Лёд и соль

      Ран не помнил, как добрался до автомобиля и выехал с территории клиники — в памяти мутным пятном маячило бледное лицо Исао, а рядом почему-то укоризненно хмурил брови Риндо. Тело действовало на автомате: Хайтани вырулил на дорогу, ведущую в Кофу, не нарушив ни одного правила дорожного движения — даже аккуратно притормозил перед пешеходным переходом, но не помнил ничего из этого. Запоздавшие эмоции обрушились на него на середине пути — когда мертвый взгляд, буравящий заснеженные обочины по бокам, упал на руки, крепко сжимающие руль: длинные аристократичные пальцы покрыты мелкими засохшими каплями, фиалковый камень в перстне заляпан кровью.       Судорожно съехав с дороги, Ран потянулся за упаковкой влажных салфеток, снял кольцо и с остервенением принялся очищать украшение от брызг. Ему казалось, что кровь никак не оттиралась, и сбоку все еще расползались зловещие пятна — красно-коричневые, они выглядели как уродливая ржавчина на благородном металле, коррозия, разъедавшая кольцо.       На пассажирском сиденье выросла горка испачканных салфеток. Потянувшись за следующей, Ран с недоумением уставился на пустую упаковку — на очистку он извел все, а украшение по-прежнему оставалось грязным. Сзади кто-то просигналил, затем послышалось мягкое шуршание шин и хлопок дверей.       — Вам не нужна помощь? — обеспокоенный незнакомый мужчина склонился к стеклу. — Все в порядке?       По привычке Ран бросил взгляд в зеркало заднего вида, чтобы запомнить номера машины, но увидел стремительно скатывающийся вниз солнечный диск.       Сколько, — с ужасом спросил самого себя Хайтани. — Сколько я здесь сижу?       Он смутно припомнил — когда выходил из клиники, солнце стояло высоко в ясно-голубом небе. Сейчас оно имело оттенок индиго. Значит, три... Четыре часа?..       — Господин?       — Все отлично, — Ран выдавил улыбку, мысленно прося незнакомца сесть в свою машину и убраться куда подальше, пока винты, удерживающие механизм его самоконтроля, не раскрутились окончательно. — Я остановился, чтобы поговорить по телефону.       Если мужчина и засомневался в искренности Хайтани, поскольку сотовый безжизненным куском металла валялся на панели, то вслух он ничего не сказал.       — Извините за беспокойство. Хорошей вам дороги, — вежливо попрощался добросовестный водитель, поспешно отходя от дорогого автомобиля, криво припаркованного на обочине.       Мужчина, сидящий за рулем, показался ему странным — чересчур бледный, а взгляд... Сумасшедший какой-то, — подумал Иори, приподнимая воротник куртки, чтобы защититься от сильного ветра. — От помощи отказался, хотя видно же — что-то у него случилось. Еще и метель эта...       Через пять минут Иори уже переключился на мысли о жене, обещавшей приготовить ему праздничный ужин в честь повышения на работе; он думал о сладком запахе пирога и о том, выстоят ли деревья в их саду перед яростью бури. Темная машина и ее странный владелец остались где-то далеко позади, на трассе — проезжающие мимо нее автомобили ползли со скоростью улитки, поскольку метель набирала обороты, расправляя свое снежное платье во всей красе.       К счастью, больше никто не остановился, чтобы предложить помощь. Найдя в салоне бутылку воды, Ран залпом выпил половину и с облегчением заметил, что вся кровь с украшения исчезла. Остатки он вылил на ладони, не чувствуя, как холод мгновенно вгрызся во влажную кожу — вода, окрасившаяся в красно-розовый, закапала на белый снег, и в голове вспышкой молнии пронесся тихий мелодичный смех, мелькнули медные волосы.       Аджисай.       Рыжеволосая лгунья с зелеными глазами и его именем на руке.       Если в сказках драконы крадут принцесс, то он украл себе ведьму.       Ее имя, даже произнесенное мысленно, запустило реакцию в его теле — откуда-то возникло чувство беспричинной тревоги, нарастающее с каждой секундой. Вернувшись в теплый салон, Ран поправил рукава рубашки, проверил телефон, таинственно молчащий все время — оказалось, разрядился, — и выехал на дорогу. Беспокойство, обсасывающее его органы внутри, как леденец, усилилось, и Ран, наплевав на непогоду, увеличил скорость.       Хайтани не понимал, что не так, но собственная интуиция гнала его вперед, нашептывая, что он нужен ей. Ветер снаружи завывал страшно, как сторожевая собака, словно пытаясь не пустить его.       — Аджисай, — произнес Ран вслух. Имя рассыпалось на языке искрами от горящих костров, томительно растеклось по конечностям теплой волной.       Он повторил еще раз, удивляясь тому, как непривычно мягко и нежно звучал собственный голос. Ран не помнил, чтобы он когда-то звучал так: будто в одном имени заключались все слова, все фразы, все языки и абсолютно все в этом мире.       Дворники не справлялись с крупными хлопьями, облепившими лобовое стекло; на расстоянии трех метров начиналась сплошная белая стена, за которой ни зги не видно — снегопад разыгрался не на шутку, словно ребенок вытряхнул с небес содержимое огромной перьевой подушки.       Впереди мелькнуло что-то темное — инстинктивно Ран дернул руль вправо, уходя от столкновения; машину повело, под колесами зачавкала снежная каша. Чертыхнувшись, Хайтани вернулся в свою полосу и самодовольно дернул уголком губ: молниеносная реакция все еще была при нем, несмотря на отвратительное самочувствие — если бы он резко нажал на тормоз, колеса могли бы заблокироваться, превращая машину в неуправляемые санки, летящие в деревья.       Как ни странно, препятствия, учиняемые природой, только подстегнули его. Сколько Ран себя помнил — он всегда воспринимал трудности как еще одну ступень, через которую нужно перешагнуть. Глухо урча, автомобиль плавно свернул с главной дороги в сторону дома; увидев окна, Хайтани испытал еще один приступ тревоги.       В комнате наверху свет не горел. Тусклое оранжевое сияние пробивалось только из-за плотно зашторенных окон гостиной. Не доезжая до особняка, Ран остановился и хмуро уставился на дом, не понимая, что его так насторожило.       Аджисай могла спать, что неудивительно: из-за истерик и самочувствия ее постоянно клонило в сон. Но оранжево-желтоватый свет из гостиной указывал на зажженный камин и выключенные лампы — а Сатоши, Ран отлично помнил, боялся огня. Он бы не стал разжигать его, и Киоши бы не позволил.       Интуиция, спасавшая ему жизнь десятки раз, настойчиво скреблась когтистой лапой изнутри. Прикусив щеку со внутренней стороны, Ран дотронулся до пистолета, словно убеждаясь, что он на месте — и совершенно бессознательным движением достал метаемый нож из углеродистой стали, который ласково называл безупречным убийцей: с особым лезвием, легкий, словно продолжение руки, он приносил мучительную смерть.       Чаще всего Ран использовал огнестрельное, однако настоящей его страстью было холодное оружие. Пребывая в тюрьме, он отточил владение клинками до совершенства; выйдя на свободу, сразу же обзавелся целой коллекцией, но этот, лежащий у него в руке, был любимым.       Одернув рукава рубашки и тем самым прикрыв чехол, Хайтани выбрался наружу, не став накидывать пальто. Ветер тут же налетел, покрывая колючими укусами все тело, швырнул в лицо пригоршню колкого снега.       На секунду Ран остановился. Совершенно абсурдная, нелепая мысль промелькнула в голове и заставила его рассмеяться: что, если вьюга не прогоняет, а спасает его? Пытается не пустить в дом, потому что...       Хайтани нахмурился и быстрым шагом направился к дому, преодолевая сопротивление ветра. Входная дверь оказалась открытой; внутри царила тишина, нарушаемая треском поленьев в камине, но этот звук, вопреки всему, не был уютным. Напротив, он будто стегнул кнутом по позвоночнику; чувство опасности навалилось сзади, придавливая к земле и начиняя ноги свинцом. Через мгновение Ран услышал незнакомый голос, который протянул его имя с нескрываемой радостью:       — А вот и Ран Хайтани!       Взгляд Рана метнулся вбок, вправо — туда, где из-за угла торчал край лестницы, ведущей на второй этаж. Неизвестный тут же сообщил:       — Аджисай тоже здесь.       Хайтани тихо выдохнул. Сам себе Ран никогда бы не признался в этом, но это был выдох удивления — стены прихожей надежно скрывали его от чужих глаз; тогда как?..       Ответ напрашивался только один, и он абсолютно не нравился Хайтани.       Больше таиться в прихожей смысла не было. Ран шагнул в гостиную, освещенную мягким теплым светом — тени от огня заплясали на его лице, подчеркивая следы усталости; однако походка была вальяжной и неторопливой.       Первым, что нашел его взгляд, вопреки выучке и инстинктам, была Аджисай. Каким-то шестым чувством Ран безошибочно понял, где она, сразу же поворачиваясь к ней, сидящей на стуле — несколько жалких секунд ушло на то, чтобы рассмотреть ее и убедиться, что она цела. Всего несколько секунд, но в эти секунды Хайтани был нем, глух и слеп — ничего другого для него не существовало.       — Где Исао?       Вопрос вернул Рана в реальность, — Хайтани наконец нашел глазами Киоши, неприятно поразившись переменам в безобидном пареньке. Сейчас он больше напоминал молодого озлобленного шакала — более того, Киоши впервые осмелился посмотреть Рану прямо в лицо, и взгляд у него был оценивающе-холодный.       Слишком знакомый взгляд.       — Он остался в Токио, — вежливо ответил Хайтани, непринужденно облокотившись о стену. — Я приехал один. А где Сатоши?       В карих глазах Киоши мелькнул огонек подозрения. Рану не составило труда понять, о чем он думает — но привычная проницательность не принесла удовлетворения; вместо нее на губах поселилась горькая усмешка.       Осторожный.       Это будет труднее, чем ему казалось.       — Мертв, — с радостью ответил Киоши, жадно следя за эмоциями Хайтани.       Бесстрастное лицо Рана осталось таким же — даже когда пистолет в руке Киоши дернулся в сторону Аджисай. Он держал на прицеле ее.       Догадливый.       — Ну, — Ран развел руки в стороны, — и что мы будем делать? Какова моя роль в этом спектакле?       Краем глаза он заметил, как испуганно вздрогнула Аджисай. Весь ее облик так и кричал о том, чтобы он не дразнил зверя — зверя, у которого на руках были все козыри. Привязанная к стулу, с растрепанными волосами, пребывавшими в еще большем беспорядке, чем после их прогулки по лесу, Аджи казалась крошечной и хрупкой, точно нахохлившаяся одинокая птичка, сидящая на ветке в сильный мороз.       Уголок рта Хайтани дернулся от бешенства. Единственное, чего он сейчас желал — это подойти к ней, каким-то чудесным образом зная, что Аджисай поможет ему вернуть утраченное равновесие, залатать дыру, которую пробило самоубийство Исао. Но он не мог — и все из-за этого...       — У тебя роль жертвы, — спокойно сообщил Киоши, ухмыляясь.       ... ублюдка, который подозрительно похож на Кодзиму.       И едва эта мысль оформилась в голове, выдержка отказала ему. Лицо Рана изменилось — всего на мгновение, но на нем явственно проступило изумление. И Киоши тотчас уловил эти эмоции — рассмеялся радостно, почти визгливо: Аджисай невольно зашевелила связанными руками, желая заткнуть себе уши, чтобы не слышать этот мерзкий смех.       — Ты меня узнал, — так, словно они были старыми добрыми знакомыми, воскликнул Киоши. — А вот она...       Склонный к театральности.       Он снова ткнул пистолетом в сторону Одзавы, чем обеспечил себе как минимум одну оторванную конечность.       — Не догадалась. Пришлось сказать прямо.       Представив ужас, который обрушился на Аджисай, Ран испытал неотвратимое желание броситься вперед и оторвать Киоши голову голыми руками. Он почти почувствовал, как рвутся между пальцев вены и сухожилия, как горячая скользкая кровь стекает на пол, пачкая мыски ботинок.       По документам у Кодзимы не было детей, но Киоши — новый Киоши, — был слишком похож на него. Ран ощутил себя глупцом — странное, незнакомое для него чувство, — и разбросанные в разные стороны звенья цепи наконец соединились в одно целое.       — Пришел отомстить за того, кто даже не удосужился объявить себя твоим отцом? — насмешливо фыркнул Хайтани.       Это был не вопрос — точный и болезненный удар в цель. Лицо Киоши исказилось, превращая его черты в нечеловеческие.       Жестокий, — мысленно поставил еще одну зарубку на деревянной заготовке Ран, добавляя новые штрихи к образу Киоши.       Уродливая гримаса гнева утихла, разошлась, точно круги на воде от брошенной фразы — и снова стала безмятежной водная гладь.       Но хорошо контролирует себя, — добавил Ран. Это было уже на уровне инстинктов, привычка, крепко въевшаяся в мозг еще в раннем детстве — оценивать своего противника, составляя его портрет, дабы предугадать возможные действия. Хайтани делал это автоматически; процесс занимал считанные секунды и никак не отвлекал от того, что происходило в реальности.       Но никогда еще чужой портрет не совпадал с его.       — Я знаю, что ты делаешь, — почти добродушно отозвался Киоши. — Пытаешься вывести меня, а сам анализируешь. Прикидываешь, как тебе выбраться из такой дрянной ситуации — а она ведь и правда дрянная, верно, Ран? Ты один, твой человек мертв, я держу на прицеле то, что тебе дорого... Нет-нет, — Киоши хихикнул, — не надо мне отвечать. Не возражай — я же вижу, что она дорога тебе. И тут дело не в том, что тебе велели сохранить ей жизнь. Ты сам этого хочешь.       Он наморщил лоб, что-то вспоминая.       — Как принято говорить в таких случаях? Даже обезьяны падают с деревьев, Ран. Ты считал себя неуязвимым, но вот уже второй раз допускаешь ошибку. Первая стоила тебе свободы... Вторая будет стоить жизни. И, что интересно, оба раза причиной твоего падения стал один и тот же человек.       У Аджисай лицо сделалось удивленно-несчастным, когда Киоши ткнул пистолетом в ее сторону:       — Она. Да, — обратился он к ней, — не мой отец, а ты. Не надо так изумляться. Именно ты стала камнем, о который споткнулся Ран Хайтани на своем пути. И именно ты будешь камнем, который упадет ему на голову. На твоем месте, Ран, я бы ее убил. Она же как проклятый предмет — поднимешь, и везение покинет тебя.       — Счастье, что ты не на моем месте, — едко отозвался Хайтани. — И на удачу я никогда не полагался.       — Как и я, — рассмеялся Киоши. — Предпочитаю все продумывать до мелочей. Ты уже заметил?       Конечно, он заметил. Сложно не заметить наручники, прикованные к балясине лестницы и болтающиеся там, как елочная игрушка; а также то, что огнетушитель, ранее расположенный возле входа в гостиную, куда-то исчез, как и все предметы в радиусе трех метров от Хайтани.       Он ничего не мог использовать, потому что вокруг ничего не было: только слепое пятно в виде Аджисай — Киоши правильно все рассчитал, когда навел пистолет на нее. Ран знал собственное тело и возможности: он бы за несколько секунд понял, что грянет выстрел, получив драгоценную отсрочку. Но Аджисай не поймет. А если и поймет, не сможет среагировать.       Одна только мысль о том, что жизнь покинет ее тело — погаснет огонь волос, станет тусклой зелень глаз, — швыряла его в бездну отчаяния.       — Ты знаешь, что делать, — Киоши кивнул на перила.       — Зачем мне слушаться тебя, если ты все равно убьешь обоих?       В любой другой ситуации Ран давно бы расхохотался над самоуверенностью мальчишки, но не в этой. Киоши, который был точно его отражение в зеркале — кривое, искаженное, но чрезвычайно похожее, словно бы их лепили из одного теста, — стоило опасаться.       И Ран ждал ответ без тени улыбки.       — Потому что я не собираюсь убивать ее, — Киоши встал и приблизился к Аджи, не сводя глаз с Хайтани. — Мы с Аджисай нашли общий язык и договорились помочь друг другу: она не мешает мне, а я не заканчиваю то, что начал мой отец.       — Ты еще клятву принеси, — предложил Ран, наблюдая, как чужая ладонь коснулась рыжих волос.       — Но мы правда, — Киоши наклонился, почти дотрагиваясь подрагивающими в улыбке губами до ее макушки. Пистолет теперь упирался Аджисай в правый висок. — Нашли общий язык. И со временем поладим еще лучше. Может, станем добрыми друзьями... Я ведь никогда не обижал ее, в отличие от тебя. Да?       Ран видел, как дуло уперлось сильнее, царапая нежную кожу. У кромки рыжих волос нервно трепетал синеватый ручеек венки; в широко раскрытых зеленых глазах царила странная эмоция, которую Хайтани затруднялся идентифицировать.       — Аджисай? — поторопил ее Киоши.       На крошечную долю секунду Рану показалось, что она готова согласиться — ведь он прекрасно помнил, как она рыдала, сползая по стене вниз, когда увидела вырезанное на коже имя, каким безнадежным и тоскливым был ее плач.       Он принес ей столько боли...       Она должна желать ему смерти.       Пересохшие губы Аджисай разомкнулись и прошептали:       — Катился бы ты в Ад к своему папочке, Киоши.