в ученики и дать посвящение, или открыть третий глаз, или научить соединяться с Космосом по солнечному лучу — чтобы общаться с помощью телепатии. Без телекинеза я обойдусь, а вот телепатия очень даже пригодится. …О, кажется, кланяться гуру и заниматься йогой не обязательно: Массимо кладет руку мне на плечи, и я сейчас повторяю жест — обнимаю его плечи. Мы идем дальше шляться по Барселоне, бок о бок, плечо в плечо, как сиамские близнецы. Произошедшее даже размолвкой не назвать — наоборот, мы стали по-особому близки. Я чувствую себя беспечным путешественником, который отчасти из любопытства, отчасти по природной дури вляпался в заговор или вступил в масонскую ложу… но остался этим премного доволен. Не попасть бы только во временную петлю — в этом странном городе, полном магии, все возможно — и не оказаться в цепких лапах святой инквизиции или франкистских жандармов (честно говоря, даже не знаю, кто из них хуже — черти, прикидывающиеся святошами, или тупые садисты, строящие из себя радетелей о твердом порядке). Не сговариваясь, мы сворачиваем в сторону plaza de torros, арены Монументаль… громада из красного кирпича, со вставками из цветного камня, с островерхими башенками, вытянутыми куполами и витыми арками, напоминает бастарда Византии и Мавритании. Мне кажется, что я издалека ощущаю запах дерева, сырого песка, запекшейся крови, шерсти, атласа и кожаной упряжи, конского и человеческого пота… в меня вселяется дух галлюцинирующего быка, ожидающего своего жребия для выхода на арену, и тореро, что придет поклониться ему перед поединком любви и смерти. Ноздри мои раздуваются, кровь закипает, перед глазами мелькают пестрые флаги, золотистые куртки и алые плащи, разукрашенные бандерильи, и… я понимаю, что вот-вот хлопнусь в обморок и напугаю Массимо, так что мой сон наяву необходимо срочно прервать. В конце концов, мы здесь не ради боя быков. Я резко толкаю любовника бедром — он сам едва не падает, но природная пластика помогает ему сохранить баланс, и Масси делает ровный и четкий шаг в сторону, словно мы не бредем полупьяные по ночной улицы, а разучиваем фигуру на паркете танцевального класса. Еще шаг, я наступаю, он отступает, это уже и правда похоже на танго, но главное, мы держим не только ритм, но и направление. На другой стороне площади, минутах в пяти быстрой ходьбы, есть бар с неприметным названием El Punto. Одно из тех полулегальных заведений «для своих», неизвестных обывателям и брезгливо терпимых местной полицией — где парням «с порочными наклонностями» можно побыть самими собой. Потанцевать с другом… или найти приятеля, за стойкой бара или в толпе танцующих. На четверть часа, на ночь, на неделю или на всю жизнь — это уж как повезет, хотя лично я давно убедился, что «жизнь» у самой прочной и счастливой мужской пары — не длиннее, чем у корридного быка. Четыре года, ну может быть, шесть, вот и вся идиллия. Мой Бык убил меня еще быстрее, через пару лет. Что ж, воплощению Юпитера позволено куда больше, чем остальным. И убивает он милосердно. Кажется, меня снова заносит, в прямом смысле слова, потому что я начинаю смеяться и плакать одновременно, и спрашивать, куда после смерти попадают тореро, убитые быком? Отправить их в Ад нельзя, как принявших мученическую смерть, а в Раю едва ли проводят корриду, потому что, само собой, быки-то определенно попадают в свой бычий рай, где пасутся на злачных пажитях… так что бедным тореро ничего не остается, как бродить призраками по галереям арены, превращаться в рисунки на сувенирных тарелках и пепельницах, в силуэты на рекламных плакатах, ну а кое-кого отправляют в большой дворец, построенный из звонких и гладких, как золото, строчек Лорки и угольной графики, изысканных линий Кокто. Масси, обняв меня, сочувственно шепчет: — Эрни, да ты совсем пьяный… — и втаскивает в теплое, приятно пахнущее корицей и сандалом помещение бара, точнее, в наружную его часть, замаскированную под кальянную. Там под потолком вьется легкий ароматный дымок, играет негромкая музыка с иберийским колоритом, в камине пляшет оранжево-синий огонь, а мужские пары и квадрильи (7), расположившиеся за круглыми или прямоугольными столики, выглядят настолько респектабельными, что просто становится неловко. Я спрашиваю Масси, не ошиблись ли мы адресом, попав случайно в клуб любителей игры в мус (8) или в нарды, но он заверяет меня, что ошибки нет, и только от нас зависит, как и где мы будем развлекаться… — Надеюсь, ты не хочешь попрощаться с Барселоной и… со мной, покуривая кальян у камина, за стаканчиком красного?.. — в его глазах снова мелькает знакомая печаль, и я спешу утешить его — насколько это возможно в наших обстоятельствах: — А я надеюсь, что ты втайне не надеешься на подобный исход! — Нет… пойдем, я знаю волшебное слово, которое откроет нам вход в пещеру Али-Бабы. Мне становится смешно: — Эй, вот теперь я чувствую себя не просто сбежавшим, но вконец обленившимся джинном! Ведь это мне следует водить тебя по пещерам и открывать тайны разбойничьих кладов… — Тебе нечего стыдиться — ты ведь решил остаться пленником лампы! — вздыхает Масси… и добавляет с неподражаемым лукавством: — Но до утра еще далеко, и у тебя есть время передумать! Я с трудом, но обхожу эту изящную ловушку: — Что? Передумать? Ну нет, нет, иначе не пройдет и трех месяцев, как ты побежишь на первый попавшийся восточный базар, в поисках лампы или сосуда, чтобы запрятать меня туда на следующую тысячу лет… — Никогда такого не сделаю… — шепчет он, притягивая меня к себе, в полумраке его зрачки кажутся громадными, голубые глаза — почти черными, и мое сердце уже не делает «бум-бум-бум» — это больше похоже на раскат грома во время грозы, бушующей над Пиринеями. Я кое-как справляюсь с дыханием и отвечаю тоже шепотом: — Мы не станем проверять… Теплая морская волна с ароматом острой соли и привкусом безумия поднимается все выше и выше, захлестывает нас с головой, и мы с Масси погружаемся на глубину и плывем куда-то, как дельфины, морские ангелы. Длинный коридор пахнет шоколадом, сандалом и табаком с примесью гашиша. Мы проходим под аркой и оказываемся в комнате, где танцуют под звуки аккордеона, скрипки и гитары. «Por una cabesa», мое любимое танго… Мы соединяем руки, сближаем головы и смешиваемся с другими парами, и — плывем, едва касаясь паркета, в чувственном, тягучем ритме. В груди становится горячо, до боли, бедра напрягаются, живот вжимается в живот, сердца бьются рядом, в такт, и я перестаю понимать, кто мы — братья, любовники или многорукое индийское божество, родившееся самим собой от самого себя, и по прихоти способное разделиться на два автономных воплощения… От кожи Массимо пахнет лотосом и сандалом, с легкой примесью амбры и табака, это возбуждает, я думаю, что хорошо бы и в самом деле изменить своим принципам и съездить с ним в Индию, страну миллиона богов и бесчисленных способов заниматься любовью… Разогнавшееся воображение многократно усиливает эрекцию, я злюсь, потому что это отвлекает от танца, но злиться на стоящий член как-то глупо. Хорошо, что мы с Масси совпадаем в желаниях, и в этой волшебной пещере ему известны все тайные уголки. Мне даже не нужно ни о чем беспокоиться, он просто продолжает вести меня, в такт музыке, в такт биению сердца, пока мы не оказываемся в крохотной комнате, без окон, узкой, высокой, с бархатными занавесками и ткаными драпировками на стенах. Эта каморка похожа… нет, не на гроб — на коробку для кукол, и я думаю, что было бы неплохо в самом деле превратиться в игрушечные фигурки байлаоров, такие, как продаются здесь на каждом углу. Кто знает, кому бы нас тогда могли подарить, и чей камин в чьей спальне мы могли бы украсить. — Эрни, сделай это сейчас, прошу… — шепчет Масси, звякает пряжка ремня, молния на джинсах шуршит, как змея в сухой траве, и я снова изменяю своим принципам: преклоняю колено перед парнем, которого знаю всего три дня. Да и наплевать на принципы. Наплевать на разбитое прошлое и отсутствующее будущее. Наплевать на счастье и несчастье, все это майя, и жизнь — просто сон, зато Макс строен, как тореро, изящен, как танцор, и благороден, как истинный идальго. Я знаю, кем он точно может стать для меня. Прекрасным воспоминанием. Наверное, я и не смогу забыть наши каникулы в Барселоне, похожие отчасти на романтический кинофильм со средиземноморским колоритом, но куда больше — на порнографические этюды Жана Жене и рисунки с чернофигурных греческих ваз, воспевающие мужскую любовь. Случайный партнер должен оставаться случайным, в этом прелесть и проклятие жизни мужеложца: запоминать члены и оргазмы, вместо имен и лиц. Макс, Масси… правда в том, что тебя я запомнил бы даже после одноразового секса в туалетной кабинке. Запомнил бы твое лицо и твое имя. А этот прекрасный ствол, с требовательной жадностью входящий в мой рот, достоин и больших почестей: например, быть запечатленным на рисунке… или — моя любимая шалость — обрести новое воплощение в образе керамического подсвечника, стилизованного под «посох Бахуса», перевитый виноградной лозой. Этакое ар-нуво для понимающих людей. Ирма всегда удивляется, почему «милые безделушки», какие-то подсвечники моей работы, пользуются бешеным спросом в «Лампе Аладдина», у клиентов обоего пола… и почему у респектабельных господ при виде «посоха Бахуса» стекленеет взгляд, как у пьяных, и руки сразу тянутся схватить, гладить и тискать «прелестную вещицу», по сто пятьдесят фунтов за штуку. Ах, миссис Шеннон, вам не надо знать, где я черпаю вдохновение, пусть это останется тайной. Сегодня — тайной имени Массимо Гвиччарди. О, Боже праведный, спаси мою душу, если это еще возможно. Не дай мне снова влюбиться, прости, тут мы с Тобой должны быть заодно, не дай мне оступиться еще раз! И все-таки… искушение велико. Случайный член не должен быть настолько великолепным, а случайному партнеру просто неприлично оказываться настолько чудесным парнем. Братом по духу, да еще и товарищем по несчастью. Два разбитых сердца, соединившись, могут совпасть разломами и достроиться до целого, одного на двоих. Или… нет? В любом случае, как я совсем недавно сказал Масси, мы не будем это проверять. Достаточно того, что я стою перед ним на коленях, обхватив за бедра, и делаю ему страстный минет — не по обязанности «отдать долг», а с вдохновением и желанием, поддерживая в точности такой ритм, и пропуская на такую глубину, как он хочет… У него же не член, а священный лотос: с толстым, упругим и длинным стеблем, полным соков, и плотным тяжелым бутоном, готовым вот-вот открыться под моим языком. Масси цепляется за мои плечи, голова его запрокинута, полуоткрытый рот с трудом пропускает судорожные вдохи и рваные выдохи… Он привалился к стене, однако ж ноги у него все равно дрожат. Мне больно от собственного желания, застежка джинсов немилосердно давит на разбухший член, ну и пусть, никакая в мире боль не заставит меня прерваться раньше, чем Масси кончит. Мы столько занимались сексом за прошедшие три дня, что он должен держаться долго и быть почти пустым. По крайней мере, таково мнение медицины… и медицина посрамлена. Масси переполняется быстрее, чем водосточный желоб во время майской грозы, подбирается, еще крепче стискивает мои плечи — и с громкими хриплыми стонами извергается в мой рот белоснежными струями… словно водопад Анхель, отдающийся в горах индейскому божеству. Я успеваю только проглотить семя, в голове исчезают все мысли, от возбуждения сердце колотится на пределе сил… меня увлекает в светящуюся воронку, но Масси не дает мне ни отключиться, ни упасть. Рывком поднимает с колен, прижимает к себе и без всякого смущения со своей стороны — и без малейшего сопротивления с моей — вторгается языком между моими губами, раздвигает зубы… и получает, наконец, то, чего так желал, и чего я не дарил никому вот уже несколько лет: долгий, глубокий и страстный поцелуй. — Recuérdame… — шепчет он по-испански, на лучшем в мире языке для выражения страсти. — Recuérdame, mi hermoso genio! — Te escribiré una carta. — Estaré esperando. (9) ….Три часа спустя в аэропорту, перед самой посадкой, я покупаю магнитик с изображением Саграда де Фамилия и надписью: «Recuerdo de Barcelona» (10). Пока самолет набирает высоту, смотрю в иллюминатор, но не на землю, что удаляется все дальше и дальше, и не на перевернутую голубую чашу залива — а на легкие серебристые облака, разбросанные там и тут в холодной лазури, точно перья, выпавшие из ангельских крыльев. «Recuérdame». Я знаю, что правильно прочел твое послание, Макс. Я тоже тебе напишу… когда-нибудь. Вероятно. Cuando los sapos bailen flamenco... КОНЕЦ Примечания: 1.Андалус — арабское название Испании. 2. Лалы — собирательное название для драгоценных камней красного и кроваво-красного цвета. 3. Cuando los sapos bailen flamenco «Когда лягушки станцуют фламенко» — аналог русского «когда рак на горе свистнет». 4. Кауди́льо (исп. caudillo — «предводитель» или «вождь», официальный титул испанского диктатора Франко) — должность диктатора националистической Испании, название прочих испанских диктаторов, а также диктаторов в ряде стран Латинской Америки, пришедших к власти посредством военного переворота и опирающихся непосредственно на военную силу. Также «каудильо» могут называться политические лидеры, обладающие неограниченной властью на местах. Здесь имеется в виду именно диктатор Франко (Франси́ско Паули́но Эрменехи́льдо Тео́дуло Фра́нко Баамо́нде), стоявший у власти с 1939 по 1975 годы. 5 Кава (cava) — шампанское, игристое вино в Испании. 6. Джьотиша (джйотиш) — астрология индуизма, она же ведическая астрология. В Индии считается серьезной наукой, наряду с астрономией. 7. Квадрилья — здесь в значении «компания», «четверка». Вообще же квадрилья или куадрилья (от исп. cuadrilla) означает команду матадора, которая помогает ему уцелеть во время корриды — боя с быком. В квадрилью матадора входят два пикадора, три бандерильеро и (mozo de espada) оруженосец матадора. 8. Мус — самая популярная карточная игра в Испании. Это игра со взятками, с аспектом соперничества, происходящая из Наварры и Страны Басков. В основном словесная игра, с небольшим участием карточных действий, ограниченными сделками и сбросами (если есть). После раздачи карт и после того, как Мус (сброс) остановлен, все туры играются в устной форме, ставки называются, проходят, приняты или отклонены, но карты не показываются, рассматриваются или трогаются любым способом, и игрок обязан показать их лишь в конце раунда, если необходимо, с тем чтобы решить любые принятые ставки. 9. — Вспомни обо мне… вспомни обо мне, мой прекрасный джинн! — Я напишу тебе письмо. — Я буду ждать. (исп) 10. Воспоминание о Барселоне.