о свободе

Авис уложил чемодан Сциллы в багажник машины. Водитель довезет ее до аэропорта, и она улетит, словно птичка, к свой мечте. Практика во французском издательстве правда была большим шагом для Сциллы, но Авис не мог смириться с двухмесячным одиночеством. Он стоял, пытался улыбаться ей, делая вид, что рад за нее, что спокойно сможет отпустить. Сцилла смотрела в ответ каким-то виноватым взглядом, словно понимала его. Она возможно правда понимала чувства Ависа, поэтому и стояла тут, опустив немного голову. -Ну что, ласточка, — первым сказал он, — время уже много. -Авис, — сказала Сцилла и обняла его. Авис крепко сжал руки на ее спине, последний раз вздохнул запах волос. — Обещай, что не будешь грустить, — прошептала она ему в шею, — и что не будешь буянить, и что будешь аккуратен, и что будешь отдыхать: много спать и читать. Пиши мне, звони, Авис, я буду следить за тобой из любой точки мира, понял? — Сцилла посмотрела ему в глаза, — не вздумай надеяться, что избавишься от меня. Никогда! -Обещай, что ты исполнишь свою мечту, Сцилла, — сказал он. -Обещаю. Обещаю, я уезжаю для того, чтобы вернуться. -Я всего лишь хочу тебе счастья, — прошептал Авис, он наклонился и поцеловал ее в щеку, чувствуя на них слезы. Сцилла обхватила его голову пальцами, и громко шмыгнула носом от слез в этот момент. -Люблю тебя, — сказала она. -И я тебя, ласточка. Сцилла села в машину. Авис смотрел ей в след, пока машина не скрылась за горизонтом. Он остался один. На следующий день, после драки в подворотни Йорка, все новости заполонили слова о признании в убийстве. Капитан лондонской команды — Питер Лесс — пришел в полицейский участок, положил на стол нож и сказал, что это он убил своего тренера. Через еще несколько дней появились новости о том, что Питер находился на учете у психиатра, что с детства за мальчиком наблюдали врачи. Авис не сильно горел желанием углубляться в чтение новостей, но где-то он видел, что у Питера было подозрение на шизофрению. Сейчас его направили на подтверждение этого диагноза, а с Ависа и Вейна сняли все подозрения. Никто больше из команды Лондона не пытался с ними связаться, директор академии Акромион публично выступил с речью, в которой говорил о благородстве, эрудированности и воспитании своих студентов. С ним Авис больше не виделся. Черная кожаная куртка висела на дверном крючке, Авис много времени провел, сверля ее взглядом, но трогать ее пока не хотелось, казалось, что это экспонат в музее, словно куртка была драгоценнейшим артефактом, и ее нельзя было трогать, иначе она разлетится в прах. И все воспоминания и мысли Ависа тоже разлетятся в прах. От знакомых, которые остались в академии из-за пересдачи экзаменов, Авис услышал, что вся волейбольная команда академии улетает на спортивные сборы в Испанию. Авис не часто врал, и себе самому врать не умел: он знал, что он хочет увидеть его еще раз. Еще много раз. Он понимал, что та симпатия, та страсть, которую он испытывал к нему чуть больше года, уже укоренилась в нем, она вросла в Ависа и обратилась в нечто другое. Раньше Авис думал, что когда он утолит свой голод и свое желание, то и тяга к нему исчезнет, но он не был удивлен, когда после поцелуя, чувства не пропали, а еще глубже врезались в его сердце. Этого стоило ожидать. Но при всем при этом у него не было сил пойти к нему. Его гордость была уничтожена его чувствами, он готов был унижаться и дальше искать пути к нему, но у Ависа просто не было сил. Проснувшись утром, Авис увидел в интернете, на страничке волейбольной команды, общее фото парней и подпись: «прибыли на сборы в жаркий Мадрид». Авис отбросил телефон в сторону. В тот день он не поднялся с кровати. После слабости началось чувство вины. Авис корил себя за то, что не пошел к нему. За то, что не сказал то, что хотел. Он придумал странность — обменяться дорогими вещами, но для чего? Когда Авис смотрел на его куртку, то создавалось ощущение, что идет дождь, что все тело Ависа сырое от воды, что его голову держат в ладонях и что его губы… -Как ты, дорогой? -Все отлично, Акромион прекрасен, когда тут нет людей. -Да ну? Я думала, ты любишь местные мероприятия. -Ой, Сцилла, я стал слишком стар для них. Теперь пью только чай. -Рада слышать. -Ты уже ела лягушек? -Да, — из динамика телефона послышался смех. — Такое себе, на самом деле, не понимаю, откуда столько шуму вокруг этого. -Да, намного лучше попробовать человеческое мясо. Скажем, пару кораблей крепких греков. -Дурак ты, Авис! Рассмеявшись от собственной шутки, Авис чуть не упал со стула. (Сцилла — морское чудовище в древнегреческих мифах — питалась моряками, которые проплывали мимо нее, например, дружинной Одиссея — прим.) -Не могу больше болтать, Авис, нужно работать. У тебя есть планы на вечер? -Конечно. Думаю сходить в кино. -Кино? -Да, какое-то там историческое. -Один? -Туда идут Вернер с компанией, вот позвали. -Хорошо, потом расскажешь про сюжет. Целую! -Пока, ласточка. Авис не пошел в кино. Его, честно сказать, никто и не звал. Летом в Акромионе оставалось очень мало студентов: большинство — бюджетники, у которых либо нет дома, либо их там никто не ждет, либо они продолжают учиться, но это уже совсем, по мнению Ависа, больные люди. Оставались и те, у которых не хватило денег на взятку, и им пришлось остаться на летние занятия, которые академия устраивает для отстающих. Почти каждый день Авис видел Реми, когда ходил в столовую. Парень обычно сидел под деревом, опустив нос в книгу. Реми Саликс был одним из самых лучших учеников Акромиона, он учился на стипендии. Он был его бывшим парнем. Раньше Авис мало внимания обращал на Реми, зачастую из-за того, что тот начинал его бесить, особенно когда Реми был рядом с ним. Но сейчас Реми был точно так же одинок, хотя по виду невозможно было сказать, что это как-то досаждает ему. От скуки Авис решил убраться в комнате. Он жил в ней на протяжение всей учебы один, и все вокруг буквально обросло ненужным хламом. По началу все шло нормально — Авис даже удивился, что решил скрасить одиночество каким-то делом, отличающимся от приема наркотиков или алкоголя. Он вытряс из шкафа все старые книги и учебники, нашел те, которые думал, что потерял. Тогда ему пришлось выплачивать библиотеке штраф. Он нашел свой старый ноутбук, получилось даже включить его, Авис откопал свои старые сочинения на латинском. Пока читал их, он не мог не кривить лицо от глупых грамматических ошибок, волей ностальгии он брал карандаш в руки и исправлял их, потом зачеркивал предложения и перестраивал их, чтобы мысль звучала лучше, хотя эти сочинения никто никогда и не прочитает больше. Его уборка зашла в тупик, когда Авис выгреб из-под кровати ящик со своими рисунками. Он перестал активно рисовать года два назад, исключая тот портрет Сциллы, который он вложил в ее сумку перед отъездом, хотя до этого обожал рисование. Рисовал с самого детства. В этой коробке лежал старый графический планшет с тех времен, когда Авис изучал основы компьютерного рисования. Пытаясь вспомнить причину, по которой он бросил некогда любимое дело, Авис все глубже проваливался в размышления. Точной даты и причины выявить не удалось, но Авис помнил, что в один момент просто пропало вдохновение и желание. Словно алкоголь, смешавшись с огромной тоской из-за смерти бабушки, затмил и это. В стопке этих рисунков было много видов Акромиона, его архитектура, было много портретов Сциллы и матери, но самые последние работы можно было объединить в одну категорию — на всех них были силуэты одного и того же парня. -Да, представь, я брала интервью у хозяина модного дома! Практически сама, без помощи подготовила вопросы. -И что, он уже позвал тебя замуж? -Ему шестьдесят! -Ты любишь еще старше? -Авис! Во время всего разговора с Сциллой, Авис не переставал улыбаться, он словно открывал свое личное солнце, светящее только ему, когда нажимал кнопку приема вызова от нее. -Завтра идем в музей, нужно будет подготовить статью, описать экспонаты и атмосферу, немного волнуюсь, это всегда удавалось мне хуже. -Нет ничего, чтобы ты не смогла, ласточка. -Спасибо. Час так быстро прошел! Уже зовут на ужин. -Понял, надеюсь, сегодня вам пожарят самую большую лягушку. -Придурок! Люблю тебя. До завтра! -Пока, ласточка. Как только с экрана пропала Сцилла, Авис перестал улыбаться. Он не произнесет ни слова до завтрашнего созвона, потому что ему просто не с кем разговаривать. Но говоря Сцилле, что у него все хорошо, и что каждый вечер он ходит гулять с компанией ребят, Авис считал, что оберегал ее. Каждый вечер Авис выкуривал косяк травы, объясняя себе, что это для хорошего сна. Хороший сон все равно не приходил, и уже к концу первого месяца в одиночестве Авис чувствовал себя машиной, движущейся по инерции. Если погода была жаркой, то он лежал пластом на кровати, а если начинались ливни, то сворачивался в клубок под одеялом. Не было сил или желания вообще выходить из комнаты, заставляло Ависа это делать только чувство голода. Все его мысли, если они были трезвые, то есть до курения, был заполнены Вейном. Если Авис накуривался, то думал о своем ничтожном существовании. Появилась ломка. Трава уже перестала спасать, мозг требовал большего. Авис расчесал все руки и горло, словно не мог дышать. Зависимость это определенная игра — достигая одного уровня, ты попадаешь на другой: достигая одной фазы эйфории, тебе становится мало, хочется дальше. Так и происходит в девяносто процентах случаев: травка, таблетки, порошки, сильные наркотики в шприцах. Обычно они становятся последней станцией — потому что дальше уровней нет. Вы дошли до финала. Авис собрался вечером и решил, что хочет уехать. Около двери он остановился и взглянул на черную куртку. Впервые за три недели прикоснулся к ней. Вопреки ожиданиям она не рассыпалась и не исчезла. Авис сжал рукав куртки, ощущая пальцами грубую ткань. Появилось дикое, необузданное желание надеть ее, чтобы запах его стал еще сильнее. Авис надел куртку и закрыл глаза. Он снова стоял между двух домов, капли дождя заливали его лицо, которое держали холодные руки. Его губы грубо сжимали чужие, чужой язык постоянно касался собственного, чужое дыхание сводило с ума. Авис приехал к бизнес-центру Йорка и поднялся-ка крышу. Он хотел затмить одну зависимость другой, хотел, чтобы адреналин заменил алкоголь, наркотики и его. Авис сел на край крыши, чувствуя дрожь во всем теле, он специально смотрел вниз, чтобы это ощущение страха и паники увеличивалось, чтобы организм поверил в то, что он скоро умрет. После дождливой и сырой весны наступило аномально жаркое лето, каждый день Авис еле выживал от жары, но сейчас, вечером на крыше, был ветер, который сглаживал эту жару и позволял вздохнуть полной грудью. Куртка пахла им. Авис закрыл глаза, чтобы снова вспомнить ту дождливую ночь, он вспоминал ее каждый день, он засыпал, ощущая дождь, и просыпался, чувствуя руки на лице. И каждое утро его сердце останавливалось, когда он понимал, что никаких рук нет. Одиночество словно выгрызало по куску его сердца каждый день, Авис понимал, что однажды он проснется, а сердце закончится… Не смотря на эти мысли, после крыши стало легче. Желание броситься с головой в омут с алкоголем и наркотиками не пропало, но точно стало меньше. Сев в машину, Авис решил, что хочет навестить мать. Отец сильно злился, когда Авис ездил к ней, потому что считал, что так он делает ее здоровье хуже, но Авис знал, что тот просто ненавидит его и все. Отцу давным давно стало плевать на мать — он оплачивал ей сиделку, но сам не навещал ее. Часто упрекал и винил Ависа в ее болезни. Словно рак дается нам за грехи. Мать Ависа не пила никогда, не курила и вообще-то всю жизнь занималась спортом. Если бы был суд, куда можно было бы придти и потребовать отменить болезнь, то Авис пошел бы и спас маму, потому что она точно не заслуживала этого. Первое время Ависа часто посещали мысли: почему она? Почему не отец, он намного больше заслуживает смерти. Все деньги, которые Авис получал с продажи наркотиков, он отправлял в больницу, чтобы лечение матери продолжалось. Но это не уберегло ее — болезнь развивалась, в один момент мама перестала говорить. Авис понял, что никогда больше не услышит ее голос, с которым она рассказывала ему сказки, пела ему песни. Потом отец нанял Иванку — сиделку — которая оказалось молодой девушкой, Авис помнил, что она была очень высокой и улыбчивой девушкой, чуть старше его самого. Вдруг, словно крыша и адреналин наконец открыли ему глаза, Авис задумался. Он настолько был уверен, что ему некуда больше ехать, что совершено забыл про родной дом. Его голова была забита его образами, тревогой, наркотиками, Авис совершено забыл про мать. Он ударил себя ладонью по лицу, в этот момент он хотел убить себя. Авис открыл телефон, стал искать билеты, но передумал и сначала набрал номер Иванки. Первый звонок Ависа сбросили, он цокнул языком, но вместо повторного звонка решил продолжить смотреть билеты на самолет. Уже даже нашел подходящий, на завтрашнее утро, когда ему перезвонили. -Алло? -Здравствуйте, Иванка. Это Авис. — Сказал он на родном языке, удивляясь собственному акценту. -Здравствуй. Соболезную, Авис, искренне, жаль, ты не смог проститься. Все вокруг похолодело. Авис замер, пытаясь понять слова Иванки, сердце за секунду развило бешеную скорость, поэтому он просто перестал дышать. Телефон намертво затвердел в руке, Авис сжал его так сильно, что мог сломать. -Ч-что? -Оу, — на другом конце телефона Иванка явно была в замешательстве, она промолчала, но потом сказала: — Мариетта, она умерла, Авис. -Мама? -Бог ты мой, Авис, ты где сейчас? Горячие слезы покрыли его глаза, Авис закрыл рукой рот, а потом закусил палец, лишь бы не закричать. Все его тело дрожало, словно сквозь него проходило миллион проводов, которые били его током. Сердце, остатки от него, сжалось так, что вся кровь в теле остановилась. -Иванка, когда умерла мама? -Уже месяц прошел, — было слышно, что девушка тоже не сдерживает слезы. — На похоронах мистер Волнош сказал мне, что ты не прилетишь, что у тебя учеба, и те новости про убийство… нужно было догадаться, что что-то не так. -Она… мама мучилась? -Нет, Авис, — Иванка плакала, он слышал это, — нет, это произошло во сне. Я, право слово, и думать не могла, что ты не знаешь… Мистер Волнош, он… Иванка еще много говорила. Авис не слышал ничего. Все сложилось в одну картину. Тот самый разговор с отцом в машине, когда с ним еще сидел Вейн. Ругань. Через несколько дней мама умерла, а оскорбленный отец не стал рассказывать Авису. Последнее счастливое воспоминание из детства было связанно с ней. Авис помнил, как они сидели дома за столом. Бабушка с мамой готовили что-то, пока Авис рисовал. Он рисовал их дом и цветы вокруг, за окном был дождь, но на его рисунке ярко светило солнце. Он отбросил в сторону карандаши и радостный показал им рисунок, бабушка потрепала его по голове и повесила рисунок на холодильник, закрепив магнитиками. Мама сказала Авису: -Ты настоящий художник, сынок. Никогда не бросай это дело. Есть, наверное, три самых сильных чувства, способные убить человека. Вина. Страх. И любовь. Авис чувствовал все это сейчас одновременно. Вина, за то, что бросил ее. Страх, что по истине остался один. Любовь, детская, искренняя любовь к матери. И все это в сумме сейчас убило Ависа. Он умер, не будет больше того мальчика из воспоминаний. Хоть его сознание очень давно поменялось из-за наркомании, Авис хотя бы оставался собой в те моменты, когда был трезв. Сейчас он погиб окончательно. Авис знал только один способ, как справиться с такими сильными эмоциями в своей душе.