Ты убивала колдунов?

      Эстос ничего больше не стал говорить про второе сердце и колдовство. Он ласково гладил Альду по голове, и это было так странно, что Альду прохватила дрожь. С тех пор, как ей исполнилось двенадцать, никто из близких уже не считал её ребёнком, которого можно было бы вот так гладить или утешать из-за мелочей. Она не была ещё убийцей, но готовилась встать на этот путь – а на нём никогда не будет утешения.       – Может быть, – тихо начала она, – тебя хотят убить из-за чего-то другого? У Соколиного дома множество врагов.       – Я слабый колдун, который большую часть месяца не может подняться с постели. Если кто-то и станет меня опасаться, то только из-за этого. Моя магия слаба, но она невидима… Другие дома, даже на нашем берегу, вряд ли смирятся с этим.       – Я буду защищать тебя, – твёрдо сказала Альда. – Я могу…       – Я не сомневаюсь, что можешь, Кейлинн, – Эстос прижал её к себе сильнее. – Но у меня достаточно охраны.       – Ещё один клинок не помешает.       – Послушай, – Эстос разжал объятия. – Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности. И к тому же ты вошла в наш дом наложницей. Даже если бы я хотел, я не могу дать тебе лук и стрелы или меч…       – Достаточно кинжала, я сумею спрятать его даже в тех скудных одеяниях, что мне положены.       – Хорошо, – кивнул Эстос, целуя её. – Я ни в чём не могу тебе отказать, когда ты просишь или требуешь.       – Тогда я попрошу тебя ещё кое о чём, – подхватила Альда. – Раз ты считаешься достаточно здоровым, чтобы помогать отцу, то, быть может, ты достаточно здоров, чтобы выйти в сад? Ну, хорошо, не выйти… Пусть тебя вынесут в кресле. Или это опасно? Мне так жаль тебя. Ты сидишь, словно в тюрьме, в своих комнатах!       Два последних дня они провели в покоях третьего господина, и хотя такое времяпрепровождение Альда ни за что не назвала бы плохим или скучным, её не покидало ощущение, что они оба заперты в темнице.       – Хорошо, мы так и сделаем. Я прикажу обустроить всё в беседке. Сейчас пора цветения венечника, он распускается в сумерках… Под деревьями всё устлано им, точно лиловым ковром.       Эстоса во дворец его отца несли в паланкине – ведь бедняга был так слаб, что не мог пройти и десятка шагов. Правда, после того, как он выпил какое-то зелье, лицо его стало таким бледным, а на лбу выступили такие крупные капли пота, что Альде показалось, он и по-настоящему страдает от невыносимых болей.       На Альде на этот раз было надето не столь тонкое одеяние, и в слоях его ткани она без труда спрятала тонкий кинжал. Сначала она хотела взять один из секковийских, хотя их скривлённая форма была ей не по душе. Они подходили больше для поединков, чем для внезапных и точных ударов подосланного убийцы. Эстосу они не понравились: эти кинжалы были большими и грубыми на вид, – поэтому он посоветовал Альде выбрать что-то более изящное из его оружия. Она выбрала необычный на вид четырёхгранный кинжал без крестовины. Клинок был тонким и острым, а узкая рукоять была обильно украшена рубинами и сапфирами, так что если бы рукоять и высунулась наружу, её приняли бы за драгоценную безделушку. Камней было бесстыдно много, но Альда понимала, почему это на самом деле было сделано: чтобы облегчить тяжелую золотую рукоять.       – Это ритуальный нож, – сказал Эстос, когда Альда выбрала себе оружие.       Он глядел на кинжал едва ли не с опаской, и Альда начала думать, что взяла что-то не то и это вызвало у Эстоса какие-то недобрые подозрения.       – Мне нельзя его брать? – спросила она на всякий случай.       – Можно, если тебя не смущает, что он использовался для жертвоприношений…       – Кем? – Альду это ничуть не смущало.       – Людьми, которые строили каменные кольца в устье Руцины.       – Ничего не знаю о них.       Больше Эстос ничего не сказал.       На церемонию Альду тоже несли в паланкине: главной – а в их случае ещё и единственной – наложнице не полагалось идти пешком, если её господина несли слуги.       Сам обряд поминовения исполнили довольно быстро, а потом первый господин, его родственники и гости прошли в один из залов большого дворца, чтобы разделить скромную трапезу.       Альда заметила, что на неё многие посматривают с особым любопытством, и молилась про себя, чтобы среди гостей не оказалось никого, кто происходил бы с секковийских нагорий. Она могла сносно отвечать на простые вопросы на секковийском, но не более того… К счастью, с ней вообще никто не заговаривал, видимо, в знатных домах обращаться к наложницам было не принято. Гости беседовали только с женами.       Почтить память покойной госпожи собралось более семидесяти человек, и когда кто-то из них собирался уйти, первый господин, после того, как прощался, всегда отправлял с ними нескольких слуг. Альда заметила, что те уводили гостей разными дорогами. И хотя поместье было огромным, со множеством зданий, садиков и дворов, так что к воротам можно было попасть едва ли не десятком разных путей, Альда решила, что некоторые гости вовсе никуда не уходят. И оказалась права.       Когда все, кроме тех, кто жил в самом поместье, разошлись, Ульпин объявил, что их ждут в Ирисовом зале.       Жён второго и четвёртого господина, всех наложниц и даже большинство господ отослали в свои покои. Но Альде было позволено войти в Ирисовый зал, потому что она поддерживала едва переставляющего ноги Эстоса. Под другую руку его держал Лигур.       Когда они устроили Эстоса на подушках, первый господин велел им уйти. Но Альда уже успела и осмотреть зал с блестящим серебряным потолком-куполом и изображениями ирисов на стенах, и пересчитать, сколько гостей из ушедших ждали. Девять. Вместе Ульпином и тремя его сыновьями там было тринадцать человек. Ещё Альда заметила, что из тех девяти не все были колдунами.       А потом слуга закрыл перед Альдой двери. Изнутри опустился засов.       Альда с Лигуром остались ждать.       Из Ирисового зала доносился тихий гул голосов, но разобрать, о чём говорили, было невозможно. Впрочем, Альде это не было интересно: левый берег вечно интриговал против правого, аристократы боролись против торговцев, а торговцы пытались ослабить власть колдунов, командующие армиями пытались опорочить кого-то из Совета одиннадцати, чтобы на его место поставить своего человека, а сторонники королевской династии вообще хотели упразднить Совет. Карталь жил так день за днём, год за годом.       Спустя какое-то время Альда почувствовала, как по ногам ползёт и медленно поднимается холод. Хорошо знакомый холод.       Эстос строил для отца непреодолимую преграду, чтобы то важное, о чём будет сказано в зале, нельзя было услышать даже с помощью самого изощрённого заклятия.       Преграда, оказывается, строилась медленно. За десять счётов она едва дошла Альде до коленей.       Альда оглянулась в поисках скамьи или кресла, где она могла бы присесть. Судя по всему, ждать за запертыми дверями ей предстояло ещё долго.       И вдруг над её головой пронеслась горячая волна, и весь дворец содрогнулся.       Из Ирисового зала раздался грохот, а потом крики…       Холод пропал, точно его сдуло этой горячей волной.       – Эстос! – закричала Альда.       Она отбежала на пару шагов назад и ударила в дверь ногой. Ей повезло – засов слетел с одного удара.       Вынув из рукава кинжал, Альда ринулась в комнату. Она знала, где должен был сидеть Эстос, и метнулась туда, даже не разобравшись, что происходило…       Ей хватило одного взгляда, чтобы заметить – серебряный потолок превратился во что-то невообразимое. Он был похож на огромную тарелку полную мутной серой воды – которая почему-то не проливалась вниз. Вместо этого сквозь серую поверхность просачивались чёрные человеческие фигуры и падали вниз, на пол.       Эстос уже не сидел на подушках, а стоял, выставив перед собой вместо щита какую-то короткую блестящую вещь вроде чаши.       Одна из чёрных фигур устремилась к нему.       Альда была быстрее: она кинулась туда же и, не думая, вонзила кинжал в шею чёрного человека. Тот упал к ногам Эстоса – на другое похожее тело.       Эстос склонился, чтобы подобрать короткую саблю, которую уронил убитый Альдой человек.       А Альда тем временем сражалась уже с другим.       У нападавших – их было много, Альде показалось больше десятка, – были мечи и сабли. Плохо для того, у кого есть только короткий кинжал.       Альда уклонилась от удара, который должен был разрубить ей плечо, поднырнула и ударила своего противника высоко в правый бок.       Она заметила, что ещё один человек в чёрном замахнулся, думая напасть на неё сзади. Но он лишь открылся перед Альдой и её кинжалом.       Клинок вошёл в его живот миг спустя.       Альда огляделась, ища новых врагов, – и в этот момент всё было кончено.       Воздух задрожал, как натянутое полотнище, от потоков колдовской силы.       Те из нападавших что были ещё живы, падали, как подкошенные… Одежда на некоторых вспыхивала, на некоторых покрывалась коркой соли.       Колдунам нужно было время, чтобы призвать силы, но когда они делали это спастись было невозможно. По крайней мере, не в замкнутом пространстве этой комнаты.       Взвихрившаяся магия осела.       Альда выдохнула и повернулась к Эстосу. Он крепко сжимал в руке меч, плечи были напряжены, глаза прищурены. Альда бросила свой кинжал на пол и обхватила Эстоса, чуть подталкивая назад к подушкам.       – Притворяйся, – прошептала она.       Эстос, до того сопротивлявшийся, ослаб.       В Ирисовый зал наполнился слугами и стражей. Началась суета.       Альда попыталась прокрутить всё назад, вспомнить, что сделала. И это было плохо, очень плохо… Она ворвалась в зал до того, как к дверям подбежали стоявшие совсем рядом стражники, и за несколько мгновений, быстрее, чем человек сумел бы досчитать до шести, убила троих нападавших. Альда не сомневалась, что они мертвы.       В доме Льессумов учили не наносить ударов зря.       – Я так испугалась за тебя, – сказала она, крепко обняв Эстоса. – Они охотились за тобой. Я видела…       И в этот момент она почувствовала нечто странное там, где сходились рёбра, чуть ниже груди: в этом месте их тела должны были соприкасаться, но вместо это там зияла горячая пустота. Что-то дрожало и билось, словно сердце.       – Это… – Альда отстранилась.       Это было второе сердце Эстоса Вилвира.       Он начал воздвигать преграду, когда на поместье напали. Потом обрушил её, чтобы использовать другое заклинание… И то второе заклинание, ещё не завершенное, трепетало сейчас, готовое вырываться из второго сердца.       Внезапно в нос ей ударил резкий запах дыма.       Она обернулась. Потолок стал таким, как раньше, только серебро теперь медленно ползло вниз по сводам купола.       Оно не было расплавленным, по-настоящему жидким, а казалось вязким, точно загустевший мёд. Там, где оно наползало на стены, начинали тлеть занавеси и резные панели.       – Уходите отсюда! – скомандовал Ульпин Вилвир.       По его белым одеждам расплывалось кровавое пятно. Он был ранен в шею – и, казалось, рана его волновала.       В ту же секунду над головами собравшихся в комнате людей возникло нечто вроде светящегося щита: несмотря на рану первый господин позаботился о том, чтобы на его гостей не начал капать расплавленный металл с потолка.       Когда все покинули Ирисовый зал, первый господин снял колдовской щит, а потом стал творить какое-то длинное заклинание.       Он водил по воздуху пальцами уверенно и медленно, абсолютно спокойно, хотя все остальные, стоявшие рядом, едва губы себе не кусали от волнения: занавеси по двум стенам уже полыхали во всю, и пожар грозил охватить весь Ирисовый зал.       А потом первый господин сжал ладони в кулаки, и пламя погасло. Сразу всё, мгновенно. И даже дыма не осталось.       Альда почувствовала, как Эстос потянул её за руку:       – Пойдём отсюда.       – Что там произошло? – спросила Альда, когда они возвращались назад, на этот раз в одном паланкине.       – Я не видел, – ответил Эстос. – Я сидел с закрытыми глазами. Моё заклинание требует большого сосредоточения. Пока оно не завершено, я должен удерживать его… Впрочем, неважно. Я сидел с закрытыми глазами, и вдруг почувствовал… Не колдовство, а… Серебряный потолок в зале покрыт невидимыми для обычных людей знаками. Их нанёс ещё мой прадед при строительстве зала, это очень древнее заклятие защиты, и его присутствие постоянно ощущается. Ты видишь серебряный купол, а колдуны ощущают его как защитную сферу. Так вот, я почувствовал, что она стала меняться, как будто кто-то переписывал знаки. Я открыл глаза, а вместо купола был уже портал… Сотворить такой под силу очень немногим, а уж видоизменить для этого защитное заклинание!.. Даже отец… Я не уверен, что ему известно, как такое проделать.       Альда впервые слышала, как в голосе Эстоса звучит настоящая тревога. Страх.       – Но это значит, – заговорила Альда, – что эти люди могут проникнуть в любую комнату…       – Нет, нет, – перебил её Эстос. – Не в любую. Соколиный дом надёжно защищён, и проникнуть в Ирисовый зал получилось только из-за того заклинания на потолке. Я думаю, что сейчас отец и братья снимают похожие во всех остальных покоях. Я помню ещё два зала, где использовалось такое же, но, возможно, их больше.       – Они пытались убить тебя, – повторила Альда то, что говорила ещё в Ирисовом зале.       – Меня и отца, – поправил её Эстос. – Они нападали только на нас. И ни у кого из нас не было оружия… Внутри домов мы слишком полагаемся на нашу магию.       – Она медленная, – зло отозвалась Альда.       – Да, поэтому того, кто бросился на меня первым, я ударил золотым кубком, а не заклинанием. А потом появилась ты… – пальцы Эстоса сжали ладонь Альды.       – Ты должен всегда носить с собой оружие, – сказала она. – Самое обычное оружие. Твоё второе сердце… Если нападающих много, и они знают, что делать, и действуют быстро, даже оно не спасёт. Ты понимаешь это, Эстос Вилвир?! Оно тебя не спасёт!       – Я сегодня даже царапины не получил.       – Не думай, что тебе всегда будет так везти! Кто-то нацелился на тебя!       – Скорее, на отца. А я – просто досадная помеха.       Занавеси паланкина откинулись, голос Лигура объявил:       – Мы у дверей в ваши покои, господин!       Эстос, притворно вздыхая, начал выбираться из паланкина. Когда он ступил, наконец, на пол, Лигр подхватил его под руку.       – Господин, пусть стража останется с вами внутри.       – Не нужно, – ответил Эстос. – Через эту преграду никто не пройдёт. И пусть никто не смеет беспокоить меня сегодня. Мои боли усилились.       – А если пришлют от первого господина?       – Скажи, что я не могу подняться с кровати.       Когда они остались одни, Эстос первым делом начал разводить водой порошок, который должен был свести на нет действие того снадобья, что вызывало бледность и слабость. Альда стала снимать украшения с пальцев и шеи.       Первым она вынула кинжал из рукава и положила на стол. Его надлежало очистить от крови. Одежда и запястье Альды тоже были перепачканы.       – Я позову слуг, чтобы наполнили ванну, – сказала она.       – С удовольствием разделю её с тобой, – отозвался Эстос.       Как он мог думать о подобном в такой час?       Альда почувствовала, как краска приливает к лицу. Горячая ароматная вода сама по себе заставляла Альду чувствовать томление меж ног и внизу живота, а оказаться в ванной вместе с обнажённым Эстосом…       Альда даже забыла, что она делала, и стояла возле стола, не зная, что же дальше.       – Жаль, что мы не сможем сегодня побыть в саду, как я обещал, – сказал Эстос. – Но я подумал о другом. После новолуния наступит время, когда мне якобы станет лучше, я смогу покинуть поместье. Мы можем уехать в Ариземму или Пельту, у нас есть там загородные усадьбы. А ещё есть дом на берегу залива Камассис… Он стоит под утёсом и обдувается ветром с моря, так что даже в самые жаркие дни там прохладно, а море там такое голубое, как нигде больше. И воздуха такого больше нигде нет. Он пахнет морем, мёдом и смолой синих сосен. Далеко на западе эту смолу считают благовонием и продают в два веса серебра, а там – дыши сколько хочешь. Я пытался высадить эти сосны здесь в саду, но они не приживаются. Слишком жарко, слишком сухо… Ты поедешь со мной?       – Я поеду… И ты можешь не называть своего имени, путешествовать под чужим, – предложила Альда. – Тогда тебе не нужно будет притворяться, что ты болен.       – Мы так и сделаем… Я не смогу уехать надолго, но хотя бы до следующей полной луны. – Эстос подошёл к Альде сзади и обнял её. – Без тебя бы всего этого не было, – он нежно поцеловал её под ухом. – Я бы выл от боли в постели. Кто послал мне тебя и за какие заслуги?       Альда могла бы ответить на этот вопрос: «Дзоддиви, меня послал Дзоддиви, чтобы убить тебя».       От прикосновения губ Эстоса к шее по телу потекло сладкое тепло, но в сердце оно отдавалось болью.       Альда была в отчаянии. Она не знала, как выбраться из этой ловушки – и выбраться вместе с Эстосом. А он ведь даже не знает её настоящего имени…       Как же сказать ему об этом? Не обо всём, а хотя бы лишь о части… О маленьком кусочке правды.       Альда лежала в постели без сна. В неверном, трепещущем свете маленькой лампы казалось, что лицо Эстоса меняет выражение, и он словно силится что-то вспомнить или сказать, но никак не может.       Альда убрала волосы с его лица, открыла гладкий лоб с резкой чертой морщинки над переносицей, широкие золотистые брови.       Как же она любила его! Необъяснимо, неправильно. Точно тяжёлые, неприступные ворота её души были заперты много лет, а потом вдруг распахнулись.       Если бы они могли уехать навсегда, сбежать…       Каждый день Альда встречала, как последний, думая о том, что в какой-то злой час Дзоддиви надоест ждать. Ему уже надоело, судя по тому, что он послал в Соколиный дом целую армию. У него большая цель: сокрушить Ульпина Вилвира и занять его место в Совете. Конечно, он не поставит всё на одну лишь убийцу из Льессумов, совсем юную и почти никак себя не показавшую.       Нападение было смелым, даже отчаянным! Совсем не похоже на осторожного Дзоддиви. Это значило, что он теряет терпение.       Альда понимала, что ей пора действовать, предпринять хоть что-то! Убить Эстоса она не может, значит, надо попытаться его спасти… Но как? Самым правильным казалось рассказать ему правду, но что он сделает после этого?! Он никогда не сможет ей доверять, будет опасаться удара в спину, будет презирать и, возможно, возненавидит. Если Альда правильно всё понимала, Эстос вряд ли прогонит её или как-то навредит; он зависел от неё. Но он мог поступить так, как его отец. Запереть и не дать уйти, держать поблизости, как домашнее животное…       Эстос всегда был мягок с ней, но Альда понимала, что он, как и его отец, был способен на жестокость.       Может, ей стоило дождаться, когда они с Эстосом уедут из города? Там она сможет улучить момент для разговора, такой, чтобы она могла исчезнуть, сбежать, если потребуется. И что тогда? Без неё к Эстосу вернется его болезнь, и он в конце концов убьёт себя, чтобы избавиться от мучений… Она не может так с ним поступить! Это всё равно, что перерезать ему горло. Хотя, быть может, убить Эстоса одним ударом кинжала было бы милосерднее!       Альда не заметила, как уснула, но утром проснулась вновь с теми же мыслями. Они как будто и не покидали её головы.       Эстос тоже спал тревожно: веки подрагивали, дыхание казалось частым и тяжёлым, и челюсть была напряжена.       Альда провела ладонью по его плечу, раз, другой, третий… Мучительная судорога понемногу начала сходить с лица Эстоса. Альда гладила его тёплую сильную руку, всё ещё остерегаясь спускаться ниже локтя, словно Эстос мог узнать, что она касалась его татуировок. Она и касалась их: сегодня ночью, когда они сплетали разгорячённые и влажные от пота тела. Но тогда Эстос не замечал ничего. Да и она тоже.       Прикрыв глаза, точно застыдившись собственных воспоминаний, Альда начала гладить Эстоса сильнее, втайне надеясь, что он проснётся. Она остановила руку возле запястья Эстоса, надавила кончиками пальцев чуть сильнее и вдруг почувствовала… Она сама не поняла, что это было. Как будто тонкий шрам, изогнутый, точно полумесяц…       Альда склонилась над рукой спящего Эстоса, но рассмотреть ничего не удалось, хотя наощупь она обнаружила ещё линии. Очень слабые. Она не чувствовала их, когда проводила большим или указательным пальцем, только на безымянном кожа была достаточно тонкой, чтобы ощутить разницу.       Зажечь колдовской свет, как Эстос, она не могла, поэтому ей пришлось встать, высечь огонь и поднести масляную лампу к запястью Эстоса. Он зашевелился и что-то пробормотал, но не проснулся.       Синяя татуировка скрывала под собой старые шрамы. Разглядеть их было очень тяжело: лишь иногда под определённым углом к свету проступала тонкая линия. Легче было проследить их пальцем, поэтому Альда обводила их, пытаясь представить рисунок.       И она знала, даже не проследив его до конца, уже знала, что за рисунок был там нанесён – хотя это и было невозможно.       О кровожадные псы Гудды, этого не могло быть!       Альда застонала, тут же засмеялась, зажав рот руками, а потом ей снова захотелось расплакаться. А потом что-то накатило, какая-то жаркая, отчаянная волна, болезненная и удушающая, похожая больше на приступ ненависти. И прежде чем Альда успела подавить её, пальцы на запястье Эстоса стиснулись…       Стиснулись так сильно, точно она хотела раздробить ему кости.