бенгальский огонёк

3

попробовать, но не леденец

Он не может вспомнить хоть один день, когда отец не был пьян в стельку. Он не может вспомнить хоть единственный день когда мать не была раздражена и спокойна. Пятнадцатилетний парень на тот момент не мог вспомнить один единичный случай когда бы родители не разочаровывали и не бесили его. Один постоянно либо валялся в полном отрубе от очередной попойки, либо безэмоционально смотрел в одну и ту же точку на стене, а вторая орала при каждом удобном и неудобном случае, или же бросала посуду об кафельный пол когда ей было что-то не угодно. Ситуация выглядела довольно странно: приносишь домой двойку и смотришь на мать, что в истерике разбивает твою любимую кружку с изображением смурфиков, а потом переводишь взгляд на отца, который даже на тебя не смотрит и продолжает спокойно ужинать, будто ничего не происходит. Может сидеть в комнате не воткнув наушники в уши во время родительской ссоры было плохой идеей для семилетнего мальчишки. Возможно выйти из комнаты отвлекаясь от уроков чтобы проверить, что происходит – было самым отвратительным решением за его тогда прожитую жизнь. А еще если бы мальчик во время развернулся и вошел в комнату было бы все гораздо лучше, или все же нет? А может было не совсем нормально наблюдать картину, как родная мамочка, что читала тебе сказки на ночь и целовала в щеку с утра и перед сном, пыталась запихать осколок от бутылки отцу в глотку – самая хреновая картина. А может и не самая. Наверное все же оказаться на месте отца еще отвратительнее. Чонин выбрать не мог: наблюдать со стороны страшно, а мать увидевшая сына и в порыве истерики бросающаяся на него – страшно до мурашек и отвратительно. Сколько он себя помнил – семья Ян никогда не славилась искренностью, гостеприимностью и отзывчивостью. Сколько себя знал – на него всегда смотрели так, будто он дитя чудовищ и убийц, хотя это было частичной правдой. Парень некоторых дедушек и дядь совсем в лицо не видел, потому что те либо сбегали от закона, либо отсижывали сроки за мошеиничество, кражу и всему такому подобному. Людей никто не убивал, но разве это волновало корейский народ и семьи, что являлись прилежными гражданами, презирающими даже несправедливообвиненного айдола в очередном скандале про буллинг в школьные годы с его стороны. Нет, Чонин не оправдывал свою семью, ему самому было стыдно родиться в такой семье из-за которой к нему всегда относились с пренебрежительностью и чрезвычайной осторожностью, ибо вдруг чего стащит или сойдет с ума и нападет на кого. Кто бы обьяснил шестелетнему Чонину почему дети на детской площадке тыкают в него пальцем, а после убегают как только замечают, что мальчик предпринимает попытку подойти. Рассказал бы, почему восьмилетнему мальчику приходиться видеть на своей парте какие-то надписи про “такой как родаки”, “убийца”, “угроза страны”, “никчемный” и различные другие нелестные слова. Произнес бы хоть кто-нибудь те слова, чтобы девятилетний Нини не думал, что это он виноват, что это из-за него родители ссорятся, он причина маминых истерик и безразличия отца. Но когда парню исполнилось двенадцать он больше не нуждался в словах и объяснениях, ему не были нужны объятия и теплые слова, да, он беспорно мечтал об этом, но уже не надеялся получить от родителей хоть что-то. Все, чему они научили своего ребенка за эти года: с трудностями справляться сложно – невозможно, тебе не станет легче если ты не выплеснешь всю печаль как можно громче и больнее. Мать сказала: “Как же ты меня достал!! Еще и отпрыск этот деньги тратит! А ты блять?! Лучше бы ты тогда не забыл презерватив хренов!!”, отец ответил: “Хочу выпить. Мне всего пару тысяч вон нужно”, а Чонин сидящий в своей комнате за столом выполнял домашнее задание, мысли были его примерно: “Когда же ты перестанешь орать, мешаешь”. Может быть пятнадцатилетнему парню никогда бы не подумалось о том, как бы он хотел сбежать, просто собрать все свои вещи, что уместились бы в рюкзак, и убежать, хоть куда-то. Ему возможно тогда еще не приходила эта мысль и даже если бы подсознание кричало – он бы подумал, что это нереально сложно. В шестнадцать же почему-то мысли о том, а что будет дальше его не трогали. Почему-то во время того, как мать в пьяном угаре после работы набросилась на него с кухонным ножом, ему было откровенно говоря насрать, что ждет его на улице в без пятнадцати одиннадцать вечера. Потом он обязательно рассмеялся, приложил тыльную сторону руки к глазам и запрокинул бы голову назад заполняя пустой переулок своим смехом. Тогда ему было бы смешно от обиды, весело от осознания его почти что наступившей смерти, прикольно вспоминая холодное оружие в паре сантиметрах от глаз, лица, живота; а куда собственно целилась родительница? Почему-то ему захотелось бы обязательно полазить по пожарным лестницам, каменным заборам и повисеть с моста. Только вот и даже после этого ему беспорно стало бы как-то грустно: ничего не трогает его и больше не веселит. Почему-то нож перед глазами заставлял смеяться, а видеть пустоту под ногами – нет. А хотелось. Будучи семнадцатилетним второклассником старшей школы Чонин успел отличиться своим умом, упорным старанием и хорошопоставленным ударом. Если во втором классе младшей школы его задевали нелестные слова на парте, то в том же классе уже старшей школы он задевал любого, кто проявлял недружелюбное красноречие в его сторону. Все знали – в семье Ян все одинаковы, и дитя не отличилось. Все приняли как должное – Чонин не пожалеет никого, что посмеет сунуть нос ближе чем расстояние вытянутой руки. Нини и не думал обижать, пугать и становиться таким, как его видели остальные, но был ли в этом смысл, если с момента его появления в этом классе – он уже был жестокой угрозой для их красивых лиц. Почему же все так? Зачем же бояться? Для чего думать, что Ян сделает им что-то плохое? Нини и не думал вредить, он этого и не делал. С другими. Зачем ему кто-то чтобы делать больно? Ему было достаточно висеть на мосту – успокаивающая нервы традиция; бегать по улицам сбивая с ног прохожих до жжения в легких, до тяжелой одышки, до отказа ног – любимая процедура; водить лезвием поперек рук, не вдоль – тот умирать и не думал, а лишь почувствовать острое жжение, как его тошнит от вида крови и кружиться голова – гемофобия; кататься на скейте без чьей либо помощи и с разбегу скатываться с самой высокой рампы, так, чтобы точно было несколько вывихов – дарит эмоции; лазить по лестницам и крышам, прыгать на краю, да так, чтобы подвернуть ногу и потом спотыкаться даже на ровном месте, так, чтобы голеностопы болели каждый раз после очередного падения с лестницы, так, чтобы коленки подрагивали от вида неровной дороги – адреналин. Если учиться чему-нибудь, то до последнего термина и правила, если смеяться, то до коликов в животе и ругани мужика из окна рядом, если начинать что-то – не останавливаться, если играть в игру – выигрывать все награды до побеждения главного босса, если громить кухню от злобы, то до единственной оставшейся чашки, а если влепить матери пощечину – вьебать заодно и отцу... если же быть запертым в комнате без еды несколько дней подряд, то держаться до тех пор, пока глаза сами не закроются от тяжести и недостатка энергии, сил. И ему наконец-то смешно, по-настоящему опять. Почему же мост и скейт больше не помогали? А вот на помощь пришли родители – взаперти и без еды оказалось очень даже весело, потому что выйдя на улицу спустя два дня стало так необыкновенно легко и смешно – это подтвердил тот самый ворчливый дядька с соседнего дома, что снова орал на парня за истерично громкий смех. Обычно после этого уже не было смешно, мужчина портил всю малину. В какой-то момент ему стало весело и без моста, лезвия, еды. Глаза его кажется заблестели из-за подступающих слез, непонятно откуда взявшихся, но смеяться хотелось, очень громко, а он и засмеялся. Парень сидящий на качеле в нескольких от него метрах лишь смерил его с улыбкой на устах, чуть склоняя голову набок посылая молнии интереса. Впервые. Чонин останавливаясь тоже чуть наклоняет голову рассматривая парня как дорогущий и самый необычный экспонат в музее. Восхищаться – боготворить, любить – до гроба, делать больно – до переломов, плакать – до изнеможения, обнимать – до боли, бежать – до очередного вывиха голени, интересоваться – до конца.. говорить – замолчать. Все, чтобы он не делал, всегда до, но не говорить, потому что вместо этого он предпочитает молчать – до тех пор, пока душа не покинет тело, а мозг не отключиться и он не умрет. В ту ночь Нини еще не будет знать о том, что тот незнакомец придерживается почти таких же правил, живет теми же принципами и увлекается тем же, что будет оставлять ему лишь два выбора: “умри или живи”. Парень не будет в будущем его осуждать, лезть в душу и пытаться исправить, потому что бежать вместе по ночным улицам – до жжения под кожей хорошо, лазить по крышам домов вдвоем – еще веселее, а заливаться смехом в том же переулке где живет угрюмый дядя – до коликов в животе куда лучше, чем все минувшие семнадцать лет. Он искренне любил каждого, кто в каждый последующий раз приходил в его жизнь. Джисон оказался парнем не менее жизнерадостным как и сам Чонин, возможно даже еще более. Он по настоящему восхищался, когда его новый друг перебегал дорогу прямо перед носом водителя автомобиля, когда без страха ходил по переулкам наполненных наркоманами, бомжами и может быть еще кого похуже, выставлял ногу над краем двенадцатиэтажного здания, когда без стыда и совершенно откровенно целовался с новым парнем, познакомившись с ним всего минут пять назад. Кто бы мог подумать, что он найдет какуе-то отдушену в совершенно незнакомом Джисоне, отыщет схожие черты и проведет параллели их жизней. Может в его мыслях и не поселялось то желание внимания, но почему-то глаза из раза в раз наблюдали за этим странным нечто. Хан не был похож на ни одного из его родителей, на детей с той детской площадки или одноклассников – он был чем-то необычайно новым, другой личностью. Воспринимать было сложно, невозможно: были другие люди с другими мыслями, повадками, желаниями и другим характером. Хотелось бы ему тогда завыть от сложности повисшей на его плечах, тяжести, что так и давила на мозги – с ним рядом живой теплый человек, другой, он испытывал чувства и эмоции, он.. реальный? Вот такой живой самый настоящий человек рядом – не плод его фантазий, воображения или психически больной головы. От Сынмина же была совершенно другая энергетика. Нет, это бред, никакая это не энергетика – он просто другой, всего навсего другой характер, взгляды на жизнь и прожитый опыт. Почему же Чонин не боялся? Если Хан был похож, то Ким нет, но это не отталкивало – удивительно. Эмоции рядом с ним были другими: хотелось рассказать про книгу, которую он прочитал года два назад, поговорить о биографии любимого певца или писателя, поделиться своими знаниями в отрасли физики и возможно рассказать Сынмину то, чего он мог бы не знать, хоть это и очень вряд-ли, учитывая, что парень был очень умен и начитан. Было стыдно. Говорить хотелось обо всем подряд и молчать одновременно, но только лишь бы не ходить по крышам, лазить по пожарным лестницам и получать вывихи после скейт-парка. Стыдно. В какой-то момент Яна начало разрывать на части, в нем бились две личности: одна молила перестать, отдохнуть и послушать Кима, что рассказывая про очередную лекцию задел тему крови, здоровья и переломов, а вторая кричала не осторожничать, голос говорил продолжать, сделать еще что-нибудь чтобы посмеяться, так, чтобы аж живот скрутило, а щеки болели. Сидеть на двух стульях одновременно тяжело. Почувствовать адреналин хотелось неимоверно сильно, а быть в глазах нового друга разумным и серьезным возможно чуточку больше. Когда же в тот судьбоносный день он наткнулся глазами на своего ангела хранителя – в глазах поплыло. Возможно все же там он был не один, а два: первый держал его в мире живых, второй же появился в голове незаметно, тяжело вздыхая и будто ожидая, пока парень не издаст последний выдох. Вследствие столкновения машины с еще живым хрупким юношеским телом первый ангел выполнял свой долг, пока второй ожидал больше не в силах держать Нини на цепи, как собаку. Может в тот момент всем и казалось, что “еще живой” отлично подходит парню для того чтобы описать его положение. Высокий и темноволосый парень, что явился как ангел-спаситель, кричал всем заткнуть рты и спасал прокручивая у себя в голове: “Будет живой”. В белой и совершенно пустой палате было скучно и одиноко. Почему же здесь не было ничего, что заставило бы посмеяться? Все такое однотонное и серьезное, не такое, что носил в себе Сынмин, а куда более удручающее. Ким был куда лучше и веселее, чем все эти стены и противная каша с утра, которую он даже не пробовал, потому что ему больше по душе любимые сырные чипсы, плитка молочного пористого шоколада, пятипроцентное темное пиво, булочка с молочным шоколадом внутри и различные виды чупа-чупсов – на большее денег не было. Что же ему эта каша? От одного запаха воротило. В отличии от противных больничных стен, что навевали на душу парня лишь смертную скуку, Бан Кристофер Чан оказался ярким пятном во всем этом мрачном бытие, слишком ярким, достаточно, чтобы заменить в этот момент солнце, мурашек по коже, адреналин и смех.. Слезы сами катились каждую ночь в подушку, а меж зубов оказывался краешек одеяла; лишь бы язык не откусить. Почему же было так тошно-хорошо? Почему чувствовалось облегчение смешанное с ощущением загнанного в угол зверька? Он был ярким – врач, спасавший каждый день людей от смерти и болезней спас вдруг и его, как всех остальных, но неужели каждый находящийся в этом ужасном месте воспринимал Криса как солнце и замену жизненно важных для них вещей? Они все так смотрят на него? Чонин видел, как Крис счастливо ему улыбался и хихикал, будто бы он только что и вправду сделал что-то смешное, милое и необычное, но нет, он не делал ничего. Значит врач мог улыбаться просто так? Ну то есть он мог от одного взгляда человеку в глаза начать улыбаться показывая свои очаровательные ямочки и совершенно не чувствовал себя при этом так, будто с великим усилием добился от себя этой реакции? Хоть людей в жизни парня и становилось больше, но они продолжали кардинально отличаться друг от друга: Джисон также как он сам не улыбался, пока не сломает себе палец или не раздерет коленку в кровь, мясо и кажется настолько больно, что начинает виднеться даже что-то белое из-за глюков, а с Сынмином все еще проще, или тяжелее – он не улыбался, он только насмешливо хмыкал, кривил уголки губ и растягивал ухмылку лишь на секунду, когда насмехался и презирал то, про что рассказывал. Спустя время оказалось, что старший мог не только улыбаться без усилий, но и касаться тоже. Как же у него так легко это получалось? Скольким же людям он подарил свою улыбку и ощущение теплых касаний. Фантомные прикосновения преследовали Чонина день за днем не давая расслабиться и успокоиться даже на минуту, потому что сердце билось так, как прежде отдавалось своему делу при часовом беге ли прогулке по краю. Внутренности скручивались как в последний раз, как тогда, когда его заставили есть в больнице кашу, когда в очередном слишком темном переулке к нему пристал наркоман и тогда Ян бежал что есть силы, останавливаясь лишь тогда, когда пробежал два квартала. И в тот же день он с небывалой легкостью смог посмеяться, до коликов в животе, снова – ему это нравилось. Смеяться всегда было хорошо, и добиваться этих звуков изо рта тоже весело, незабываемо. Чонин проникся каждым, кто приходил к ним и дальше, по чистой случайности, просто потому что жизнь и обстоятельства столкнули их вместе. В судьбу не верил никто. Чанбин для него стал как старший брат, несмотря на то, что Чан был старше и делал гораздо больше, чтобы младший начал ему доверять. Не получилось. Со открыться получилось куда быстрее и легче нежели врачу, который это сразу же заметил, но ничего не сказал, а улыбнулся. Парню никогда не было понятно, как его старший так живет? Искренне улыбаясь каждому, кто попадался ему на глаза, даже если эти же глаза смотрели на неприятную картину, где Чонин не сомневаясь доверяет Чанбину свое тело и слова, и что чуть колола его грудную клетку. Они сидели на лавочке, а Крис с Джисоном на качелях и даже если первые находились практически вне поля зрения, старший смотрел на них. Никто не мог сказать точно, что тот чувствовал, но что уж там – здесь никто друг друга не понимал, а в первую очередь себя, ну, кроме самого Чана. Он знал, завоевать доверие человека к которому по-родному тянет – сложно, но не настолько же, чтобы пытаться не смотреть в сторону лишь потому, чтобы в очередной раз не кольнуло. Минхо и Феликс стали одной большой точкой в их образовавшейся компании. Они как снег на голову в середине июля явились парням на глаза и внесли ясности. Двое друзей выглядели живее чем они все вместе взятые, даже Крис, который всегда искренне и без труда улыбался, вдруг поймал себя на мысли, что уже давно делает это даже тогда, когда не хочет. Он поймал себя на том, что слишком часто погружается в темное тягучее болото мыслей и каких-то странных размышлений, мечтаний. Его желание сблизиться с человеком настолько окутало голову, что он и не заметил, как постепенно улыбка начала трещать по швам. Поддался ли он этой гнетущей, странной, но при этом такой комфортной атмосфере в компании? Определенно. Чанбин никогда не интересовался в чьем-либо внимании – его окружало всё, что он только захочет и все, кто только придет на ум. Его никогда не окружали мечты – они все сразу же становились целью, которая свершилась стоило лишь заикнуться. Он никогда не считал, что его не любят, иначе бы зачем родителям, одноклассникам и друзьям дарить ему такие значимые подарки – дорогие и чуть ли не единственные в своем роде экземпляры. А за что его собственно любили? Он не задумывался являются ли деньги отца подпиткой для очередного проявления внимания в его сторону. Разве это важно? Его многие жаждали – это главное. Он чувствовал, что даже если из-за денег, люди все равно готовы были тратить последние гроши на то, чтобы задобрить и обрадовать сына нефтяного магната. Какая разница для чего и зачем, если он получает главное – внимание и власть. Как можно было бы описать его чувства, когда он находился рядом с Чонином? Или тем же Джисоном? А если взять Криса или Кима? Он наслаждался лишь одним временем когда находился с ними. Почему? Этого же было недостаточно учитывая то, чем его обычно радуют его друзья и приятели отца? Со опять не думал, он лишь чувствовал, что ему хорошо и раз это так – он продолжит делать так чтобы радовать себя. В этой жизни любили не только его, но и он сам себя, и с недавнего времени удивительно было то, что он полюбил еще и кого-то. Почему-то даже оригинальная картина, единственная в мире стоившая сто тридцать пять миллионов долларов не так трогала струны его души, как любимый и последний Джисонов чупа-чупс со вкусом колы, который он решил отдать перед тем как распрощаться и разбежаться в противоположные стороны: Чанбин – встречать водителя для того, чтобы отправиться домой в Каннамгу, а Хан – на автобус, чтобы затем сделать пересадку в метро и добраться до Ансана, потому что райончик находился далековато от центра, да еще и считался не самым безопасным, хотя тут нечему удивляться, иначе при других обстоятельствах он бы жил куда роскошнее. Ребята спелись сразу же, начиная с Хана и Нини, что познакомились первыми и притянули новых людей, заканчивая Хёнджином, которому стоило лишь один раз попасться самому младшему на глаза, чтобы тот отчетливо запомнил его внешность под веком и больше никогда не забывал. Джисона и Феликса он любил обнимать – до хруста и боли в костях, с Чанбином и Сынмином разговаривать – до обезвоживания и пропажи голоса, с Чаном играть в гляделки – до момента пока ему Хан не вывернет палец, с Минхо он смеялся – пока воздух не покидал легкие, а новым знаком он любовался и восхищался – до ничего, потому что ничего не могло его отвлечь, заставить замолчать, притвориться незаинтересованным  и отвести от Хвана взгляд. Голова вскружилась у младшего во второй раз, потому что первым был Крис, который даже спустя время заставляет чувствовать что-то странное внутри, а теперь вот новый знакомый из-за которого Чонин ощущает себя также странно, хотя это все равно отличалось от чувств к старшему, но эти эмоции были не менее значимы. Девятнадцатилетний парень, которого в родном окружении любили звать Нини смотрел на двенадцатилетнего отпрыска семьи Ян, что не знал буквально ничего и улыбался краешком губ: не ходил по краю, не висел на мосту и не убегал от наркомана, но смешно было определенно. В его глазах отражались яркие зайчики, что полыхали разными оттенками оранжевого и превращали в пепел немного пожелтевшую бумагу на которой еще когда-то были запечатлены глаза мальчика не видящие ничего, кроме страха.

***

– Блять кому сказано было? – прошипел недовольно Феликс, затем тяжело выдыхая. – Отпусти меня сука! – заломленная рука сзади перестает ныть и убрав ее со спины парень тут же потирает ее, морщась от неприятных импульсов. Хёнджин думал, что может быть было ошибкой вновь сюда вернуться. Нельзя было исключать тот факт, что его просто не хотели видеть, слышать и знать, но после встречи с недовольным лицом отца в стенах дома ему было как-то откровенно наплевать кто будет его там ждать и будет ли вообще. Все настроение, что у него было мгновенно улетучилось именно в тот момент, когда отец поднял на него свой взгляд, потому что парня в этот момент тошнить стало неистово, а в глазах все поплыло. Закрываясь в своей комнате и сидя на полу обычно в нем просыпался тот самый восемнадцатилетний парень, вроде бы уже не подросток, и еще не взрослый, но родители в тот момент будто откинули его на пару лет назад, даже больше – ему снова десять и он задается вопросом, что мучает его где-то глубоко внутри: “Любят ли они меня?”. В кофейне не было никого кроме них двоих – до открытия еще полчаса. Помещение постепенно помещалось во мрак, а Феликс включал поочереди свет: сначала в зале, затем у себя за барной стойкой и на маленькой кухне позади. Поинтересовавшись, Хван узнал, что в основном здесь делают напитки, но также есть и парочку блюд и десертов, а на вопрос о том, кто готовит и почему он не видел работников кроме него и Минхо, парень ответил, что больше здесь никто и не работает. Хёнджина это удивило, хотя он и думал о том, что возможно это норма, особенно для таких маленьких кафе, потому что обычно Хван замечал большое количество обслуживающего персонала, естественно это были не кафе, а рестораны, но он в момент как-то об этом не подумал. Конечно же Ли заметил его взгляд и улыбнулся то ли насмехаясь, то ли осуждая, в глазах читалось пренебрежительное: “рожден с золотой ложкой во рту”. И это не понравилось Хёнджину, он ненавидел таких людей, терпеть не мог, что его судят лишь за рядом лежащий папин кошелек, который, как уже известно, остается для самого парня неприкосновенным; – кошелек или отец? – оба. – По глазам вижу – тихо начал парень, но пока злость в голосе сдерживал. – А по рукам? – Феликс не убирает свою насмешливую ухмылку с лица, быстро протягивает свою ладонь вперед и машет ею перед глазами Хвана. – Порча у тебя, – парень напротив округлил глаза – на понос – и театрально схватился за сердце отходя на полтора шага назад чуть покачиваясь. – Будешь дурака валять? – Захочу и шпильмана буду валять – Ты скучный – на выдохе произнес Хван и поднялся с дивана, тем самым оказываясь прямо напротив парня. Феликс в свою очередь лишь скривил уголок губ и на пару секунд посмотрел куда-то в сторону. – Ты тоже Никто больше и не думал продолжать диалог, до тех пор пока Хёнджин все таки не взял себя в руки и не сказал хоть что-то, что могло бы возродить умерший диалог, который он загубил по собственной глупости и неопытности. За это время он общался больше чем за весь предыдущий год. Прошлый год вообще можно назвать годом молчанки, он будто в рот воды набрал и если сначала держался изо всех сил чтобы не раскрыть уста и не заговорить, то со временем привык к этой тяжести, что не позволяла вновь заговорить и иногда банально попросить незнакомого человека отойти с дороги. Проблема заключалась не в том, что он социофоб, что он стесняется или не умеет общаться, выражать свои мысли. Он просто настолько много времени провел наедине с самим собой, что стало банально странно ощущать присутствие живого человека рядом меньше чем на метр. Странно было, что он не один в это мире и остальные люди не игрушки стоящие на его фоне ради вида, а у каждого есть свои истории, увлечения, мнение и мысли. Нет, Хван не считает себя пупом земли, это не так, он правда просто слишком много времени провел сам с собой и поэтому ощущение того, что не у него одного есть чувства и предпочтения были непривычными. Общаться было странно, спустя такое количество времени, да и не просто общаться, а так увлеченно, что аж внутри все трепещет, прямо как дрова в камине, которые обычно зажигали только зимой, потому что в другое время года они и не нужны. Хёнджин правда не знал, временно ли это и если да, то когда ему предстоит погаснуть? Но все же если что-то сейчас в его душе происходит – дрожит –, то может стоит поддаться и наслаждаться теплом камина пока за окном холодная зима не думая о том, что дальше дрова не понадобится – будет тепло и без огня. Это чувство парнем уже давно забыто – найти человека с которым диалог лился бы непринужденно и плавно, как растекающийся мед, но только вот огонь от этого деваться никуда не должен, а он безумен, резок, искры от него болезненны, но тем не менее завораживающие и пленительны; взгляда не оторвать даже когда он перед твоим носом готовый поглотить с ног до головы. – Странно, что же дитя семьи Хван забыл в этом месте? – стоило их дискуссии утихнуть лишь на мгновение сзади раздался довольно строгий голос, статный и в меру высокий, но все еще с заметной хрипотцой, которая добавляла плюс сто к уверенности оппонента. Возможно на пару секунд Хван ощутил вибрации по своему телу и захотелось выровнять спину на секунду, но это не точно и всего лишь мимолетное желание, потому что внешне он даже не дрогнул. Не впервой к нему обращались таким образом, бывало и хуже – привык. Именно по этой причине парень не предпринял попытки даже через плече рассмотреть пришедшего гостя, в то время как Феликс будто по команде заострил на нем взгляд и поклонился в приветственном и вежливом жесте. Интересно. Хёнджину выпала возможность только на пару секунд чуть склонить голову набок и понаблюдать за серьезным выражением лица нового знакомого, который буквально минуту назад чуть ли не расплывался в издевательской и игривой усмешке. Хван замечает все, даже когда делает это непроизвольно. – Польщен, что вы знаете меня, но вас, к сожалению, я не припоминаю – Хёнджин натянул свою фирменную улыбку для камер и посмотрел на мужчину лишь тогда, когда он подошел достаточно близко.  Мужчине на вид не больше пятидесяти, возможно лет сорок или чуть больше-чуть меньше: выдавали мелкие морщинки возле глаз и в уголках рта, также при определенных эмоциях на его лице появлялись складки на лбу. Скользнув взглядом по одежде незнакомца можно было понять, что зарабатывает он достаточно – он точно разбирается в брендах, что не выдает его неплохой капитал. Серая кофта поло на пуговицах в верхней части одежды бренда Brioni, черные брюки Mandelli и того же цвета туфли Corneliani – это итальянские бренды не сильно известны, но тем не менее достаточно дорогие, не примечательные, настолько, что обычный человек не увидит разницы между брендом и самым обычным магазином в ТЦ. Хвану стало интересно, то ли мужчина не любил выставлять богатство напоказ, то ли по каким-то причинам пытался это скрыть, потому что одеваться в дорогие бренды, которые известны не всем просто так никто из богачей не станет. Обычно легче всего засветиться с Gucci, Versace, Armani, Hermes, D&G, Chanel и все в таким духе – очень дорогое и каждому известное.  Хёнджин быстро составил первое впечатление о незнакомце лишь за несколько секунд – этого достаточно чтобы понять, что мужчина по характеру скрытный, немногословный, явно видящий в простоте некий шарм и изысканность, возможно увлекается искусством, будь то картины, архитектура или игра актеров на сцене. Можно понять, что с ним стоит обращаться вежливо в корейском стиле, что он не терпит отклонения от каких-то его внутренних установок, которые понятны лишь ему самому, но тем не менее скорее всего требует это и от окружающих. Это несложно понять по тому, что Феликс именно поклонился, а также он не растерялся, значит этот незнакомец точно заходит сюда не в первый раз, а по его виду не скажешь, что он обычный мимо проходимец – зашел уверенно, не запутался в какую сторону открываются двери, вел себя очень раскованно, будто находился на своей территории. Таких как он Хван давно научился щелкать как орешки. – Это неудивительно, ведь ваша семья не из политических кругов, но все же рад приветствовать – Хёнджину все же пришлось встать с барного стула и поклониться мужчине, как и ожидалось, он был приятно удивлен. – Зовите меня мистер Ким – Приятно познакомиться – и снова голливудская улыбка предназначенная лишь для камер, репортеров и всех неизвестных людей, лиц которых Хван никогда не запомнит. – А что же вы здесь делаете? – спросил парень, так и не найдя желания ответить на ранее поставленный мужчиной вопрос. – Ох, из бизнеса я уже как лет шесть тому назад выбыл, а теперь вот, несколькими кофейнями управляю – доброжелательно улыбнулся Ким. Вопросы все лились и лились в голову, потому что Хван умел улавливать каждое движение тела и мускул на лице, сопоставлять со словами и тем самым делать выводы. Было что-то странное в этом мужчине, ведь он точно недоговаривал, как и предполагал ранее Хёнджин. Парень взял себе на заметку попробовать найти статьи про него в интернете и убедиться в вопросе про возраст, потому что если подумать, то шесть лет назад ему было тридцать с чем-то, а это самое начало деятельности для политиков, идеальный момент чтобы начать, но по каким-то причинам мужчина именно закончил свою карьеру, а не наоборот – это странно. Естественно Хван не стал бы ни интересоваться возрастом, ни спрашивать о причине выхода из политики, потому что невежливо. Также парень заметил, что для владельца пары таких захолустных кофеен у него слишком много денег вложено в одежду и выглядит она новенькой – не скажешь, что она со времен его карьерного процветания. – Что ж, это замечательно мистер Ким – уголки губ снова дернулись в улыбке. – Благодарю, но я пришел ненадолго, лишь проверить как идут дела – его взгляд устремился на наручные часы, но не удалось даже приблизительно понять, что это был за бренд. – Феликс, до открытия десять минут, и в следующий раз подойди ко мне, разговор есть – Конечно мистер Ким – мужчина снова натянул улыбку. – Мне пора, был рад встречи с членом семьи Хван – парень не глубоко поклонился с улыбкой на устах и проводив Кима взглядом развернулся к выходу спиной снова сев за барный стул. Улыбка тут же сползла с его губ, что позабавило Феликса. Парень медленно прошелся взглядом по лицу напротив и тихо фыркнул себе под нос разворачиваясь и берясь за протирание приборов и поверхностей. Хёнджин оказался в своих мыслях на минуту-две, это длилось недолго, но Ли успел подумать над сложившейся ситуацией и представить из-за чего мог бы приходить босс на самом деле. – Как давно ты тут работаешь? – прозвучал низкий голос позади и Феликс обернулся. – Год – Разве на подработке задерживаются так долго? – глаза прищурились и в нотках сказанных слов звучало недоверие. Для них обоих стало очевидно к чему идет этот разговор, но как истинные притворщики идиоты оба будут строить из себя невесть что: Хёнджин, потому что дурная слава лезущего не в свое дело ему не нужна, а Феликс, потому что скрывать и правда было что, но ведь лучше играть так, чтобы Хван об этом не догадался верно? Феликс внутри ликовал и забавлялся догадливости Хёнджина, но где-то чуть повыше, в более холодном и рассудительном месте – мозге – ему было не до саркастических улыбок, а до того, чтобы отвести нового знакомого подальше от этой темы. – Не в ту сторону клонишь, Хван – уголок феликсовых губ предательски дрогнул в насмешливой усмешке, но брюнет этого не заметил – перед его глазами была лишь одна половина лица веснушчатого. – Мне кажется, именно в ту – Феликс фыркнул и полностью развернулся к парню лицом. Тот сидел неподвижно и смерял его всего своим внимательным взглядом, который Феликс заметил на своем боссе ранее.  Снаружи была лишь насмешливая усмешка, а внутри разбилось два лагеря: в первом что-то щелкало и желало продолжать опасную игру, добавить искринку, а во втором Ли охватывала злость за то, что его пытаются раскусить также, как этих напыщенных идиотов, ровно как и остальных людей, потому что Феликс не такой – он из другой категории, хоть Хван об этом пока может и не догадываться. Пробивало на оскал, но пугать раньше времени не хотелось, даже если Ли достаточно был убежден в том, что его новый знакомый не из категории идиотов, но и не из его собственной. Было в нем что-то такое, что наталкивало Феликса на мысли о Сынмине. Возможно, если повезет, то в их компании станет на одного ребенка придурковатых богатеев больше, а такие отличались своей главной изюминкой: недоверие и повышенная внимательность. Конечно же не беря Чанбина в этот список – он просто полный придурок по мнению блондина. – Мне просто нравиться здесь, – Феликс пожал плечами придавая своим словам большей серьезности и правдивости – зарплата нормальная, гибкий график, работа сама мне нравиться не считая некоторых придурковатых клиентов Ощущение тонкого скользящего лезвия в паре сантиметров от бледной кожи красивой шеи. Еще нет надобности приближать, предупреждая о том, что лишних движений делать не стоит, но все же угроза чувствуеться даже под кожей, заставляя мурашки пуститься в пляс вверх по рукам. Хёнджин сдерживает порыв натянуть рукава серой толстовки по самые кончики пальцев, иначе Феликс бы все понял, а парень в этом не сомневался – тот поймет. Брюнет уже осознал, что человек стоящий перед ним не тот, каким можно было его увидеть при первой встрече. Это уже третье их столкновение и оно было не менее бурным и интересным. Было что-то такое, что подсказывало Хвану остаться, понаблюдать и пойти чуть дальше – спросить. Их разговоры не были похожи на ни один другой состоявшийся в его жизни: не было сплетен, обговаривания новостей, банальной информации про любимый фильм, напиток, цвет и что там еще за банальщину у него спрашивали. Феликс не был таким – ему не был интересен ни сам Хёнджин, ни его интересы, ни вообще что либо. В их общении тянул сквозняк заставляя подрагивать где-то в глубине души от насмешливой улыбки напротив, осуждающего или чуть заинтересованного взгляда, а его нужно было заслужить. В какой-то момент смотря на веснушчатого парня Хёнджину пришла мысль о интересах самого Феликса. Что его привлекает? Не банальные вопросы о еде или времяпровождении – нечто другое. Будто не была интересна сама суть, а лишь факт заинтересованности, потому что люди вокруг интересовались Хваном, а Феликс нет. Разве брюнет не хотел, чтобы на него не обращали внимания и оставили в покое? Тем не менее острое жжение под диафрагмой сподвигло желание раскусить еще более крепкую скорлупу, потому что богатые люди в своих кругах становятся слишком очевидными упиваясь своей властью и иллюзией полного контроля над ситуацией – они совершенно скучны и однообразны. – Подождешь меня? – табличка на двери переворачивается оповещая людей об открытии, а глаза находят чужие разглядывая темную радужку. – Гулять пойдем? – несколько удивленно спросил Хёнджин. – А ты хочешь банк вынести? – насмешливо улыбнувшись Феликс снова заходит за стойку. – И долго ждать? – Пять часов – А стоит ли оно того? – их взгляды задержались на глазах, прожигая и где-то глубоко испепеляя почти что ненавистно, но на деле никто этого не покажет притворяясь, будто они находятся в нормальном обществе друг друга. – А есть ли у тебя выбор? – парирует Феликс неосознанно скрещивая руки на груди и чуть задирает подбородок вопросительно приподнимая бровь, будучи почти уверенным в том, что на этот раз брюнет точно не выдержит его общества и здасться первым, покинув помещение и заодно его личное пристанище раз и навсегда. Нельзя было не допустить мысли о том, что Феликс безусловно умен. Не нужно быть гением, психологом или ясновидящим чтобы это заметить. Лишь продолжая эту странную игру в словесные догонялки уже можно было вынести вердикт о том, что Феликс был готов к такому и что это его даже забавляет, а не каждый человек уловит суть и поймет. В каком-то смысле он даже серьезно воспринял этот разговор и Хван заметил это по его, снова, чуть заинтересованному взгляду. Это не спутать ни с чем – он уже сталкивался с этим. Среди напыщенных придурков верующих в свою неповторимую могущественность есть буквально десяток, если не меньше, и вправду занимательных персон, которые остаются темными лошадками для остальных и причиной разговоров, сплетен, гнева. И они смотрели на Хёнджина так; весь пестрый гламур не шел рядом с таким как он, потому что даже без этих безделушек, даже по выражению лица можно понять, кто перед тобой и не задумываясь склонить голову. Если Феликс не напыщенный придурок из-за жизни, то он вполне является таким внутри, дожидаясь часа, который может так и не настать. – Феликс, ты учишься? – С чего вдруг такой вопрос? – ладони ложатся на гладкую поверхность барного стола и глаза устремлены сверху вниз прямо в хёнджиновы. – Интересно – зрительный контакт лишь придавал серьезности в намерении получить ответ на свой вопрос, что смешило веснушчатого. – С тебя время, с меня ответ – Не думаешь, что так много часов не равноценно одному ответу? Нынче время – деньги – последняя фраза лишь вызвала легкую усмешку на чужих губах. Мыслей и догадок было много и беспощадно крутились в голове брюнета сменяя одну картину на другую. Привыкнув к рисованию, его мышление тоже перестроилось, часто выдавая разные мысли именно картинками в первую очередь, и даже цифры в его голове были подобием нарисованных лиан сворачивающихся в разные стороны применяя вид даты, времени, номеров. Учись бы веснушчатый на международном, политическом, бизнесе или юридическом – все было бы более менее понятно. У парня явно работает мозг, хотя и про боевые способности Хёнджин был в курсе. “Несомненно владеет каким-то боевым искусством – телосложение хоть и худое, но крепкое, знает, что говорит и лишнего не рассказывает, слишком все точно, будто специально себя контролирует, а то, как он постоянно занимает чем-то руки и протирает даже чистые поверхности.. волнуеться?” – думал брюнет наблюдая за тонкими кистями чужих рук, что выкладывали новые салфетки возле кассового аппарата для посетителей. – Устанавливаешь цену? Так у вас принято, дитя семейства Хван? – в голосе слышиться притворный смех и желание принизить, будто думает, что способен это сделать. – Всего лишь не хочу торчать без дела пять часов – Почему же без дела? – Феликс удивленно вскидывает брови – Смотри на меня и пытайся меня изучить, как ты любишь это делать Глаза в полумраке особенной и тусклой атмосферы находят друг друга вновь и зажигаются куда более ярко чем весь свет помещения. – С удовольствием Не сразу, но через несколько секунд раздается отчетливый и характерный звук раскрытых настежь дверей, что впускает сквозняк и заставляет огонь внутри всколыхнуться разжигая и подбрасывая искры пламени еще выше; открытые ведь были даже не двери говорящие о новоприбывших посетителях.