Путь к Сомнению

Сложно было не заметить перемены и нависшее над большинством ребят напряжение: Хантер хоть и старался не впадать в уныние, все же был временами мрачен и погружен в собственные мысли, Уиллоу веселилась меньше обычного и бросала стыдливые взгляды на друга, но больше всего поражали Филипа Луз и Эмити. Первая словно старалась сбежать в уединение, а вторая преследовала свою девушку с завидной настойчивостью. Прежняя беззаботность растворилась, поддавшись времени. Смотрясь в зеркало, недовольный общей атмосферой, Филип не нашел лучшего занятия, чем нахмуриться и надуть губы, однако он вмиг сделался сосредоточенным, увидев в отражении проходящую мимо Луз. Юный Уиттебейн пошел за ней, как за одним из двух людей в этом доме, потому что Хантер был слишком занят беседами с ведьмами. Не сразу Луз обратила внимание за тихим и молчаливым Филипом, следовавшим за ней по пятам. Размышления не оставляли ее, покуда она не вышла из дома, отправившись в школу. Хуже вины могла быть лишь двойная вина. Услышав короткое шарканье, Луз резко обернулась и увидела рядом с собой Филипа. Мальчик своей озадаченностью во взгляде вызвал у нее невольную улыбку, впервые за долгое время искреннюю, но хранившую в себе отблеск тоски. — Фил, ты чего? Тебе нельзя со мной в школу. Ты должен остаться дома, — начала Луз, но Филип ее остановил, приложив указательный палец к губам. Носеда опешила, но приняла правила игры и замолкла. Школа могла подождать. Филип, не говоря ни слова, указал на окно в их дом. Эмити провожала свою зазнобу взглядом того, кто любил и надеялся на ответную любовь, того, чей мир дал множество трещин. Луз вздохнула и направилась обратно. Ей предстоял важный разговор — намного важнее английского языка. Они договорились поговорить на улице, где их никто не будет слышать и видеть, потому что эта беседа не была предназначена для посторонних ушей. Они вышли вместе на улицу и отправились в тот самый заброшенный дом со скрипучими половицами, заколоченными окнами, протекающей крышей и местами прогнившими досками. Укромное место всей их команды, но сейчас — пустое и безрадостное, несмотря на попытки его украсить старыми шторами, трогательными рисунками и ставшими родными вещами. Луз потянула за ручку двери. Казалось, вот-вот откроется проход на Кипящие Острова, как прежде, но — ничего. Тишина, время от времени нарушаемая проезжающими мимо машинами, давила на обеих девушек. Эмити вытянулась стрункой и взволнованно потирала свои плечи. Луз же спрятала руки в карманы и не решалась посмотреть в глаза своей девушке. Никто из них не знал, как начать и что делать в таких ситуациях, но Блайт взяла инициативу на себя. — Луз... Ты меня избегаешь. Я тебя чем-то обидела? — голос Эмити дрожал, как и она сама. Луз тяжело вздохнула. Она была подавлена настолько, что не обращала внимание на прятавшегося у лестницы Филипа, единственного свидетеля любовных разборок. Младший Уиттебейн прошмыгнул в заброшенный дом и, прячась, подслушивал, ведомый детским любопытством. — Все это... сложно, — голос Луз сорвался. Она взмахнула руками. Слова давались ей с трудом. — С самого начала мое появление на Кипящих Островах было ошибкой. Тс, ничего не говори, пожалуйста, дай мне сказать. Я помогла Белосу в осуществлении его планов, я поставила под удар всех ведьм, из-за меня никто даже не знает, что сейчас творится. Мы даже не знаем, живы ли наши близкие, — глаза Луз намокли. Она поджала губы, но заставила себя продолжить. — А теперь еще и... это, — навзрыд произнесла она. — Что «это»? — Эмити не могла не поинтересоваться, хотя начала видеть, к чему все шло. Плечи Луз опустились, а взгляд ее сделался полным отчаяния. Теперь уже она подрагивала не в силах контролировать тело — советника своих чувств. Носеда закрыла глаза ладонями и тяжело выдохнула. Филип видел эту сцену и знал, что это могло значить. — Я больше тебя не люблю, Эмити, — на одном дыхании произнесла Луз и опустила руки, словно они больше ей не принадлежали. Она переживала самый тяжелый кризис в своей жизни. — Прости меня. Прости, умоляю. Я поступаю подло, я не хотела причинять тебе боль, я надеялась, что это пройдет, но эти мысли постоянно со мной, они преследуют меня. Я так виновата перед тобой. Перед всеми. Оба — и Эмити, и Филип — словно окаменели. Их дыхание перехватило, пока мир заволакивала защитная пелена. И если Блайт столкнулась с подобным впервые, то младший Уиттебейн погрузился в далекое прошлое. Перед его глазами мелькали воспоминания о солнечном, любящем Калебе, о коварной и жестокой Эвелин, об отпущенной руке и удаляющихся шагах. Но Калеб не покинул — он продолжал быть рядом, удерживая Филипа любовью, любя при этом ведьму, взращивая ревность и ненависть размером с Кипящие Острова. Цена любви — каждая чертова душа мира демонов. Эмити пошатнулась, будто вот-вот упадет, но удержалась на ногах. Спотыкаясь, покачиваясь, ошеломленная и надломленная, она делала шаг за шагом к Луз, которая была ее единственным лучиком света. Как Калеб для Филипа когда-то. Блайт остановилась и медленно подняла руки, чтобы резко схватить свою любовь за плечи, вцепиться ногтями до боли и с силой тряхнуть. Они наконец-то смотрели друг другу в глаза. — Не бросай меня, Луз, прошу. Ты слышишь меня? Я не смогу без тебя, ты мне нужна, я люблю тебя больше всех, больше жизни. Ты ни в чем не виновата. Я хочу быть с тобой, я не хочу остаться одна, ты нужна мне, нужна, понимаешь? — Эмити говорила быстро, но под конец начала сбиваться и повторяться. — Давай начнем все сначала? Хочешь, я изменюсь? Какой мне стать? Может, перекрасить волосы? В какой цвет? Мы можем вместе перечитать Азуру. Если хочешь, я останусь навсегда с тобой в мире людей, только, пожалуйста, молю тебя, не бросай меня. Я дышу тобой. Не перекрывай мне кислород. Я сделаю все для тебя. Эмити не могла больше держаться, а потому разрыдалась, уткнувшись лицом в плечо Луз. Все происходящее казалось нереальным, будто это был сон. Носеда осторожно коснулась спины Блайт и принялась поглаживать, стеклянными глазами смотря в стену. Они обе поддались истерике. Луз сдалась и устало улыбнулась. Ее глаза покраснели, а голос сделался необычайно тихим и нежным. Однако ее глаза — зеркала ее души — по-прежнему были пусты и безжизненны. Она произнесла: — Все хорошо, Эмити. Я тебя не брошу. Мы всегда будем вместе. Буря затихла, оставив за собой небытие и разруху. Луз предала себя, а Эмити пыталась сделать вид, что ничего не произошло, улыбаясь, посмеиваясь, плача и покрывая поцелуями щеки своей девушки, которую чуть не потеряла. Их отношения стали больными в желании Луз не причинить еще больше вреда и в безумной зависимости Эмити. Быть наблюдателем проще, чем быть непосредственным участником, но даже Филип испытал горечь и страх. Он словно увидел свою болезненную любовь со стороны, и это мерзкое чувство тонкими, склизкими пальцами касалось самых потаенных уголков его сознания, шепча: «Посмотри на себя». В глазах обеих девушек читалось отчаяние, которое они не могли скрыть. Филип видел этот взгляд раньше, он понимал его как никто другой и всем сердцем жаждал вырвать Лузуре и ее глупой ведьме сердца, лишь бы это все прекратилось. Он был зол, потому что они обе ошибались, но он не смел вмешаться. Картина перед его взглядом менялась молниеносно: то возлюбленные, переживающие кризис, то добродушная и открытая улыбка Калеба, за которой следовала гримаса боли от удара ножом, то призрак, в чьем взгляде не осталось прежней теплоты — лишь холодное, душащее осуждение. Калеб пытался все исправить. Он старался удержать вокруг себя всех, кто был ему дорог, жертвуя собой. Так и Лузура, отринув и отвернувшись от себя, стремилась исправить ошибки неправильным, пагубным, мучительным путем. Филипу едва хватало терпения, чтобы не прошипеть озлобленно: «Идиоты». В тот момент, когда девушки покинули заброшенный дом, Филип вышел из своего укрытия, сверкая голубыми глазами, покачиваясь, поджимая губы. Он бы что-нибудь сломал или сорвал занавеску, но за этим последовали бы вопросы от остальных. Тогда-то его осенило, и он помчался к выходу в надежде догнать Лузуру. Младший Уиттебейн не смотрел по сторонам, весь его слух захватил звенящий шум, а перед глазами плыло, однако он достиг своей срочной цели и схватил Луз за руку, впиваясь ногтями. — Ты ошибаешься. Тебе нельзя быть с ведьмой. Тебе нельзя привязывать ее к себе еще сильнее. Это приведет к трагедии. Ты творишь нового Белоса, — мрачно произнес Филип. Луз, увидев блеск этих глаз, словно сияние голубого пламени, отпрянула в ужасе, словно ее главный кошмар воплощался в реальность. — Если будешь держать и врать, она поймет. Она возненавидит. Она возненавидит людей. Она поймет, она обязательно поймет. Филип не испытывал сожалений по поводу всего, что он делал в прошлом. Его разум выстроился удобным образов, создав иллюзию своей безоговорочной правоты. Но если раньше, когда он был императором Белосом, он воспринимал несогласную Лузуру за сумасшедшую, то теперь искренне желал ее спасти, потому что она стала его подругой. А еще потому что она была человеком. Младший Уиттебейн страшился обратной ситуации, когда ведьмы, ополчившись на людей, отправятся уничтожать человеческий мир, и сам Филип не успеет ничего предпринять. Этот навязчивый ужас глобальной катастрофы преследовал его всю жизнь, а сейчас раскрылся вновь. — Эмити не такая, как ты. Она другая, — резко ответила Луз и сделала шаг назад. Она заступилась за ведьму. Калеб ведь тоже защищал ведьму. Это были просто слова, сказанные сгоряча, но Филип ощутил, будто почва уходит у него из-под ног. Он удержался, но отступил назад, глядя прямо в глаза Луз. Затем он сорвался с места и побежал, не слыша крики Лузуры: «Филип! Филип! Прости, я не хотела!». Все казалось бессмысленным. История циклична. Она повторялась из раза в раз в новой обертке, с новыми героями и злодеями, новыми мотивами и причинно-следственными связями. Оказавшись в лесу, Филип остановился и отдышался, наклоняясь, упираясь ладонями в свои колени. Он увидел искривленное, размытое отражение в луже и что было сил топнул по ней, желая причинить как можно больше боли. Его захватили ярость и обида. Они все были неправы, кроме него. Он так старался ради человечества, но получил лишь презрение от той, кто стала ему другом. Он же был героем и спасал их всех! Был ведь?.. Не выдержав свалившегося на его детские плечи опыта, не обладая прежней стойкостью, Филип упал на землю и, усевшись, вытянув ноги, подняв голову кверху, горько заплакал.