The Blooming/Расцвет

Глава 10. Стена

Несколько дней спустя ранним утром Баки снова сидел на крыше, наблюдая, как облака меняют свой цвет с пурпурного на розовый, потягивал из бутылки «Мальту» и курил одну из сигарет. Ему удалось поспать всего несколько часов, и, зная, что от лежания в постели станет только хуже, он встал, оделся и отправился на прогулку. Никаких кошмаров или новых воспоминаний не было, внутри просто возникло какое-то беспокойство, которое подсказывало ему, что этой ночью сна можно больше не ждать. Не желая мешать Стиву, он вышел на улицу, непринужденно патрулируя окрестности, а затем заглянул в пекарню сеньоры Перес, чтобы выпить чашку бустело и съесть два пакета чуррос. Второй пакет с ними он оставил на кухонном столе, рядом с кофейником, подогретым для Стива, и решил подняться на крышу, чтобы перекурить и посмотреть на небо. Очевидно, он не был таким хитрым, как думал. Потому что, выйдя на крышу, обнаружил два кресла с подушками и стеклянный столик с пепельницей в центре, установленный недалеко от стены, где Баки обычно сидел. Смирившись с тем, что его убежище раскрыто, он тихо рассмеялся про себя, а затем сел в одно из кресел, прикурил и откинулся назад, чтобы понаблюдать за миром. И, черт побери, эти стулья были намного удобнее крыши. Не требовалось отряхивать задницу от пыли, когда он закончит. Пятнадцать минут спустя, когда Баки курил уже вторую сигарету, Стив вышел на крышу, неся кружку с кофе и пакет с чуррос. Барнс слышал, как тот поднимался по лестнице, чувствовал, как Стив движется внизу, так, как ощущал его всегда на протяжении своей жизни, и поскольку Роджерс уже знал о курении и о тайнике, Баки не потрудился потушить сигарету. Он просто кивнул, а затем жестом головы пригласил Стива присоединиться к нему. Баки изучал друга, пока тот приближался. Он выглядел лучше, чем несколько дней назад, был собран и спокоен, все его сдерживаемое разочарование и ярость наконец-то вырвались наружу. Это копилось в нем уже некоторое время, и, конечно, никто из его бесполезных друзей ничего не замечал. Что ж, забота о Стиви всегда была работой Баки, поэтому он сделал то, что делал всегда: нашел выход, в котором Роджерс отчаянно нуждался, если судить по бесконечным синякам на его собственном теле, когда они закончили. Это сработало. Стив снова стал Стивом. Властным, мешающим всезнайкой, но по-прежнему лучшим в жизни Баки, его величайшим даром, который Барнс никогда не примет как должное. Конечно, все было бы гораздо проще, если бы ублюдок не выперся на крышу в одних лишь серых хлопчатобумажных пижамных штанах и обтягивающей белой футболке, похожий на золотого бога. Иисус, мать его, Христос, он был всего на дюйм и десять футов выше Баки, а у того не возникало проблем с поиском подходящей одежды. Баки хотел взобраться на него, как на дерево, облизывать и шептать на ухо всякие грязные непристойности, и никогда, никогда не отпускать. Пока он не посмотрел вниз и не увидел, что на Стиве пара шлепанцев. И ладно, это немного улучшило ситуацию, но не намного, потому что, черт возьми, у этого тупицы даже ноги были красивые. Ему было интересно, планирует ли Капитан сегодня навестить товарищей по команде, потому что Баки был уверен, что ему придется провести в душе долгое время, вытравливая из себя новую идею. Многократно. Обеими руками. Он просто надеялся, что у него еще достаточно смазки. Баки сделал еще одну затяжку, запивая ее глотком «Мальты» и наблюдая, как Стив приближается. — Ты не против? — тихо спросил тот, жестом указывая на второе кресло. В этих трех простых словах было много вопросов: не только «Могу ли я посидеть с тобой?», но и «Могу ли я сидеть с тобой сейчас? Хочешь ли ты, чтобы я ушел? Можно ли мне быть здесь с тобой, в твоем безопасном пространстве? Можем ли мы разделить это? Тебе нравятся стол и кресла, или мне следовало оставить все как есть?». Стив по-своему старался изо всех сил заботиться о Баки. Как будто был кто-то, кто сумел бы сделать это лучше. Как будто был кто-то, с кем бы Барнс хотел разделить этот крошечный оазис, покрытый смолой и гравием, кроме Стиви. — Вовсе нет, — покачал головой Баки, наблюдая, как Роджерс ставит на стол свою кружку и чуррос, а затем садится. — Спасибо за это, — сказал Стив, открывая пакет. — Спасибо за кресла, — ответил Баки, наклоняясь вперед, чтобы затушить сигарету. Стив прищурился и посмотрел на него с полным ртом кофе. — Ага. Подумал, что это будет лучше для твоей древней задницы, чем сидеть на крыше. — Она все равно выглядит лучше, чем твоя. Окей, это была абсолютная ложь, но все же Стиву не нужно было этого знать. Роджерс фыркнул в ответ, откусил кусочек чуррос и сделал еще один глоток кофе, после чего откинулся в кресле и присоединился к Баки в созерцании неба. — Ты постоянно поднимался сюда, когда мы жили здесь раньше, если было слишком жарко или тебе просто требовалось немного пространства. Раньше говорили, что это помогает проветрить голову. — Да, я помню. — Баки сделал еще один глоток «Мальты». Она немного согрелась, но все еще оставалась на языке густой, липкой горьковатой сладостью. — Все еще помогает? — Стив уже приступал ко второму чуррос. Баки был рад, что он позаботился о том, чтобы удвоить их обычный заказ, учитывая, с какой скоростью Роджерс поглощал еду. — Помогает. — Баки кивнул один раз. — Здесь тихо, знаешь… Спокойно. Мне нравится подниматься сюда и смотреть на небо. — Оно красивое, — согласился Стив, попивая кофе, но потом взглянул на Баки. И, о боже, мирное утро закончилось. Потому что Барнс знал этот взгляд, помнил и тогда, и сейчас, — он означал, что Капитан «Не могу заниматься своими делами и держать рот на замке» собирается сделать заявление. Баки прикурил еще одну сигарету, пытаясь укрепить свои чресла. Понадобилось меньше десяти секунд, чтобы убедиться в собственной правоте. — Итак, пара дополнений к домашнему соглашению, — объявил Стив. — Ну вот, началось, — простонал Баки, откинувшись на спинку кресла, которое вдруг стало гораздо менее удобным, чем минуту назад. — «Баки может курить сколько угодно, и Стив ничего не скажет по этому поводу, если только он будет делать это на крыше или на заднем дворе», — сказал Роджерс. Баки вздохнул; в этом был смысл. Правда, новое правило ничего не изменило бы. Барнс и так не курил в доме, но теперь, когда его секрет был раскрыт, Стив отнесся к происходящему разумно. Они проделали большую работу, прошли более двух третей пути. Оставались только две комнаты на главном этаже, лестница, ведущая на второй этаж, а также лестница в подвал, парадные ступени и участок, пристроенный к задней части дома. Это было удивительно большое пространство, состоявшее в основном из потрескавшихся дорожек и сорняков, и Стив с Баки перебрасывались идеями. Барнс хотел вырвать сорняки и заново вымостить небольшой участок, где можно было бы установить два гамака, а остальную часть превратить в сад. Стив был согласен, но считал, что сад должен быть меньше, и предлагал выложить плиткой большую площадь, чтобы можно было поставить стол и стулья, а может быть, даже гриль, и когда-нибудь начать приглашать гостей. Они не пришли к консенсусу, поэтому пока оставили все как есть. — Справедливо, — кивнул Баки, делая глоток «Мальты» вместо очередной затяжки сигареты. — Мне все равно, что ты куришь, Бак, — сказал Стив. — Ты всегда курил. Меня это не беспокоит, даже запах, и я не собираюсь жаловаться. Просто дым оставляет пятна, а со всей работой, которую мы проделали в доме, нам не нужно иметь с ними дело. — Согласен. — Второе дополнение, — продолжил Роджерс. — О боже, есть еще? — «Баки поделится печеньем «Тонкая мята», которое он нашел», — заключил Стив. — Черт возьми, нет! Несколько недель назад, когда Баки остановился, чтобы купить пиццу на ужин, Елена сообщила ему, что ее младшая сестра — скаут, и спросила, не хотел бы он купить печенье, которое продавали дети, поскольку это благое дело и поможет девочке заработать еще один значок. Барнс купил по одной коробке каждого сорта, пошел домой и попробовал каждое, а на следующий день вернулся и купил еще пять упаковок «Лимонада» и все оставшиеся коробки «Тонкой мяты». Нелегко было тащить двадцать пять коробок печенья через Сансет-парк, но он справился. Печенье того стоило. Стив вернулся домой как раз в тот момент, когда Баки отдыхал от лакировки лестницы, наслаждаясь чашкой кофе и мятным печеньем. Стив схватил одно, запихнул его в свой рот с пухлыми губами, его глаза расширились, а затем он потянулся за другим, и еще, и еще, и еще, пока Барнс не обнаружил, что делает то, чего никогда раньше не делал, и с рычанием удерживает тарелку. Стив засмеялся, потянувшись за еще одним печеньем жадными пальцами, но впервые в жизни Баки не хотелось делиться. Это было его печенье, блин, Стив мог купить собственное. Позже тем же вечером, пока Стив был в душе, Баки вернулся на кухню, достал печенье из шкафов и разложил его по всему дому. Большую часть он хранил в своей комнате, но несколько коробок положил туда, где лежало оружие, потому что, если ему когда-нибудь придется спасаться бегством, он будет уверен, что прихватит печенье. — Оно потрясающее, Бак, и я знаю, что у тебя есть еще коробки, спрятанные где-то в доме, — продолжал Стив. — Ты можешь поделиться. — Могу, но не буду. — Серьезно, сержант? — спросил Стив. Ха, как будто это могло подействовать. — Ты не можешь поделиться печеньем со своим бывшим капитаном и лучшим другом детства? — Подобное поведение — отличный способ гарантировать, что ты никогда не получишь печенья, Кэп, — объяснил Баки. — Пожалуйста? И он превратился в маленького засранца, глядящего на Баки широко раскрытыми невинными глазами. Тот никогда не мог устоять перед подобным выражением лица, когда Стив делал это в прошлом. Но потом Баки вспомнил шрам от пулевого ранения на левой щеке, полученный в один из последних разов, когда он повелся на бредни Стива, и нахмурился. — Ты можешь взять немного «До-си-до». И «Самоа». И, может быть, коробку «Лимонада», — уступил он. — Но не «Тонкую мяту». В конце концов, у человека должны быть границы, и, очевидно, мятные печенья были пределом Баки. — Ты такой говнюк, Баки, — засмеялся Стив. — Я еще заставлю тебя поделиться ими! — Можешь попробовать, тупица, — проворчал Баки, а потом тоже рассмеялся, потому что это было так похоже на них. Легкость и комфорт, раннее утро, июньское медленно пробирающееся по крыше солнце. Просто они вдвоем, как и всегда, давали друг другу жару. — Ты закончил? — Нет, Баки, не закончил, — заявил Стив, и в его голосе послышались нотки, требующие от Барнса прекратить все, что он делал, и полностью переключить свое внимание. Роджерс именно этого и хотел добиться, потому что как только увидел, что Баки смотрит на него, что он полностью владеет его вниманием, он опустил свою кружку и наклонился вперед, опираясь локтями на стол. — «Баки позволит мне перекрасить все стены в его комнате. Особенно ту, что за его кроватью». Барнс должен был догадаться, действительно должен был. Стив всегда был мастером стратегии, и знал, как отвлечь и загнать в угол любого противника, за которого брался, давая ложное чувство безопасности перед ударом. И когда он, наконец, наносил удар, тот всегда оказывался убийственным. Утро Баки, со смехом, дразнилками и золотым летним солнцем, с укором в голосе Стива, с уколом веретена на кончике пальца, рухнуло в темноту. — Ты зашел в мою комнату. Упоминать это было излишне. Когда Баки открыл дверь в свою комнату, чтобы переодеться после окончательного возвращения, он знал, что Стив был там. Ничего не изменилось, но он чувствовал это в воздухе, полах, стенах, как чувствовал всякий раз, когда в доме происходили малейшие изменения. Здание стало его убежищем, и в обмен Баки позволил каждому уголку и закоулку впечататься в его психику. Иногда он задавался вопросом, вернется ли его душа сюда, в эти коридоры и комнаты, где возродилась. Однако даже дом не был чем-то неизведанным для Стива, никогда не встречавшем трещины, в которую не мог бы просунуть руку, или камня, который не хотел бы перевернуть, чтобы посмотреть на всех жучков и грязь под ним. — Да, Бак, я так и сделал. — Ты не имел права так поступать. Баки поднялся на ноги и даже не понял, что сделал, пока не услышал грохот кресла позади себя. Стив остался на месте. Его голубые глаза смотрели на Баки, в них была непоколебимая решимость и твердость. — Это так, — повторил он, так же спокойно, как и раньше. — Когда ты исчез в прошлый раз, я был вне себя от беспокойства. Я перепробовал все, что мог придумать, чтобы найти тебя, и когда ничего не помогло, я пошел в твою комнату в поисках подсказки, надеясь, что там может быть что-то, что шепнет мне, где я смогу тебя найти. Там ничего не было, но представь мое удивление, когда я увидел, что ты сделал с этим местом. Стена. Стена. Стена. Он говорил о Стене, с помощью которой, по крупицам, по кусочкам, по частям, прежний Баки и Актив, не находившийся больше под контролем ГИДРЫ, собирали нового Баки и составляли график смерти. Более семидесяти лет не только пыток, когда его разум был стерт, душа уничтожена, а тело украдено, но и убийств. Семьдесят пять лет убийств, когда все жестокие модификации ГИДРЫ, тренировки, стирание его «я», чтобы создать что-то по их образу и подобию, были вывернуты наружу и выпущены в мир. Жертва за жертвой, жертва за жертвой. Убийство за убийством, убийство за убийством. Их было так чертовски много, а он, адская гончая ГИДРЫ, снова и снова выполнял задания. Эта стена, со списком городов и цифрами под каждым, была его именем. Его правдой. Ведь когда-то он являлся лучшим другом детства Стива, его сержантом и вторым командиром их отряда. И сейчас они, конечно, снова стали друзьями. Но почти семьдесят пять лет, семьдесят пять долбаных лет, он был ассасином, маленькой сучкой ГИДРЫ, которая убивала и творила хаос, и если время имеет значение, то именно эти годы всегда будут важнее всего. Стена были ему необходима. Ему требовалось знать, что он делал и как часто. Поэтому он тянул и рвал себя, проникая глубоко внутрь и позволяя Активу оценивать свой путь, чувствовать собственную боль и воспроизводить воспоминания, пока они оба не смогли отступить назад, взглянуть на Стену и увидеть все, что натворили. Так много жертв. Столько людей в стольких городах. Так много смертей. И все — от его рук. Они стирали его, после каждого из убийств. И боли, абсолютной агонии нейронов, взрывающихся в его мозгу, глазах, плоти и костях, было недостаточно, никогда не будет достаточно, чтобы смягчить то, что он сделал по приказу ГИДРЫ. Они не хотели свидетелей, но Баки помнил, и теперь знал, что никогда не сможет, никогда не сможет, никогда не должен забыть. Так что все это было на Стене. Первое, что он видел каждое утро, когда просыпался, и последнее, на что он смотрел каждую ночь, прежде чем заснуть. — Тебе не следовало туда заходить, — услышал Баки свои слова. — Нет, я думаю, нужно было, — легко, слишком легко возразил Стив. Это была еще одна уловка; он собирался нанести еще один удар, еще более низкий и болезненный. — Особенно это стало очевидно, когда я увидел стену. — Нет, Стивен. Ты сказал, что это мое пространство, что я буду в безопасности, уединении и смогу делать с ним все, что захочу. В том самом первом письме ты написал это, пообещал мне. — Да, и я имел в виду именно это, Баки, — отрезал Стив. — Это должно было быть твое безопасное пространство. И ты говоришь мне, говоришь, что это безопасно? При том, что когда бы ты ни вошел в комнату, стена — первое и последнее, что ты видишь. А? Ответь мне. — Потому что я должен помнить! — крикнул Баки. Настала его очередь бушевать и кричать во весь голос. — Потому что это — я, Стив. Это — я. Более семидесяти пяти лет я был таким! И таким я остаюсь! И никакой красивый дом в Бруклине или желание, чтобы все это исчезло, не ничего не изменит! — Чушь собачья, — сказал Стив, медленно поднимаясь со стула. Его голос остался прежним, таким же спокойным и непримиримым, каким был с тех пор, как он впервые вышел на крышу. Возможно, сейчас была очередь Баки выплескивать эмоции, но это означало лишь то, что настала очередь Стива быть центром бури. Так выглядела ранящая и бесконечная ткань их жизни, которую они каким-то образом начали завязывать в один узел, когда им было всего шесть и семь лет. — Это не то, кто ты есть. Это никогда не было тем, кто ты есть. Я говорил тебе это тысячу раз и скажу еще тысячу раз. То, что они сделали с тобой, то, что они заставили тебя сделать — не твоя вина. — Я все равно делал это, Стив. Они говорили мне идти, и я шел. Я выслеживал людей и, когда находил, нажимал на курок. Я. Я делал это. Я убил тех людей. Я убил их. — Это был не ты, Баки, и никогда не был, — отрицал Стив. Он отказывался видеть, отказывался слушать, и было очевидно, что он все еще не понимает, кого или что пригласил в свой дом. — Ты понятия не имеешь, — прошипел Баки. Но тут Стив удивил его. — Ты думаешь, я не знаю, Баки? — спросил он, отодвинув стол и встав перед ним. — Ты думаешь, я не видел? Я знаю тебя всю твою жизнь. Думаешь, я не знал, что вас там было двое, когда ты только вернулся? — Роджерс поднял руку и постучал себя по голове, как это делал Баки, когда иногда пытался объяснить Стиву, что происходит внутри него. — Потому что я видел, Бак. Я мог разглядеть это, мне все было ясно как день. Это было похоже на то, как два совершенно разных человека борются за одно и то же тело. Там был ты, и другой, Зимний Солдат. — Впервые Стив произнес это имя вслух в присутствии Баки, впервые он заговорил о той части себя, которую Баки так старался одновременно спрятать и сделать пригодной для жизни. — И ты, возможно, не помнишь, но я потратил много времени, чтобы узнать другую половину тебя. А он потратил много времени на то, чтобы узнать меня, пока оберегал тебя. — Баки отступил назад, чуть не споткнувшись о собственные ноги, потрясенный тем, что рассказывал ему Стив. — Но это было тогда, Баки, а не сейчас. И я скажу тебе кое-что еще. Я не видел эту часть тебя уже несколько месяцев. И не потому, что она исчезла, я знаю, что это не так. А потому, что вы двое наконец-то объединились. Вы слились, и я знаю, что это еще не конец, и нам еще придется разбираться с разным дерьмом, но я думаю, что все уже закончилось. Ты тот, кто ты есть, тот, кем ты должен быть, и в этот момент больше нет пути назад. Слишком поздно. Но это нормально, потому что то, какой ты сейчас, чертовски удивительно. — Я все равно сделал это, Стив, я все равно убил всех этих людей. — Барнс злился, захваченный вихрем собственной ярости, но теперь в самом центре ее находились и его отчаяние, горе и раскаяние. Так много раскаяния, бесконечность, огромная, как вселенная. — Я должен помнить. — Ты вспомнил? — спросил Стив. — Все? И впервые с тех пор, как все это началось, с тех пор, как Стив вышел на крышу, Баки отвернулся и закрыл глаза. — Да, — прошептал он. — Думаю, да. Баки был почти уверен, что запомнил всех, что больше не осталось городов или цифр, которые он мог бы добавить на Стену. С тех пор, как он вернулся из Рочестера, появилось еще несколько, и количество смертей возросло до еще большего числа, являясь ему во снах и воспоминаниях, слезы из-за которых он прятал от Стива. Но в основном Барнс был уверен, что дело сделано, что больше не осталось людей, чьи смерти были связаны с его именем. Но имевшегося уже было более чем достаточно. — Тогда отпусти это. — Что? — Баки дернулся вверх и назад, уставившись на Стива, который смотрел на него только с состраданием в глазах. — Ты вспомнил их. Ты помнишь все, что ГИДРА заставила тебя сделать. Ты никогда этого не забудешь. Отпусти это, Баки, потому что это была не твоя вина. — Конечно, моя! — Ты помнишь, что ты сказал мне, Баки? Три дня назад, когда мы были в подвале? — Я много чего наговорил той ночью, Стив. — Ты сказал, что у меня была дерьмовая жизнь, что ты сожалеешь об этом и что я заслуживаю лучшего. — Стив сделал паузу и подошел еще ближе. — Но я не единственный такой. У тебя тоже была очень дерьмовая жизнь, Баки, чертовски дерьмовая. Даже хуже, чем у меня. И это несправедливо, потому что ты этого тоже не заслужил. И в этом дерьмовом, ебаном мире ты всегда был одним из моих безопасных мест. Позволь мне вернуть тебе одно из твоих. Баки покачал головой, нахмурившись. Стив не понимал, и никогда не сможет понять. Ему нужна была эта Стена, она напоминала ему о том, кто он такой, и обо всем том ужасе, который породило само его существование. Если бы не он, этой Стены не существовало бы. И если бы не Стена, он не стал бы тем, кем был сейчас. — Ты когда-нибудь думал, Бак, — продолжал Стив, продолжая настаивать на своем, парируя и вновь и вновь возвращаясь с другим аргументом, другой точкой зрения. Возможно, у него был целый список причин, почему Барнс должен его выслушать, принять доводы, и он продолжал бы перечислять их, пока Баки не уступил бы. Но это был не тот тип борьбы, и неважно, сколько ударов или уколов Стив пытался нанести, их было недостаточно, их никогда не будет достаточно, чтобы заставить Баки отказаться от самой уродливой и жестокой части себя. Это было то, чего даже Стив не имел права требовать от него. — … что причина того, что ты не можешь заснуть по ночам или постоянных кошмаров, в том, что эта стена — последнее, что ты видишь, когда ложишься спать, и первое, на что ты смотришь, когда открываешь глаза? — Может, я заслужил это? — Чушь, Баки! — прошипел Стив, и впервые за все время их разговора в голосе звучала злость. — Чего ты заслуживаешь, так это начать все с чистого листа. — О да, потому что именно этого заслуживает бывший убийца ГИДРЫ, на счету которого более восьмидесяти убийств, — начать все сначала. — Да, хорошо, как только мы позаботимся о твоей комнате, и ты будешь готов, действительно готов поговорить об этом и обо всем остальном дерьме, которое ты знаешь о ГИДРЕ и которое не знает никто другой, дай мне знать. Потому что у меня есть планы. — Конечно, блядь, есть. — Баки даже не знал, чему он удивлялся в этот момент. Стив всегда поступал так, как считал нужным, независимо от того, соглашался с ним друг или нет. Барнс вдруг почувствовал, что чертовски устал. Все, чего он хотел, это выкурить сигарету-другую и посмотреть на проплывающие облака. Стояло прекрасное утро, но теперь он только и делал, что задыхался от миазмов, которые Стив поднял в воздух. Он не собирался слушать дальше, ему надоело пытаться объяснить. Баки повернулся, чтобы уйти. Стив протянул руку и схватил его за предплечье. На мгновение, мимолетную секунду, Баки пришлось бороться с желанием напасть, нанести удар, устранить угрозу. Но это был Стив, его Стив, н никогда не представлявший угрозы для Баки, вообще никогда. И что бы ни творилось у него в голове, Барнс никогда бы не причинил ему боль. — Отпусти, Стиви, — тихо сказал он вместо этого. Роджерс только крепче сжал его. — Шесть месяцев назад, если бы я сделал это, ты бы сбросил меня, возможно, прямо с крыши, прежде чем я смог бы остановить тебя. — Стив посмотрел вниз, где его рука обхватывала руку Баки. — И я вижу. Я вижу, что ты думал об этом. Но ты ничего не сделал. Ты подумал и остановился. Ты сделал выбор и решил не причинять мне боль. Так что расскажи мне, Баки, что ты все еще тот, в кого тебя превратила ГИДРА, и не заслуживаешь второго шанса. — Отпусти, — снова произнес Баки, почти желая, чтобы он мог закутаться в личность Актива, как раньше, чтобы Стив мог видеть, по какой тонкой грани он вдруг двинулся. Роджерс услышал его, это было очевидно по тому, как слегка сузились его глаза. Но лишь застыл на месте, слегка ослабив хватку, прежде чем наконец отпустить руку и отступить назад. — Пожалуйста, Баки, я умоляю тебя. Позволь мне перекрасить стены в твоей комнате, — сказал он, возвращая их спор на круги своя. — Пожалуйста. Баки покачал головой и отвернулся, направляясь к лестнице. — Убегаешь? — окликнул его Стив. Баки остановился и оглянулся. Он боролся, и боролся сильно. Если Баки не выберется оттуда в ближайшее время, он сорвется, и Стив обнаружит, что вполне возможно, что Баки передумает и сбросит его с крыши. — Пойду прогуляюсь, — ответил он. А потом, просто потому, что последнее замечание Стива вывело его из себя, и он хотел хоть ткнуть Стива лицом в это, продолжил — Но у меня с собой телефон, и я не выключу его. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Или, может быть, он взрослел и менялся, понимая, что они просто поспорили. Это не был конец света, и это не означало, что бывшие союзники стали теперь врагами. У них просто возникло разногласие, и Баки требовалось отвлечься. Когда он остынет, он вернется. Но ему не стоило причинять боль Стиву, который и так достаточно страдал в своей жизни. Если он не мог дать ничего другого, то мог хотя бы заверить его в этом. Судя по выражению лица Стива, тот был удивлен ответом Баки не меньше, чем он сам.

***

— Итак, что на этот раз сделал твой Стиви, чтобы вывести тебя из себя? — спросила Лулу, ставя перед ним тарелку с дульсе де коко. — Что? — Баки поднял глаза от спящей Нины, покачивая ее на руках. Он видел ее практически каждый день, но все равно не мог не восхищаться чудесным появлением девочки на свет каждый раз, когда брал ее на руки. Она была крепкой и здоровой для младенца такого возраста, без каких-либо проблем. За исключением того, что у нее были колики, и она часами плакала по ночам, сводя с ума всю семью. С этим ничего нельзя было поделать, заверил их педиатр. Колики не влияют на здоровье, и со временем она перерастет их. А до тех пор им нужно было просто набраться терпения и не винить себя. Легче сказать, чем сделать, и Дьюи чуть не начала рвать на себе волосы в изнеможении, пока, совершенно случайно, они не наткнулись на решение. Потому что оказалось, что единственное, что помогает, — когда Баки держит малышку на руках, бережно прижимая к себе левой рукой. Когда пластины начинают вибрировать, через несколько минут она успокаивается, ее пронзительные вопли превращаются в тихое хныканье, а затем девочка погружается в глубокий сон, который длится несколько часов, пока ее не становится пора кормить. Дьюи чуть не плакала от облегчения, а Баки старался проводить как можно больше вечеров, укачивая Нину, чтобы остальные члены семьи могли отдохнуть. Ему не составляло труда проводить время с ними. Если бы он мог, то держал бы ребенка вечно. Потому что его рука, проклятая рука, мать ее, которая убивала, убивала и калечила, могла также укачивать младенца, страдающего коликами. И Нина узнавала Баки теперь, она ворковала, когда видела его, всегда легко соглашалась пойти к нему на руки, даже когда суетилась, если кто-то еще, кроме матери или Лулу, пытался взять ее. Барнс, его руки, были одним из безопасных и комфортных пространств для малышки, и Баки продал бы свою душу ГИДРЕ, если бы это означало, что он сможет вечно держать ее, прижав к груди, вдыхая мягкий и пудровый запах детской кожи. — Что Стиви сделал на этот раз, чтобы разозлить тебя? — повторила Лулу, садясь рядом с ним и наливая им обоим по чашке чая. — Почему ты думаешь, что это Стиви? — спросил Баки, не обращая внимания на чай, и обхватывая Нину обеими руками. — Потому что у тебя такое выражение лица, какое бывает только тогда, когда Стиви сделал или сказал что-то, что вывело тебя из себя, — объяснила женщина. — И обычно ты выглядишь так, потому что что бы он ни сказал или ни сделал, он прав, и ты это знаешь, но просто не хочешь пока признать. — На чьей ты стороне? Лулу опустила чашку и поставила ее обратно в блюдце, все это время серьезно глядя на него своими темно-карими глазами. — Я на той стороне, которая приносит тебе меньше боли, — произнесла она совершенно искренне. — Ты уже должен был понять, сынок. — Я знаю, мне жаль, — извинился Баки, а женщина отмахнулась. — Так скажи мне, что он сделал сейчас? — Он ведет себя как мешающий всезнайка, — проворчал Баки, но не слишком громко. Он не хотел делать ничего такого, что могло бы нарушить сон Нины. — А завтра будет вторник. Что еще нового? — Лулу снова махнула рукой. — Хватит уклоняться от ответа. Баки вздохнул. Он пришел сюда не для того, чтобы делиться с Лулу своими проблемами, по крайней мере, сегодня. Барнс просто хотел немного тишины и покоя, а также подержать ребенка на руках перед тем, как вернуться и, наконец, снова встретиться со Стивом. Но если он и собирался поговорить с кем-то из близких, то только с матерью. Джоуи автоматически приняла бы его сторону, просто потому, что она была его Джоуи, а он — ее Баки, и именно так они и поступали. Дьюи выслушала бы, не обращая внимания и не осуждая, а потом посмеялась над всем, что он говорил, советуя просто подставить свою задницу, потому что тогда он выиграет любой спор в мире. Но Лулу сидела и слушала, также без осуждения, но при этом обдумывала ответ, предлагая свое мнение, но никогда не навязывая его. Она просто перечисляла альтернативные варианты, демонстрировала иной взгляд на вещи, и позволяла сделать собственный выбор. Женщина была терпеливой и мудрой. И самое главное, она была его матерью, а он — ее сыном. Баки никогда не сомневался, что, что бы Лулу ни говорила, это было продиктовано любовью. — Ему не нравится, что я сделал со своей спальней, и он хочет все изменить. — Комнатой, которую он обустроил специально для тебя? Почему? Что ты сделал? Ты нарисовал на стенах полоски, как на шкуре зебры? — Она не стала осуждать его, но отнеслась с юмором, зная, что это может облегчить путь, когда слова трудно даются. — Нет, — сказал Баки, снова посмотрев на Нину. Он глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. — Но я превратил одну из стен в своеобразный мемориал. Она напоминает мне обо всех тех вещах, которые я сделал и которые сначала не мог вспомнить. А потом вспомнил, потому что… Потому что они никогда не должны быть забыты. — Ох… — произнесла Лулу, откинувшись в кресле. — Все те ужасные вещи, которые тебя заставили совершить... — Да, — прошептал Баки. — Именно. — Он сделал паузу, еще раз вздохнул, а когда это не помогло, начал осторожно покачивать Нину на руках. — И Стив думает, что это нездорово. Что это не помогает, и он хочет, чтобы я позволил ему закрасить стену. — Наверное, он прав, — заметила Лулу, снова потянувшись за своей чашкой. — Это не помогает. — Эта краска просто так не сотрется, и… и… — Баки посмотрел на нее, на женщину, никогда не знавшую его, ничем ему не обязанную, но все же давшую ему все. — Я сделал несколько очень, очень ужасных вещей, Мами. Действительно, действительно ужасных. — И ты хочешь убедиться, что помнишь, — заключила она. — Да. Она кивнула головой и сделала еще один глоток чая. — Ты жалеешь о тех поступках? Обо всем, что они заставили тебя сделать? — О боже, конечно! — А если бы ты мог, ты бы остановился? — Конечно, Мами! — Тише, тише, не разбуди ребенка, — сказала Лулу. — Ты бы сделал что-нибудь из этого снова, если бы тебе предоставили выбор? — Нет, нет, никогда. — И как ты думаешь, теперь, когда ты все помнишь, ты когда-нибудь забудешь? Что-нибудь из случившегося? — Нет. — Тогда вот ответ, — заключила она. — Твой Стиви прав. Пришло время перестать наказывать себя и отпустить это. — Что? — Баки не мог поверить в то, что слышал. В то, что даже она, со всем ее бесконечным опытом и знаниями, не могла понять, насколько значимый поступок они оба просили его совершить. — Это не так просто! — Почему? — Потому что все не так. И слой краски не может просто так все замазать! — Тут Нина зашевелилась. Баки начал укачивать ее, тихонько напевая, нежно убаюкивая, снова извиняясь перед кем-то за то, что он сделал. Лулу наблюдала за ним, не говоря ни слова, пока малышка не успокоилась, и Барнс не смог поднять голову и встретиться с ней взглядом. — Думаешь, ты единственный, кому пришлось научиться жить, сожалея о прошлом? — спросила она его наконец. — Нет, — признал Баки. — Я знаю, что это не так. — У меня четыре дочери, Баки, а не три, — продолжила женщина. — И мы не говорим об этом, но моя младшая — алкоголичка и наркоманка. Неужели ты думаешь, что у меня не бывает ночей, когда я не могу заснуть, потому что думаю о каждой своей ошибке, о каждом случае, когда я могла бы сказать или сделать что-то по-другому, как-то изменить ситуацию? Что я не думаю обо всех тех вещах, на которые я должна была обратить внимание, которые могли бы подсказать мне, что ей трудно и требуется помощь, но меня не было рядом? Я сделала так много ошибок, Баки, так много неправильных шагов, и вся наша семья, не только Диана, заплатила за это высокую цену. Думаешь, мне не тяжело жить с этим каждый день? Она моя дочь, Баки, и я люблю ее, и я бы сделала все, все, что в моих силах, чтобы помочь ей, если бы она позволила. Но она этого не хочет, и я должна двигаться дальше, и просто молиться каждую ночь, чтобы сегодня нам не позвонили из полиции и не сказали, что ее нашли мертвой, потому что я подвела ее как мать. — Это не твоя вина, — возразил Баки. — Вы пытались помочь ей. Мы пытались помочь, когда поехали за Джоуи. Она не хотела нашей помощи. — Может быть, а может и нет. — Лулу пожала плечами. — Но мне все равно придется жить с сожалением и со всеми ошибками, которые я совершила. — В ее глазах и голосе было столько боли, но женщина была полна сил и невероятной решимости, потому что, несмотря на все, или, возможно, благодаря этому, продолжала жить. — Я не могу позволить прошлому поглотить меня. Потому что у меня есть еще три дочери, внуки и сын, которые все еще нуждаются во мне. Поэтому я должна научиться жить с этим, но в то же время отпустить это. — Она протянула руку и провела пальцами по его волосам, убирая длинные пряди за ухо. — Я никогда ничего не забуду, Баки, но я не могу позволить этому быть единственным, что определяет меня. Мы все гораздо больше, чем наши ошибки и неудачи. И мы можем использовать их, чтобы сделать себя лучше в будущем. Помни, сынок, и прости себя. Мы все заслуживаем прощения. О, она была удивительна… Эта женщина пробилась к нему сквозь тьму и решила, что она его мать, потому что была настолько сильной и имела столько любви в своем сердце, чтобы щедро одаривать ею тех, кто по-настоящему нуждался. Ради Лулу Баки был готов на все. — Si, Mami, — сказал он, слегка повернув голову, чтобы поцеловать ладонь, которую она прижала к его щеке. — Si.

***

Позже той ночью Баки стоял посреди своей комнаты и смотрел на стену над кроватью, на список всех городов, где Актив совершил убийства. Их было так много, слишком много, они были расположены по всему земному шару и означали более семидесяти пяти лет боли и страданий. Жертвы, их друзья, семьи, любимые и даже… сам Баки. Жестокие жертвы, принесенные ГИДРЕ против воли, и только он один остался в живых. Барнс даже задумался над тем, сколько времени ему пришлось бы оставаться в рабстве, прежде чем ГИДРА решила бы уничтожить и его. Были и другие попытки воссоздать то, что сделала с ним сыворотка Золы, но все солдаты оказывались слишком агрессивными, слишком жестокими, чтобы организация могла их контролировать, поэтому «пробные образцы утилизировали». Тем не менее, Баки знал, что, вероятно, это был лишь вопрос времени, когда им наконец удастся создать кого-то или что-то еще более смертоносное, чем он, и его выбросят, убьют или, возможно, даже оставят навсегда в ледяном гробу где-то в недрах Земли. Они позаботились бы о том, чтобы не осталось никого, кто помнил о нем, и никто бы не написал на стене место его могилы. А кто был бы рядом, чтобы укачивать Нину на руках и успокаивать ее во сне, заплетать волосы Джоуи, смеяться с Дьюи над всеми проделками соседей или пить мятный чай с мамой, пока она рассказывала ему о том, каким замечательным и прекрасным ребенком была ее младшая, потерянная дочь? И кто бы мог быть рядом со Стиви, прикрывать его спину, следить за тем, чтобы он был в безопасности, и позволять его сердцу кричать, когда никто не мог услышать. Кем бы все эти люди были без него, если бы Баки не выжил и не пришел к еще одному перепутью, но светлому и радостному, освещенному лунным светом и сиянием солнца, достаточно сильным, чтобы сдержать любую тень? Он не знал. Он полагал, что никогда не узнает. Но, как сказала Лулу, мог только идти вперед и стараться делать все, что в его силах. — Привет. Баки обернулся и увидел Стива, прислонившегося к дверному проему и изучающего Баки так же, как тот изучал стены. — Привет, — отозвался Баки. Это был первый раз, когда они заговорили после ссоры на крыше. Барнс старался избегать друга, держался в стороне, не мешал. Он еще не был готов к разговору со Стивом и решению, которое тот вынуждал принять Баки. — Спасибо за ужин, — сказал Стив. Может, Баки и избегал его, но позаботился о том, чтобы принести Роджерсу немного arroz con pollo, как только покинул дом Лулу. Не совсем мирное предложение, но жест, показывающий, что он готов к переговорам. — Не за что, — ответил ему Баки и вернулся к изучению стены. Стив ничего не сказал, просто остался стоять в дверях, наблюдая, как тот бегает глазами туда-сюда по всем названиям городов, которые он отчаянно нацарапал. Роджерс был терпелив, что слишком отличалось от времен их молодости. Пути назад не было. — Ты действительно сможешь это сделать? — спросил Баки, наконец, несколько минут спустя. При этом Стив разжал руки и вошел в комнату, остановившись, как только подошел к другу. — Я могу приступить к работе завтра, — предложил он. — У меня уже есть краска. — Ну разумеется… — сухо рассмеялся Баки, качнув головой. Стив, вероятно, разработал все планы задолго до того, как он задал вопрос. — Я сниму эскизы, передвину всю мебель в центр комнаты, накрою ее тканью, заштукатурю трещины, а потом все закрашу. Сушка займет около суток. Потом я верну все на место, как было, и ты сможешь повесить рисунки обратно, если они тебе еще нужны. Или мы можем пойти и купить рамки, чтобы все выглядело как следует, если хочешь. Ты можешь переночевать в третьей спальне на этом этаже, или внизу в Lay-Z-Boy, потому что я знаю, что ты можешь спать там. Или, черт возьми, если ты думаешь, что происходящее тебя сильно расстроит, ты можешь даже провести ночь в моей старой квартире. Я еще не сдал ее в субаренду, так что она пустует. Но если я приступлю к работе завтра рано утром, это займет у меня всего день, может, полтора, не больше. Да уж Роджерс явно продумал все детали. — Это действительно так сильно тебя беспокоит? — спросил Баки. — Да, Баки, — вздохнул Стив. — Но я не лгал, когда говорил, что так будет лучше и для тебя. — В какой цвет ты собираешься ее покрасить? — Барнс знал, что Стив что-то задумал, кроме того, чтобы просто перекрасить стену в желтый цвет. — Ты мне доверяешь? — спросил Роджерс, и Баки мог слышать легкое изменение в его голосе, скрытый маленький щебет, который означал, что Стив знал, что близок к тому, чтобы добиться своего, и старался не показать, как взволнован. — О боже, почему тебе всегда нужно поступать именно так? — простонал Барнс, качая головой. — Потому что это обычно срабатывает, — ответил Стив. Баки закатил глаза. — Ты позволишь мне сделать это, Бак? — Тот снова взглянул на Стену, на его безумие и борьбу, на все, за что ему пришлось бороться и через что ему пришлось пройти, чтобы оказаться там, где он был сейчас. Это было много, это все еще значило много, но, возможно, пришло время, наконец, отпустить какую-то часть. — Пожалуйста, Баки, — умолял Стив, действительно умолял, хотя так редко просил о чем-либо для себя. Баки в последний раз оглядел комнату, которую Роджерс так тщательно вычистил и отремонтировал, чтобы у него было безопасное место, которое он мог назвать своим. Помещение было наполнено мягкими вещами и теплыми цветами, такими странными для него в первое время. Но спальня была уютной, такой уютной, на фоне стольких лет неприкаянности. Стив дал ему это, он все еще пытался дать ему больше. Может быть, теперь Баки наконец-то достаточно окреп, чтобы принять и поверить, что у него есть на это право. Он вздохнул. — Да, хорошо, — произнес Барнс, слегка кивнув. — Ты можешь начать завтра. — Спасибо, — выдохнул Стив, протягивая одну руку, чтобы быстро, но нежно погладить затылок Баки. Тот снова кивнул, а затем повернулся и вышел из комнаты, направляясь на крышу. Ему нужна была сигарета. Стив оставил его в покое.

***

На следующее утро Роджерс пришел к Баки, когда тот начал медленный процесс удаления всех эскизов со стены. Стив предложил свою помощь, но Барнс хотел выполнить хотя бы эту часть самостоятельно, поэтому друг сел на кровать и стал наблюдать. Баки осторожно и медленно снимал каждый лист со стены, стараясь сохранить порядок. Он был почти уверен, что учел хронологию, но хотел убедиться в этом, кладя каждый набросок в аккуратную стопку. Стив в основном молчал, не вмешиваясь, только время от времени осторожно замечал: «Поменяй местами, вот это было сначала» или «Это было намного, намного позже, ближе к концу войны». Баки отвечал «спасибо», а затем корректировал последовательность, следя за тем, чтобы стопка была ровной. — Может быть, ты захочешь подобрать несколько рамок, прежде чем повесить их обратно? — спросил Роджерс после того, как Баки прошел к другой стене, собирая эскизы, бывшие подарками от Стива, нарисованными, когда он хотел напомнить Барнсу, что это его дом. — Не знаю, — честно ответил Баки, пожав плечами. Он смотрел на открытку с Венис-Бич, вспоминая, как наконец-то добрался до берега, не зная, почему, чувствуя только то, что тогда это было важно для него по какой-то причине. Оказалось холоднее, чем ожидалось, и слишком много народу, но все же это поселило что-то внутри него. Рядом лежало бумажное меню из Casita Pepe, на котором Лулу впервые написала номер своего мобильного для Баки, используя одну из ручек Джоуи с блестящими чернилами. Он сохранил его, считая важным, но не понимая, насколько важным оно в итоге станет. Через десять минут он закончил, и все наброски были собраны в толстую манильскую папку, которую Баки сжимал в руках. — Хорошо, — сказал он, оглядевшись напоследок. — Я ухожу отсюда. Вернусь позже. — Хорошо, — произнес Стив, кивнув и улыбнувшись. — Держи свой телефон включенным. Я напишу тебе, когда закончу. — Да, как скажешь. — Баки был уже на лестнице. Он мог согласиться на это, но не думал, что сможет остаться в доме, пока Роджерс будет делать то, что задумал, с его комнатой. Но, по крайней мере, у него появился прекрасный повод провести день со своей семьей.

***

Два утра спустя Баки снова стоял в своей спальне, оглядываясь по сторонам и разглядывая стены. Стиву потребовалось больше времени, чем он думал, и он настрого запретил Баки входить в комнату, пока все не будет завершено. — Ты, блядь, издеваешься надо мной, Стив? — проворчал Баки. — Нет, не издеваюсь, — ответил Роджерс, упрямо вздернув подбородок. — Мне нужно что-то надеть, — возразил Баки. В ответ Стив бросил ему груду одежды, включая пару боксеров. Баки не нужно было представлять, как Капитан трогает его нижнее белье, но что ж, теперь этого было не избежать. Он даже не мог запереться в комнате, чтобы подрочить. Барнс подумывал пойти в спальню Стива, но потом понял, что ситуация лучше не станет, и провел остаток ночи, ворча про себя. Стив, будучи ублюдком, просто проигнорировал его, и Баки в итоге спал в Lay-Z-Boy, которое, конечно, было очень удобным, и нравилось ему. Но это было делом принципа. Спустя время, он стоял в своей комнате, глядя на то, что сделал Стив, и потеряв дар речи. Потому что Роджерс не просто внес небольшие изменения; он пошел дальше и сделал Баки еще больший подарок. Стены, где висели эскизы, были перекрашены в тот же мягкий маслянисто-желтый цвет, что и всегда. Но оттенок казался еще более теплым, более успокаивающим, чем тогда, когда Баки впервые переступил порог спальни. А на стене, где Барнс выплескивал всю свою боль, Стив нарисовал морской пейзаж: ряд синих и серых гребней, тона которых перетекали из одного в другой как настоящие океанские волны. Они поднимались все выше и выше, переливаясь и распространяясь на потолок, где превратились в еще одно море. Это было море звезд, голубые, желтые и золотистые круговые завитки, целовавшие небо цвета индиго. Свет и тьма, движение и неподвижность, энергия и спокойствие. Стив не стер ни ярость, ни сожаление, ни боль Баки. Вместо этого он запечатлел его трансформацию, все еще шедшую, но теперь наполненную позитивным потенциалом. Цвета пульсировали и дрожали, но все же каким-то образом Роджерсу удалось передать внутреннее спокойствие, паузу между ударами сердца, бывшую обещанием и надеждой на что-то лучшее. И затем, и затем, как будто этого было недостаточно, взгляду Баки открылись крошечные детали, добавленные Стивом. Там, на песочном берегу, сидели бок о бок двое мужчин, видимые только со спины, один темноволосый, другой золотоволосый. Баки и Стив, сидевшие так, как обычно сидели, когда ходили на пляж в детстве. Как сидели вместе совсем недавно, когда Барнсу потребовалось бежать, все такие же близкие, один всегда рядом с другим. Они смотрели на небо, на угол потолка, где Роджерс сделал последние штрихи, присоединившиеся к тысячам уже имеющихся; белая звезда, точная копия той, что была на щите Стива, рядом с ярко-красной, что была на левой руке Баки. Капитан Америка и Зимний Солдат, больше не враги, а союзники, как и прежде, как и всегда. Все именно так, как и должно было быть. Тот, кого все знали и помнили, и тот, кто никогда больше не будет забыт или оставлен позади. — Ну как? — спросил Стив после того, как прошло десять минут, а Баки все еще ничего не сказал. Было очевидно, что он нервничает, беспокоясь о реакции друга. — Что ты думаешь? Слов не было; все, что Баки мог сказать, Стив уже украл, чтобы добавить в этот нарисованный калейдоскоп их жизней. Пока они внезапно не появились в его голове, резкие и яркие. — Черт возьми, Стиви, — произнес он. — Что? — Теперь мне придется ехать в «Home Depot» и подбирать гребаные рамки, ублюдок. — С этими словами Баки развернулся и выскочил из комнаты, смех Стива слышался в коридоре, а Барнс утирал слезы руками.

***

— Итак, — сказала Лулу на следующий день, когда Баки зашел на обед. — Он был прав? — Помолчи, — пробурчал Баки, проходя мимо нее к кроватке Нины. Женщина улыбнулась. — И ты уже поблагодарил его за это должным образом? — Фу, — снова забормотал Баки, протягивая руки к своей крестнице. — Он и так достаточно самоуверен. — Как ты думаешь, что он предпочтет — пастелон или санкочо? — спросила она со смехом. — Пастелон, — признался Баки, целуя Нину в щеку. — И немного тостонес тоже. Он их очень любит. — Ну конечно… И, может быть, еще тебе стоит подстричься. Я уверена, он будет очень благодарен, если ты подстрижешься, — заметила она из кухни. — Ты уверена, что имеешь в виду Стиви, а не себя? — Мы оба были бы очень благодарны. Серьезно, Баки, иди постригись.

***

Два дня спустя Баки нашел собственный способ отблагодарить Стиви. И он знал точный момент, когда Роджерс обнаружил его подарок — две коробки, которые он тщательно спрятал за щитом Капитана Америка. — Не за что! — радостно крикнул Стив из своей комнаты. Все было в порядке, Баки мог поделиться частью запасов. В конце концов, у него еще оставалось восемь коробок мятного печенья.