Con fuoco

Тысячи мостов за спиной Сгорело со мной. Не смешной, цирк передвижной. Что ты хочешь знать? Что так глубоко копать? Нервы – Лампами

***

– Тебе метроном поставить? Алло! Темп держи. Сколько можно тупить, чувак! Кир закатил глаза уже, наверное, раз в сотый за всю репетицию, мелочно радуясь, что бесконечный поток претензий Шуры сегодня, к счастью, лился на их сессионного басиста. Невысокий худой парень с редкой косой чёлкой бледнел, краснел, длинными пальцами нервно хватаясь за гриф гитары, но молчал. Кирилл поражался такой выдержке. Пару дней назад, когда Шура в порыве эмоций назвал его самого "дятлом с эмоциональным диапазоном, как у барабанной палки", Макаров вспылил, почти устроив ссору. Сам так и не понял, почему не послал всю эту группу к чёрту, перекурил, оставляя на фильтре сигареты следы от зубов, и вернулся на базу, стараясь не смотреть в сторону инициатора всех срачей на репетициях, который даже не моргнул из-за этой ситуации. Вообще Мальвина, – как сам себя предложил называть Шура, сославшись на то, что фамилию свою он не любит, – был редкостным засранцем, на субъективный взгляд Кирилла. Требовательность в нём периодически граничила с явной деспотией, а дурной характер выливался в постоянные конфликты на репетициях. Спустя две недели с момента своего знакомства с Шурой Кир начал понимать, почему в группу постоянно требовались новые участники. Не каждый мог, а главное хотел терпеть солиста, который с непрошибаемо-уверенным видом макал кого-то лицом в грязь, выбирая неудачника по одной ему известной схеме. Справедливости ради, Макаров несколько раз слышал, как Мальвина ругается и на себя. В такие моменты он внезапно прикрывал глаза, шумно выдыхал и резко проговаривал: – Заново, я лажаю. Кирилл никогда не имел привычки притворяться добряком, поэтому, когда Шура выдавал нечто подобное, с удовольствием злорадствовал, вспоминая чёртов треугольник, который солист вручил ему на второй репетиции. – Награда за дерьмовые успехи в области эмоциональной отдачи во время игры, – приторно улыбнулся Шура, легко ударяя по треугольнику. – Бери, драгоценный, играешь сегодня на этом. Не забывай: с огоньком, да? Кириллу тогда показалось, что злосчастный треугольник вот-вот окажется у Шуры в местах не столь отдалённых, настолько он разозлился. Но в этот момент остальные начали играть, и Макаров без удовольствия всё же звякнул пару раз в такт, чувствуя, как на нём отрабатывают какие-то очень классические приёмы старой музыкальной школы. Играй он на фортепиано, – подумал про себя Кир, – аналогичным эффектом была бы крышка рояля, прихлопнувшая ему пальцы. В Шуриных методах сквозила педантичность, жёсткость, но также была и дисциплина, которую нелегко было разглядеть за тонной изящных оскорблений, покрытых налётом сарказма. И чем ближе становилась дата первого совместного концерта, тем серьёзнее Шура прессовал всех вокруг, заставляя прогонять песню за песней. Это бесило и ритм-гитариста, и басиста, клавишник ушёл и не вернулся спустя две репетиции (Шура проводил его безразличным взглядом и средним пальцем в спину). А Кирилл внезапно ощутил себя в привычной среде: количество раздражения не сильно превышало стандартный уровень, претензии он научился выслушивать с ровным лицом ещё в музыкальной школе, а перспектива потерпеть и получить деньги за то, что он обычно делал бесплатно, была слишком заманчивой. Поэтому он предпочитал пропускать девяносто процентов того, что говорил Шура, мимо ушей и молча барабанить, выливая всю злость на солиста в игру. В день их первого совместного концерта в тёмном небольшом баре под абсолютно неподходящим ему названием "Вулкан" Кирилл был спокоен. В отличие от Шуры, который носился по всему помещению проверяя провода, динамики, задавая персоналу миллион вопросов в секунду. Ему было необходимо просчитать любой вариант развития событий, и редкие посетители, количество которых совсем не прибавлялось, мало помогали его спокойствию. К началу выступления, когда все уже заняли свои места, а Шура широко улыбнулся, приветствуя скучающую публику, которая вяло похлопала, Кирилл уже понимал, что в ближайший час весь их коллектив ждёт грандиозный провал. Да, он барабанил, помня все тычки Мальвины, выкладывался эмоционально, делал всё, что от него зависело, но всё это меркло на фоне скучающих посетителей "Вулкана". Последнюю в сете песню Кир доигрывал, стараясь не думать о том, заплатят ли им в принципе: если нет, – решил он, выдавая финальное соло и придерживая тарелку пальцами в конце, – то можно смело валить. Потому что бездарно тратить время он мог и на факультативах в университете. Когда всё закончилось, и раздались редкие аплодисменты, Кирилл не ощутил ни драйва, ни подъёма, о котором обычно говорили настоящие музыканты. Возможно, зарядиться энергией можно было только от визжащей танцующей толпы, возможно, Макаров чувствовал себя усталым и потным, но всё это меркло по сравнению с настроением внутри их разношёрстного коллектива. Басист и гитарист уехали почти сразу, как только Шура кинул им деньги на карту. Кир получил свои в тот же момент, удивлённо отмечая, что сумма была не совсем уж жалкой для такого отстойного выступления. Разбирая барабанную установку и складывая тарелки в специальные чехлы, Кирилл посматривал на Шуру, который о чём-то говорил с владельцем бара у чёрного входа. Слышно диалога не было, но Мальвина несколько раз неубедительно улыбнулся, пожал мужчине руку и спустя пару минут скрылся за дверью. Кир со вздохом сложил оставшиеся части установки в углу и последовал за ним, на ходу доставая сигареты из кармана. Ночь была тёмной и по-февральски прохладной, пусть календарный март уже почти вступил в свои права. Нерасторопно падали редкие снежинки, а небо над двором-колодцем светилось тускло-синим цветом, отражаясь от ледяной корки на лужах. Кир поёжился, выдыхая пар и останавливаясь рядом с медленно курящим Шурой. В полумраке его волосы казались почти чёрными, а под глазами залегли тени. Губы напряжённо обхватывали фильтр сигареты. – Херовый вышел вечер, – негромко произнёс Кирилл, щёлкая зажигалкой. – Оно всегда так? – Нет. Ответ Шуры был не резким и не злым, он проговорил это тихо и как-то совсем неправильно. Кир на пару секунд замялся, но продолжил, грея одну из рук в кармане куртки: – Ну я надеюсь, а то это какой-то кринж. Так рвать жопу на репетициях, чтобы потом выступать перед тремя алкашами и одним бомжом. На стадион совсем не тянет. – Слушай, чувак, если хочешь злорадствовать, то не тут, окей? – Шура повернулся к нему, болезненно дернув уголками губ в намёке на улыбку. – Я не слепой. Кир замолчал. Шура снова отвёл взгляд, разглядывая тёмные мусорные баки. Это настолько не совпадало с тем, что Макаров привык видеть на репетициях, что дальнейшие язвительные слова испарились сами собой. – Ты в порядке? Кирилл произнёс это интуитивно, почти жалея после вопроса, потому что Шура был заносчивым, шумным и невыносимым. Но здесь и сейчас он выглядел так, будто вот-вот развалится на части, как барабанная установка, которую нужно разложить по кофрам и чехлам. Вопрос Кира на мгновение вывел Мальвину из оцепенения. Шура взглянул на Макарова как-то удивлённо, а затем ответил, грустно усмехнувшись: – Наверное? Не знаю. Это та часть работы, которую я предпочёл бы пропускать. Все эти, – Мальвина поводил пальцами в воздухе, словно очерчивая абстрактный силуэт, – взлёты и падения… Есть что-то гадкое в попытках вечно ухватить удачу за хвост, когда и хвоста нихрена не видно. Понимаешь? Кир не понимал. Точнее, он просто не верил в удачу, в его жизни всегда был только труд. Сначала попытки заниматься барабанами с каким-то частным преподавателем, а затем музыкальная школа, где пришлось мучительно переучиваться, так как, по словам учителей, он играл неправильно. О везении речи не шло. Всё оно, кажется, досталось Лере. А Шура, стоя на морозе в одном тонком свитере, рассуждал об удаче, как о явлении, которое было живым в его глазах. И это сбивало Кирилла, путало и рушило всё, что он успел понять об одиозном солисте. – Раз за разом, когда всё идёт через задницу, – не дождавшись ответа, продолжил Шура, щелчком отправляя окурок в мусорный бак и отпуская невесёлый смешок, – я думаю о том, что вся моя жизнь – это какой-то редкостный стёбный косяк. Чувствовал когда-нибудь такое, а, детка? – Я сейчас здесь, так что, думаю, да, – Кир пожал плечами. – Но это не программа "Сдохни или умри", так что я не придаю этому большое значение. Всякое бывает. Иногда везёт, иногда нет, какая разница? Я могу назвать сотню вещей, из-за которых я злюсь ежедневно, и отсутствия удачи там точно не будет. Шура помолчал, складывая руки на груди и разглядывая Кира каким-то совершенно новым взглядом. В нём не было насмешки или скептицизма. В нём был усталый и хорошо завуалированный интерес, который Макаров даже не заметил, выдыхая дым и чувствуя, как неприятно замерзает всё ещё влажная от пота спина. – Например? – Мальвина по-птичьи наклонил голову к плечу, не отрывая взгляда от Кира. – Назови хотя бы пять вещей, которые злят тебя ежедневно. Кир тихо фыркнул. – Легко, – он выкинул окурок, поворачиваясь к Шуре и начиная загибать пальцы на руке. – Первое: цены на барабанные палочки. Ты вообще видел сколько стоит это дерьмо? Безумие какое-то. – Шура закатил глаза, а Кирилл продолжил: – Второе: февраль. Самый сраный месяц, не спорь. А ещё я злюсь на лакричный мармелад и на свою семью, – это третье и четвёртое. – А пятое? – Мальвина уже не казался таким несчастным, как в начале разговора, но вся его поза была зажатой и защитной, будто бы он пытался сжаться, сутуля плечи и пряча ладони в рукавах свитера. – Не удивлюсь, если ты скажешь что-то типа: "Каждый день я просыпаюсь и злюсь на свои носки". – Нет, всё проще, – Кир невесело улыбнулся. – На музыку. – На музыку? – повторил Шура, словно пытаясь понять эту фразу. – Ага. Удивил? – Даже знать не хочу, – Мальвина отмахнулся, мгновенно обрывая этот странный и откровенный разговор. – Поехали отсюда. Подкину тебя до дома, а потом заброшу инструменты на базу. Пока ты не разозлился на асфальт или уличный фонарь. Кирилл закатил глаза, чувствуя, что теперь шутки про "список для злости" будут бесконечными, но в компании Шуры впервые за всё время их знакомства, стало не так душно, как было обычно. Он оказался вполне живым человеком, умеющим не только командовать, оскорблять и двусмысленно шутить, но и обладающим базовым набором эмоций. Иногда Киру казалось, что Мальвина вообще не особо настоящий. Ярко-синие волосы, татуировки крестов (Макаров даже не знал, сколько их, сбившись со счёта на шестом), аккуратно подведённые чёрным лайнером голубые глаза, вечно ободранный маникюр, кольца, ботинки на толстой рифлёной подошве… Шура был похож на персонажа из комикса или аниме, в которые периодически залипал Кир. И тот факт, что неудачный концерт сумел выбить Мальвину из его самоуверенного образа, оказался неожиданным и почти интимным. Кирилл пока что не знал, как относиться к открывшейся для него новой грани личности солиста, но пообещал себе подумать об этом позже. Установку они уложили в салон небольшой арендованной газели в четыре руки, после чего Кир с наслаждением растянулся на пассажирском сидении, чувствуя, как слегка ноют мышцы. Ощущение приятной усталости быстро сменилось на сонливость, поэтому Макаров, силясь не уснуть, принялся разглядывать Шуру, который вёл автомобиль, внимательно глядя на дорогу. Он даже не включил радио, хотя, как уже успел догадаться Кир, это было неотъемлемой деталью, когда Мальвина оказывался за рулём. Мерно покачивалась ёлочка-ароматизатор, намотанная на зеркало заднего вида, глухо рокотал мотор, но сам Шура не издавал ни звука. Киру становилось неуютно. Кажется, солист за время их знакомства успел развить в Кирилле мазохизм, потому что тому было бы куда спокойнее, если бы после провального концерта Шура орал, топал ногами и швырялся оскорблениями. А не распространял вокруг себя атмосферу гнетущей безысходности. – Им, кстати, зашла твоя песня, – неуклюже попытался завести разговор Кир. Ехать в тишине было невыносимо. – Ну та, которая о… – Слушай, – Шура как раз повернул к дому Макарова, останавливаясь у подъезда, – не надо, ладно? Спасибо за концерт. Увидимся на репетиции, я напишу. Кир кивнул, отстёгивая ремень безопасности. – Тогда до встречи. Но Шура не написал. Честно говоря, Кирилл даже пару раз проверил, не оказался ли он в чёрном списке, когда спустя три дня не увидел привычного уведомления "жду твою задницу на базе в четверг". Спустя пять дней он бездумно набрал их гитариста, в ответ услышав только: – Не, чувак, тоже тишина. Это было странно, это злило и не давало покоя, потому что Кирилл не понимал Мальвину и раньше. А такое поведение заставляло его нервно проверять телефон и крутить его в пальцах, как чёртов спиннер. Они не были друзьями, они, откровенно говоря, вряд ли могли бы назвать друг друга хорошими знакомыми, но на седьмой день Макаров не выдержал, всё же набирая сообщение:

"Не знаю, куда ты там пропал, но либо ты вытаскиваешь свою задницу на репы, либо следующий концерт будет таким же дерьмовым, как предыдущий".

Ответа он ждал ещё около суток, прежде чем увидел в "Непрочитанных": "завтра на базе в семь. без опозданий". Привычки опаздывать у Кирилла не было, у Шуры тоже, но на следующий день именно солист пришёл на пятнадцать минут позже, отряхивая синие волосы от снега. Выглядел он гораздо хуже, чем неделю назад, хотя Кир никогда бы не признал это вслух. Мальвина был бледным, отчего синяки под уставшими глазами проявились ещё резче, делая его старше и измученнее. Он не разбрасывал привычные улыбки, не подначивал, просто дал старт к началу репетиции. Кир барабанил уже отточенные партии и наблюдал, мрачнея с каждой песней. Что-то было совсем не так, потому что Шура не орал. Он не остановил прогон, даже когда басист взял не ту ноту, даже когда гитарист забыл нужный аккорд, даже когда сам Кирилл сыграл два такта вместо трех. Мальвине будто бы было абсолютно наплевать, а это явно выбивалось за рамки привычной нормы. Но у Кира не было желания копаться в чужой голове, он не был своей сестрой, будущим светилом психологии, он не был мучеником или альтруистом. Он был барабанщиком в группе странного синеволосого парня. Поэтому Кирилл просто делал то, что умел лучше всего: он играл на барабанах. И надеялся, что их второй концерт не закончится фиаско, после которого Шура пропадёт окончательно.