Песня четырех стихий

      — Будь, как дома, путница, — улыбнулся Камнерой. — Я ни в чем не откажу.       Солнышко была польщена столь радушным приемом со стороны окаменевшего, неподвижного дракона, который оказался её отцом. На четвертый день после окончания войны, когда всем уже надоело праздновать, когда всех бойцов вернули с фронта и когда драконьи королевы — включая новую правительницу песчаных, Тёрн, — подписали «семистороннее песчаное соглашение». На четвертый день после того, как Солнышко исполнила свое предназначение, маленькая золотистая дракониха отправилась к отцу.       Камнерой свистнул, и из норки, вырытой в земле, вылетела лиса Еда с мышкой в зубах. Она положила еду перед Солнышко, и та, благодарно заурчав, принялась есть. Камнерой смотрел на неё с несвойственной его ночной натуре нежностью, и Солнышко под его взглядом даже было неуютно.       — Тёрн рассказала мне о твоих подвигах, — сообщил Камнерой. — Знала бы ты… — он смущенно отвернулся, продолжая улыбаться. — Как я горжусь тобой, огонёк.       Солнышко фыркнула, и тепло от слов дракона разлилось по её груди.       — Огонёк?       — Я думаю, это очень символичное прозвище, Солнышко. Солнце опаляет, потому что состоит из огня. Ты до самого последнего мига войны верила в Крылья Огня. И твоя чешуя, едва на неё ложится свет, пылает, подобно самой яркой свече, — он так вздохнул, что пар от его дыхания обдал дракончика с головой, и Солнышко отскочила, морщась. В глазах отца, однако, словно зияла темная бездна, бездна печали.       — Я зашла совсем ненадолго, — сообщила она. — Мы со Звездокрылом остановились во дворце Тёрн, и сегодня уже должны отправиться на прием к ледяным. Тёрн сообщила, что это важно, потому что Глетчер настолько счастлива из-за окончания этой проклятой войны, что хочет вручить мне какой-то особый подарок.       — Особый подарок? — нахмурился Камнерой. — Неужто Глетчер настолько счастлива, что собирается поделиться одним из волшебных даров?       — Волшебных даров? — удивилась Солнышко. — Разве у них тоже бывали дракоманты?       — Разумеется, — но Камнерой замолк, так и не рассказав, как так получилось, точно история эта была темной и мало кем освещаемой. А ещё он о чем-то задумался, о чем-то важном и глубоком. Как и в прошлый раз. Солнышко вздохнула. Взяла палку, уже потухшую, и снова зажгла. Ярко-оранжевое пламя охватило почерневший конец древесины и туго обвязавший его кусок плотной шерсти. В тот момент Камнерой перевел на неё взгляд своих внимательных черных глаз и прищурился.       В подвижных, живых отблесках пламени лицо ночного дракона приобрело загадочные черты, точно он сбежал из какого-то другого мира или был достаточно стар, чтобы помнить первые поколения драконов, населивших Пиррию после Пожара. Свет огня блеснул на окаменевшем сером боку, на рыжей шерсти Еды и на золоте чешуи Солнышко.       «Просто отговорки, — подумала она. — Ты просто не понимаешь, как вести себя с отцом. Ты можешь найти общий язык с кем угодно, но не с ним».       — Я надеюсь, вы с мамой будете почаще видеться, — промямлила Солнышко. — Она благотворно на тебя влияет. Прямо…       — Смягчает мое каменное сердце? — хохотнул, пытаясь отшутиться, Камнерой.       — Да, — глаза защипали горячие слезы. Сердце её чуть не разорвалось, когда она все же прижалась к груди отца и обняла лапками за шею. Камнерой наклонился к ней, потерся щекой о её щечку и снова вздохнул. Его дыхание пахло гнилью. — Я навещу тебя снова, обещаю.       — Я не сомневаюсь.       — Не обижайся.       — И не обижаюсь… — Камнерой прикрыл глаза. — Я все понимаю, милая. Наверное, ты ожидала какого-то другого отца. Могучего, сурового, способного защитить свою семью, которую бы он нежно любил. Может, я и сам мечтал быть таким.       — Ты сделал правильный выбор, — прошептала Солнышко, стыдясь себя все больше и больше. — Я бы не смогла жить, зная, что пламя в моей груди потухло, но я все ещё хожу по этой земле, вдыхаю свежий воздух и различаю цвета, но не могу радоваться этому. Жить безжалостной, бессовестной, лишенной способности любить. Лучше уж так — окаменеть и не двигаться с места. Зато ты остаешься собой.       — Да, — кивнул Камнерой. — Пусть окаменеет тело, но не душа. А теперь иди, огонёк. Твое тепло понадобится остальным драконятам в Ледяном королевстве. И… не стыдись, ладно? Я правда все понимаю. Понимаю, что не этого ты ожидала. Понимаю, что между нами нет тех отношений, которые должны были быть.       Солнышко отошла, а потом, подтянувшись, чмокнула его в щеку.       — Послезавтра, — сказала она. — И, если получится, приду с мамой.       — Мне нравится твоя идея.       Но, едва дракониха развернулась, чтобы уйти, смаргивая слезы и чувствуя, как нечто очень ценное и хрупкое ломается в ней, голос отца остановил её. Солнышко застыла, как вкопанная, а потом, хлопая ресницами, спросила:       — Что-то случилось?       Камнерой облизнул губы, точно не решаясь сказать то, что хотел.       — Ммм… я бы… могу ли я попросить тебя остаться ещё на одну минутку?       Солнышко облегченно вздохнула. Она уже думала, что отцу не хватит смелости и на это. Она спрятала улыбку в густой тени, отбрасываемой трещащим пламенем, и подошла к нему. Он долго смотрел на неё, все ещё решаясь сказать нечто важное. А когда сказал — Солнышко все поняла, и по спине у неё поползли мурашки.       — Пап, — сказала она. — Ну не глупи.       И поняла, что впервые назвала его так. Папа.       — Все эти годы я не знал, что у меня есть ребёнок. А теперь, когда я знаю, то понимаю, что пропустил все твои Дни Яйца. Я настолько никчемен, что даже после того, как ты спасла всю Пиррию, и не подумал сделать тебе какой-нибудь подарок, — в голосе Камнероя прозвучала мольба. — Ты сама сказала, что лучше окаменеть, чем жить без любви. Поэтому… Пожалуйста. Уж лучше у меня окаменеет половина шеи, чем ты уйдёшь, не получив от меня ничего, что заслуживала все это время.       Солнышко понимала: она должна оставаться непреклонной, иначе Камнерой станет ещё на миг ближе к смерти. Ведь, когда камень настигнет его головы, неизвестно, что случится. Он может перестать дышать. Или камень перекинется на внутренности, и сердце перестанет биться, и легкие не смогут дышать, и кровь — застынет в венах. Он перестанет думать, понимать, помнить, так как и мозг Камнероя покроется камнем. И тогда, когда не станет разума и души, он умрет.       — Мне давно плевать на себя, — произнёс он. — Прошу. Маленький глупый подарочек для дочки.       Но ещё она поняла, как это важно для Камнероя. Ей не нужен был подарок, никогда не был нужен. А вот Камнерою — да. Камнерой хотел сделать подарок для Солнышко, чтобы хотя бы частично искупить свою вину. И Солнышко, пусть на душе скребли кошки, уступила ему.       Она подняла самый обычный камешек, вскарабкалась на Камнероя и коснулась камнем его носа. И тогда дракон произнёс что-то тихо, осторожно подбирая слова. Камень вспыхнул, как звезда, и, слезши с отца, Солнышко уставилась на него. Он стал желто-оранжевым, как пламя, и постепенно от него, сползая по лапам драконихи, стали исходить ленты мягкого света.       Камень покрыл половину шеи Камнероя и настиг самого подбородка. Он поморщился, поднимая голову выше, к единственному лучу солнца, но, тем не менее, улыбался.       — Ты сказал «маленький», — всхлипнула Солнышко.       — Он и маленький, — прохрипел Камнерой. — Как ты.       Тонкие нити соединились между собой, запечатывая докрасна раскаленный камень в ярком белом стекле, от которого, преломляясь, во все стороны шел ослепительный свет. А сердце его горело, горело, как самый жаркий огонь, и ей казалось, что он похож на крохотного дракончика с крыльями из пламени.       — Когда-то давно, разбирая древние свитки, я наткнулся на упоминание одного интересного предмета, — пояснил отец. — Драконы древности называли его фиалом. По легенде, его создал, а потом уничтожил первый дракомант. Он был как наша Яшмовая гора и даже больше, и в Самую Темную Ночь он освещал Пиррию подобно солнцу и грел, как солнечные лучи.       Солнышко прикоснулась кончиком когтя до лепестка, что был на верхушке крохотного бутона, и тихо выдохнула. На ощупь он был теплым, мягким, как настоящий, только прозрачный, будто хрусталь.       — У тебя есть свое пламя. Но, если его будет недостаточно или оно понадобится другим — хватит одной искры, и тогда фиал загорится, — продолжил Камнерой. — Он будет и вечным костром, и факелом. Он прорежет самую глубокую, темную и холодную тьму. И спасет от вечного заточения во льду любого, кого заморозили ледяные.       Солнышко прижала фиал к груди.       — Спасибо, пап, — сказала она, глядя на него. Он улыбнулся, скашивая глаза влево и вниз, чтобы увидеть её. — Я никогда этого не забуду.