Лёд и соль

      Вода — чуть теплая, мягкая, отдающая слабым запахом хлорки, ощущалась плотным туманным маревом, сквозь которое она плыла — парила — разрезая прозрачную толщу изящными движениями. Никакой скорости, никакой цели — Аджи просто неспешно рассекала водное пространство, не задумываясь над тем, куда и зачем плывет. Упиралась в стенку бассейна, разворачивалась, отталкивалась от нее ногами и снова — плыла.       Когда в мышцах разлилась приятная усталость, она перевернулась на спину, полностью расслабившись. Вода мягко покачивала ее, надежно держа в своих объятиях — сколько Аджисай себя помнила, любой водоем всегда даровал ей ощущение безмятежности — внутри воцарялось спокойствие, все мысли улетучивались из головы, тело становилось легче перышка. Она могла часами лежать так в море, рассматривая пугающе холодную голубизну неба — не боялась ни глубины, ни морских обитателей; в воде ей было до одури хорошо — будто русалке.       Но сегодня даже вода не в силах была смыть горечь сомнений, разъедающих ее душу — Аджи все думала: что, если бы Рана тогда не оказалось в клубе? Было ли ее спасение предначертано судьбой? Должен ли он понести вину за то, что забрал жизнь человека — пусть и убийцы?       Почему не сказал, что спас?       А она бы поверила ему?..       Подплыв к бортику, она выбралась на поверхность, поспешив в раздевалку — несколькими минутами позже, стоя под обжигающим по сравнению с водой в бассейне душем, Аджи щедро вылила на ладонь приличную порцию шампуня и старательно приступила к мытью волос — кудрявые, длинные, густые, они доставляли ей много хлопот и требовали особого внимания.       Напитавшись водой, пряди выпрямились и ощутимо потяжелели — но после сушки феном тут же капризно свернулись в крупные завитки. Посмотрев на себя в зеркало, Аджи улыбнулась, внезапно вспомнив, как в детстве отец частенько срывал какой-нибудь цветок в саду и украшал им ее волосы, говоря, что она похожа на лесную принцессу.       Он всегда баловал ее — любые прихоти дочери исполнялись мгновенно, в пределах разумного, конечно же, но стоило признать — она была не готова к его категоричному отказу позавчера. Как только Ивабэ услышал, что Аджи хочет поговорить с Раном Хайтани, его лицо отразило целую гамму чувств: страх, злость, негодование, отвращение.       — Никогда, — отчеканил он тоном, каким обычно говорил с провинившимися сотрудниками. — Никогда ты не увидишься с этим убийцей.       — Прошу прощения, — вмешалась Фумико, — но этот убийца спас вашу дочь.       — Еще немного, госпожа Охаяси, и я начну думать, что вы преследуете личные интересы, — даже не посмотрев в ее сторону, процедил отец. — Не испытывайте мое терпение. Я бесконечно благодарен за спасение Аджи, но в то же время помню, что он хладнокровно поджег дом с живым человеком внутри. А его прежние подвиги? В тринадцать это чудовище на пару с братом убило взрослого мужчину.       — И он понес наказание за это, — возразила Фумико.       — Пару лет колонии для несовершеннолетних? Не смешите. Очевидно, они не стали для него уроком, раз он снова оказался за решеткой. Моя дочь не откажется от своих показаний — в том числе она не заберет заявление о том, что Ран Хайтани угрожал ей ножом, приставив его к горлу, ворвался в ее квартиру…       Ивабэ резко замолчал, переведя дух, а затем тихо спросил:       — Вы хоть понимаете, как сильно испугалась моя дочь? Какой вред ей это принесло? У вас есть дети?       Фумико заметно побледнела и вздрогнула, как от удара.       — Извините, я перегнул, — Ивабэ тут же поспешил исправить свою оплошность. — Не отвечайте.       — Я понимаю ваше желание защитить своего ребенка, — спустя минуту заговорила госпожа Охаяси. — Но и вы поймите тоже — каждое дело требует индивидуального подхода. Нельзя грести всех под одну гребенку.       — Не надо, — покачал головой отец, — я могу понять многое: убийство из мести, убийство в состоянии аффекта… Черт побери, этот парень даже не раскаивается в произошедшем!       — Откуда ты знаешь? — нахмурилась Аджи.       — Капитан держит меня в курсе, — неохотно пояснил Ивабэ. — По его словам, задержанный не идет на контакт.       — Сложно идти на контакт в подобных условиях, — Фумико зло сощурилась.       — Послушайте, — отец устало провел ладонью по лицу, — я рад, что Ран Хайтани спас мою дочь. И я даже не отрицаю того, что Юкио Кодзима заслужил смерть. Но я не хочу, чтобы человек, для которого перерезать кому-то горло или сжечь живьем вызывает не больше затруднений, чем поход в магазин, разгуливал на свободе. Прошу вас, покиньте дом.       Госпожа Охаяси не стала спорить — она много раз встречалась с такими людьми, как Ивабэ Кагава, и знала, что переубедить его может только второе пришествие или…       Дочь. Она бросила взгляд на Аджи, растерянно смотрящую на свою тарелку с недоеденным лимонным пирогом, как будто в ней прятались ответы на все важные вопросы.       Когда Ивабэ, проводив Фумико до двери, вернулся на кухню, Аджи все еще сканировала пустым взглядом десерт, не поднимая глаз. Ей было страшно говорить с отцом — она боялась осуждения, боялась увидеть презрение на его лице, потому что Аджисай была согласна с госпожой Охаяси.       Отец учил ее не такому. Он будет разочарован, если узнает, что в глубине души она не только не смогла отыскать хотя бы каплю сочувствия к Кодзиме, но и втайне одобряла поступок Рана. Чудовищный поступок — Аджи не могла представить даже сотую долю мучений, что испытывает тот, чью плоть медленно пожирает огонь; но ей думалось, что те девушки вынесли гораздо больше мук.       — Милая, почему ты молчишь?       Ивабэ сел рядом, обеспокоенно сжал ее ладонь.       — Мне кажется, — она прочистила горло, оттягивая момент признания, — мне кажется, Юкио Кодзима заслужил самую мучительную смерть.       — Но тот парень не имел права решать, чего он заслуживал, — напомнил отец.       — Но и Кодзима не имел права никого убивать, — прошептала Аджи.       — В тебе говорит страх, милая. Ты чуть не погибла, разумеется, ты считаешь своего спасителя героем. Но ты не обязана менять свои показания, слышишь? Мы выразим свою благодарность, я готов перевести на его счет любую сумму, но он совершил преступление, за которое ему придется ответить. Он приставил нож к твоему горлу, ты помнишь?       Она помнила — так отчетливо, словно это было вчера. Пробирающий насквозь жуткий взгляд — заледеневший, пугающий; сталь, холодившую кожу.       Но Аджи готова была простить ему это — он уберег ее от чего-то похуже простого запугивания.       — Не вини себя — он оказался за решеткой из-за собственных ошибок, — подытожил отец и поцеловал ее в лоб. — Отдохни немного и постарайся не думать об этом, хорошо?       Но она чувствовала себя виноватой. И эта вина щипала глаза солеными слезами по ночам, а днем оставалась отпечатком печали на лице — даже плеск воды не смог заглушить голос, нашептывающий ей: это из-за тебя.       Из-за тебя твой спаситель может умереть или провести двадцать лет в тюрьме.       — Простите, у вас все хорошо?       Аджисай едва удержалась от вскрика — она так глубоко погрузилась в собственные воспоминания, что забыла обо всем на свете. Стоящая рядом с ней девушка, прижимая к груди серую толстовку, терпеливо ждала ответ — ее напрягло, что Кагава замерла перед зеркалом на добрых десять минут, невидящим взглядом уставившись в свое отражение.       — Да, все в порядке, просто задумалась, — отмерла Аджисай.       Собрав вещи в сумку, она быстрым шагом покинула здание, радуясь, что отец отпустил ее хотя бы в бассейн — его беспокойство за нее превысило все пределы, и он уже трижды заводил разговор о возвращении в родной город после суда.       Аджисай вяло отбивалась — сил на то, чтобы по-настоящему убедить отца в том, что ей следует остаться в Токио, не было. Желания — тоже.       Она и двух месяцев не продержалась здесь — влипла в грандиозные неприятности; тот же мерзкий голос советовал вернуться под крыло отца — раз тебе так страшно, раз ты даже на своем настоять не можешь, как же будешь тут одна?..       — Аджисай, — кто-то окликнул ее знакомым голосом.       Круто развернувшись на пятках, она увидела госпожу Охаяси, выбирающуюся из машины. Остановилась, ожидая, пока она приблизится к ней — Фумико приветливо улыбалась, приглаживая на ходу ткань юбки и изображая радость от случайной встречи, но Аджи, глядя на нее, заподозрила — не такая уж она и случайная.       — Вы что-то хотели? — спросила Аджи, когда с приветствиями было покончено.       — Мне кажется, это ты чего-то хотела, — многозначительно приподняв бровь, ответила Фумико. — Может, поговорить с кем-то?       Ладони мгновенно вспотели, лицо обдало жаром. Если отец узнает…       Не узнает, — сказала самой себе Аджисай. — Он привык, что я много времени провожу в воде. Сегодня я пробыла в бассейне от силы час, значит, часа три в запасе есть.       — Вы предлагаете поехать прямо сейчас?       — Да. Сейчас идеальная возможность, пока все мешающие нам лица отсутствуют по ряду причин, — белозубо улыбнулась Фумико.       — А вам за это ничего не будет? — с опаской спросила Аджи, садясь в машину.       — Не волнуйся, — беззаботно ответила Охаяси. — Я разберусь.       — Почему вы помогаете? — Это моя работа.       — Но в нее не входит устраивать встречи с задержанными, — резонно заметила Аджи, сжимая покрепче сумку.       Она вспомнила слова отца — о личном интересе; может, это был не укол, а правда?       — Буду честна с тобой, Аджисай. Я надеюсь, что после этой встречи ты поймешь, что Рану нужна твоя помощь. Твой отец считает, что его следует наказать по всей строгости закона, но дело в том, что закон, — Фумико поджала губы, — представляют не совсем достойные люди.       — О чем вы?       — Сама увидишь. Ехать недалеко, минут двадцать.       Аджисай затихла — о чем еще спрашивать, она не знала; весь ее разум занимала предстоящая встреча — воображение рисовало бледного, измученного, нуждающегося в ее помощи человека, и это чувство — что она полезна, она нужна, она может сделать что-то, приятно грело изнутри и заставляло в волнении ерзать на месте.       Дом временного содержания поразил ее тишиной и пустыми коридорами. Цокот ее туфель разносился эхом — поморщившись, она старалась идти тише, почти на носочках — в голову лезли кощунственные мысли о храмах — в них обычно стояла такая же тишина: тяжелая, неуютная, давящая.       — У тебя пятнадцать минут, — бесстрастно произнесла Фумико.       Аджи взглянула на ее спину — напряженную, как тетива лука; по мере продвижения уверенные шаги становились медленными и робкими. Коридор, длинный и извилистый, заканчивался узкой крохотной камерой — прищурившись, Аджисай разглядела кровать через прутья и сидящего на ней человека в серой одежде.       — Я оставлю вас одних, — зачем-то сказала Фумико, открыла дверь и пропустила спутницу внутрь. — Вернусь через пятнадцать минут.       — Хорошо, — кивнула она, не сводя глаз с Рана.       Он не пошевелился, когда услышал их разговор. Не поднял голову, даже не посмотрел — внутри неприятно закололо какое-то осознание, которое сформулировать не получалось.       — Здравствуй, — она обратилась к нему, замечая, что его прежних кос нет — пряди были отрезаны неровно. — Ты, наверное, помнишь, как меня зовут. Я пришла поблагодарить тебя.       Прозвучало глупо — с налетом неуместного пафоса, но как еще сказать, она не знала. Волновалась, нервно сжимая пальцы обеих рук, мысленно обругала себя: она репетировала речь в машине — представляла, что ему скажет, как посмотрит. Ей виделось, как она — собранная, уверенная, произносит слова благодарности, как обещает ему сделать все, чтобы помочь — но вместо этого…       Едва он взглянул на нее, внутри разрослась тревога — ошеломленная следами избиения, Аджи замолчала, мгновенно забыв все, что хотела сказать. Подошвы будто приклеились к полу — Ран смотрел пристально, изучающим взглядом, будто не мог понять, как она вообще осмелилась прийти к нему.       Отрезанные волосы, ссадины на лице, тюремная одежда — все это терялось на фоне его глаз. Они излучали такой холод — не было в них ничего живого; только убийственная, леденящая ненависть.       — Ты, — просто сказал он.       Ее колени мелко затряслись, паника овладела всем телом — словно глупый зверек, попавший в расставленные сети, она могла только стоять и смотреть, как он медленно поднимается и идет к ней — позади решетка, впереди — он.       — Сломала мне жизнь.       Бежать некуда.       — В качестве благодарности? — безжалостно закончил Ран.       — Ты оказался здесь из-за собственных ошибок, — промямлила Аджи, повторяя слова отца и ненавидя себя за это.       — Ты — моя ошибка. Не надо было тебя спасать.       Она не хотела плакать — точно не собиралась, но после этих слов стало горько-горько — лучше бы он оскорбил ее, лучше бы накричал, чем вот так — сказать, что она даже спасения не достойна.       — Мне очень жаль, — она облизала губы, мокрые от слез, — что все так вышло. Если бы я знала…       — Врешь, — тихо шепнул Ран, наклоняясь к ее лицу так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.       Правая рука уперлась в прутья решетки над ее головой — пространство мгновенно сжалось, левая легла на плечо, сжала; Аджи стиснула зубы, молчаливо терпя боль.       И он был прав — она врала. Не поверила бы.       — Я… Я изменю показания. Я попрошу отца помочь… Что я могу для тебя сделать?       Ее сердце разрывалось на части — только от чего?       Пальцы разжались, скользнули к щеке, поймали непослушный локон и ласково — это пугало сильнее грубости, — заправили его за ухо.       — Жить, — ответил Ран. — Раз уж я подарил тебе второй шанс — просто живи и жди, когда я приду за тобой.       Он улыбнулся — улыбкой, больше похожей на оскал, — понизил голос до проникновенного шепота:       — Постарайся сполна насладиться свободой до моего возвращения.