"Willkommen in Hamburg, Jungs"

Саша резко поднимает шторку и вглядывается. Привычно приходится сначала зажмуриться, потому что ватная белизна облаков ослепляет. Но постепенно глаз привыкает, а вместе с ним и сознание — мир прекрасен и удивителен, когда смотришь в окно самолета на высоте нескольких тысяч метров. И тут же накатывает какое-то странное умиротворение. Ты выше облаков, в небе, и можешь еще пару часов наслаждаться первозданной красотой. И мысли сами выстраиваются в ровные ряды и начинают течь размеренно и медленно. И самые светлые воспоминания решают, что нет лучшего времени, чем разглядывание облаков, чтобы вновь напомнить о себе. Саша чувствует внезапную тяжесть на плече и осторожно поворачивает голову. Улыбка сама, легкая, как облака, мелькает на губах. Ярослав, видимо, все-таки уснул. Перенервничал из-за всего. И из-за полета, в частности. «Саш, я так не люблю летать. Саш, я у окна не сяду, ты учти. Саш, я буду музыку слушать. Нет, Саш, я не усну, ты что? Такое событие же!». И пожалуйста, отключился. Правда, наушники так и не вынул. И кажется, все еще слушает этот альбом немцев. Не понять по лицу, правда, слышит ли до сих пор. Никак не реагирует. А ведь по началу, едва только взлетели, постоянно отвлекался, ставил на паузу и восклицал: «Такой звук! Саш, они просто боги сведения звука! Так вокал здорово выведен. А какой хор. Тексты я сразу не понимаю, но, по отдельным словам, неплохо. Господи, какое пианино, а! Казьмин, он и рычит классно, тебе зайдет. Баритон офигенный!». Саша слушал и кивал, исподтишка поглядывая на тихую соседку у прохода. Но девушка была сильно увлечена телефоном. Да и с самого начала не проявляла никакого интереса к сидящим рядом с ней парням. Но Саше все равно было неловко за достаточно звонкие возгласы Ярика. Тот ведь забывал вытаскивать наушники, и говорил громче обычного. И Саша не придумал ничего лучше, как склониться к другу поближе, чтобы тот не орал. И сам вытаскивал периодически наушник, прислушиваясь. А еще немного засматривался на идеальные брови и терялся в сияющем взгляде голубых глаз. И ловил кайф от вот такой простой близости, и даже внутренне радовался тому, что на его предплечье то и дело опускалась теплая мягкая ладонь. Эмоции все еще не отпускали. Да, они уже летят в самолете, все случилось, и впереди только самое главное и интересное. Но мыслями постоянно хотелось возвращаться назад. И сложно было выбрать момент, от которого сильнее всего билось сердце. Потому что за последние три месяца, кажется, у Саши тахикардия почти не прекращалась. И чувства накрывали волнами с какой-то почти издевательской периодичностью, о которой знал заранее только один Ярослав. Потому что виной всему был только он один. Его самый близкий и удивительный друг, что сейчас удобно пристроил голову у него на плече и, наконец-то, успокоился. Его внутренний бушующий океан затих. А вот Сашин все еще шел волнами и пенился у кромки. И мимолетный взгляд на сомкнутые губы и слегка подрагивающие веки совсем не помогал успокоиться. Хотя, облака за окном честно пытались помочь. И почти сумели. Саша вернулся в тот день, когда Ярик в переписке между смайлами и междометиями отправил короткую аудиозапись. Это была она, еще сырая, но уже родившаяся новая мелодия. И она сразу как-то запомнилась и зацепила. И Ярик тоже предупредил, что это нечто особенное. И Саша тогда еще даже не догадывался, во что все выльется, и как же сложно будет сдерживать эмоции. Спустя месяца два, наверно, пока Казьмин был в Питере, Ярик в один солнечный день просто запихнул его в машину, пообещав нечто, опять же, особенное, и привез на свою небольшую студию к другу. Артем скромно улыбнулся и как-то слишком быстро испарился, пообещав не мешать и купить чего-нибудь сладкого к чаю, чтобы отметить. — Отметить что? — не понял тогда Саша, пытливо изучая лицо друга в поисках ответов. Но Баярунас только быстро плюхнулся в кресло перед монитором и начал что-то колдовать. — Сейчас поймешь. Это день рождения, Саш. Рождение нашей песни. Пока еще моей, но как только послушаешь — она тут же станет и твоей. Я так хочу. И надеюсь. — Ты написал песню? Музыку и слова? Саша тоже поскорее сел на стул — не каждый день такие новости сообщают. А еще так, будто: «У вас родился ребенок». Ну да, в каком-то смысле, и правда, родился. Ярик родил. Хм, да, ну и ассоциации. И ведь, если задуматься и вспомнить, о процессе «беременности» Саша тоже был в курсе. Ярослав упоминал, что работает над особенным текстом — очень сложным эмоционально, и задергал всех знакомых дам, что любезно всегда ему помогали с переводами. А еще намекал, что Антон Круглов, наконец-то, прислал ему такую вещь, что он сразу прослезился и забыл, как дышать. Сашка не сильно интересовался подробностями — не до того всегда было, да и Ярик не сильно спойлерил — все в себе держал, оказывается. И творил потихоньку магию. Свою первую песню. Хотя, стоп, он же сказал, что это их песня. Дуэт будет? — Давай, ты послушаешь. Там специально вокал пока обработанный. И скажешь мне свое мнение. Слова почти мои, да, Саш. И музыка — моя. И аранжировка. Но это не окончательная. Но Антон дал мне основную тему. — Ох, Ярик, давай уже, включай. Ярослав вновь повернулся к монитору, а Саша сразу закрыл глаза. Стало вдруг очень-очень страшно. Ведь этого дня он ждал. Всегда знал, что рано или поздно это случится. Когда смотрел в большие голубые глаза, горящие идеями наравне с безумием и такой глубокой мудростью, что иногда просто пугала. В привычной шутке «молодящийся дед» было намного больше истины, чем он хотел. И Ярик, наверно, понимал, и потому никогда не обижался. Он, вообще, сразу как-то в их общении принял всю язвительность Казьмина, как данность и такое необычное проявление симпатии. И Саша старался не разочаровывать. Иногда даже сам пугался того, как сильно хотел Ярику во всем угодить. Даже в шутках на грани. Песня случилась. Но разве ж можно после одного прослушивания понять хоть что-то, когда мозг просто отказывается воспринимать, а сердце бьется уже где-то в горле, и ладошки потеют со страшной силой? А еще этот взгляд. Таким пытать можно. Ярослав смотрел не на него, а в него. А еще под кожу забрался своим творением. Души коснулся. — Еще раз давай. — Саш… — Еще раз. Стало немного полегче. Даже получилось отметить, что структура у песни ровно такая же сложная, как у японцев, такая, как любит Саша, но при этом трагизм и ритм местами, как надо Ярику. И все так сочетается, а потом разливается по разные стороны и меняется, что дрожь по всему телу. И это еще в слова не успеваешь вникнуть. Потому что от одних обрывочных фраз уже чувствуешь, что слишком лично, ощущаешь тему, не понимая конкретный смысл. Да и там завуалировано все, метафорично, попробуй разберись. Похлеще концептов его концертов будет, это уж точно. Но цепляет и не отпускает. И Саша сразу понимает, слышит, где его партии будут, его слова и чувства в этой песне. И где на разрыв эмоция. Где придется не петь, а кричать. Ярик не стал, но Саша все услышал сам. После второго прослушивания Ярик молчал и больше не смотрел так пытливо. Сам, кажется, немного «улетел», заслушался. Чуть склонил голову, пряча лицо. И губы поджал. Волновался. — И когда запись? Мы здесь будем или у Саши Мельникова? Может, у Круглова? Ярик резко поднял голову, и Сашу словно жаром от огня обдало — а это всего лишь на него снова посмотрели. Да уж. «Держись, Казьмин. И лицо тоже держи. Однажды тебе уже приходилось. И ты неплохо справился». Но тогда, три года назад было попроще. Ярик по телефону позвонил, и воздействовал на Сашу только голосом, интонациями. Никаких трогательных пронзительных взглядов и поджатых губ. Предложил сыграть Иуду в его новом проекте совместно с театром. Так просто и сказал. И про себя, что Иисусом будет. А еще занимается костюмами, светом и, главное, музыкой. Все зазвучит иначе. Сашке тогда от радости просто кричать хотелось и по потолку бегать, как Человек-паук. Потому что роль — мечта. И остальное вообще неважно. Он даже ведь и не предполагал, что с ним такое случится. А тут, пожалуйста, Баярунас, неугомонный абсолютно человек, сам берется за этот сложнейший и великий материал. Да, он ему уже не в новинку, но все же. И тяжело было тогда дышать, потому что от улыбки едва не трескались щеки, и голос предательски задрожал. Но, актер Сашка или кто? Отлично справился с ролью. Даже друга в некоторое замешательство завел. Ярик рассказывал про проект после вопросов уже как-то менее уверенно, но, услышав согласие, приободрился. А уж при встрече в глазах у Казьмина, наверно, такие черти огненные горели, что не пришлось больше ничего объяснять. А что же делать сейчас? Как показать свою радость? И радость ли это? Столько чувств, разве можно дать им всем название? Да и надо ли? Лучше сразу к делу, верно же? — Запись? Я…я не знаю еще. Не решил. Саш, а ты что думаешь? Как хочешь? — Ты не продумал маркетинг и пиар нашей первой авторской песни? И даже не знаешь, где писать будем? Ярослав, как так-то? — Саш. Нет, я думал, конечно. Сами все запишем с Темой здесь. Я все сделаю. Я…тебе понравилось? Скажешь уже что-нибудь нормальное, Казьмин? Ярик явно почувствовал наигранную фальшь. Ну еще бы, его разве проведешь? Теперь — уже никогда. Все видит и чувствует, зараза. Считывает моментально. Научился за семь лет. — Я потрясен. Текст мне скинешь? — Текст? Ах, да. Сейчас… — Ярик снова повернулся к мониторам, полез в телефон, привычно поставив ногу на стул. — Ярик. — А? Сашка не выдержал. Но что-то ведь надо было делать со всей той бурей внутри, что грозила лишить его сознания. И сказать уже, наконец «что-то нормальное». Он резко встал и крепко обнял друга, тут же прижимаясь щекой к виску, зажмурился. И замер вот так, пока Ярик не обнял его в ответ и не выдохнул, щекоча шею дыханием. — Саш. — Спасибо. «Спасибо, Ярослав. За все. И за песню, конечно». Облака все так же лежали густым покрывалом, небо ослепляло и сияло, а легкое гудение самолета начало постепенно трансформироваться в ту самую мелодию. И слова. И от слов вновь мелькнула на лице легкая улыбка. Вспомнилось. — А о чем песня, Ярослав? Я ведь имею право знать, верно? — Ой, Саш. Ну, о чем песня? О любви, конечно. Только о ней. — Эм. То есть, ты написал нам песню о любви, верно? — А ты ждал от меня чего-то другого? «И вот что здесь ответишь?». Сашка потом, конечно, перечитал текст раз десять. И послушал демку. Но ничего так и не понял. И вот как так можно тексты писать, что даже ему непонятно? А Ярик только улыбался хитро и не давал никаких объяснений. — Это искусство, Саш. Просто почувствуй. Когда записывались на студии, Казьмин ой как много всего почувствовал. Потом спать всю ночь не мог. И от усталости эмоциональной, и от мыслей своих бегающих. И новых, совсем уж странных ощущений. Сколько дуэтов у них с Яриком до этого было? Сотня? Больше. И никогда так сильно не пробирало. Никак в голове не укладывалось, что это Ярик написал. Да, потом выяснилось, что Круглов там руку приложил и клавиши Пантелеев сводил и придумывал, и гитарист поучаствовал, а с текстом тоже «работали», как выразился сам Ярик, но все равно. Это была его песня. Его для них обоих. И Сашка очень старался не разочаровать. Но песня будто бы помогала сама. Это не ария Раскольникова — здесь все было словно для него. Пой, Саша, наслаждайся. Но придется все-таки кое-где напрячься, простых путей мы никогда не ищем и не любили. Но, слушай внимательно, все ведь так, как нам нравится. Нам обоим. Ну ладно, запись сделали. Все свели, все правильно и так, чтобы понравилось им обоим. А дальше что? Куда с этим первозданным шедевром дальше идти? Петь раз в полгода на концерте или фестивале, как «Соломона»? И все? Ярослав снова не давал никаких четких ответов. Продюссированием их дуэта он ведь занимался, он все это затеял и воплотил в жизнь. Сашка прекрасно понимал, как и зачем песни выпускаются. А Ярик уж и подавно. В его окружении точно были настоящие знатоки и профессионалы всех этих песенных дел. Но ничего конкретного от друга Сашка добиться не мог. И ни на один предстоящий концерт на год вперед эта песня не была заявлена. Ярослав так и сказал: «Мы ее пока петь на публику не будем. Надо немного подождать, Саш. И, я показал ее кое-кому, скоро, я уверен, будут новости. И ты очумеешь, Казьмин». Поэтому, по факту, ничего сильно в жизни Саши после записи песни не изменилось. Продолжились спектакли, репетиции, разные проекты с концертами. У Ярослава тоже намечались премьеры и новые концерты. И он нигде и ни разу про песню даже намеков своей Армии не дал. Удивительно. Словно и не было пока её. Знали только непосредственно причастные, узкий профессиональный круг. Песня, которой нет, но которая так много значила для них двоих. Это прямо как с самыми искренними чувствами. Они есть. Но разве можно это как-то доказать и проверить? А потом Ярослав позвонил и очень долго рассказывал про какого-то немецкого продюсера и музыканта из Гамбурга, который всегда открыт к экспериментам с абсолютно разными стилями и направлениями. И решил провести некий конкурс, челлендж, где он выберет несколько песен и предложит авторам и исполнителям бесплатную запись на студии, и, исключительно по желанию, запишет и свой вокал для них. И не потребует в дальнейшем ни копейки. Просто вот такой обмен творчеством и возможность встретиться лично и поработать. А дальше, кто знает, к чему такое сотрудничество может привести? И Лена Минина через своих немецких музыкантов узнала о таком событии, парни сказали, что хотят отправить одну из своих песен. А Лена тут же подумала про Ярослава и его дуэтное творение. Казьмин слушал и все пытался поймать суть этого длинного эмоционального монолога. — Ярик, подожди. Я правильно понял? Ты хочешь отправить нашу песню какому-то немецкому музыканту и продюсеру, да? Чтобы он послушал и, если вдруг ему понравится, то мы сможем полететь в Гамбург и перезаписать ее с его вокальными вставками на его студии? И использовать его имя типа для пиара, да? Абсолютно ничего потом ему не оплачивая? — Ну как бы да, Саш. У этого немца своя огромная база фанатов по всему миру. Дополнительный пиар. — В чем пиар, Баярунас? Он просто послушает, в лучшем случае, хотя, я не уверен даже, что реально послушает, нашу песню. — Лене ее парни сказали, что этот продюсер, его, кстати, Крис Хармс зовут, погугли, он со своей группой, на минуточку, этим летом на стадионах европейских Айрон Мэйден разогревал, очень классный чувак. И он реально будет слушать. У него столько коллабов всяких на немецкой сцене, со счета собьешься. Каверы на Лакримозу, например, тоже есть. — Ну прикольно, да. Стадионы — это круто. Но, как думаешь, сколько ему со всего мира крутых музыкантов песен наприсылает? А? — Саш. А сколько простых парней из всяких Тагилов завоевывают столичные театры? — Ярик! — Если ты против, я тогда, конечно, не буду ничего никуда отправлять. Без твоего согласия я не имею права. — Подожди ты. Я ведь не сказал, что против. Я просто пытаюсь переварить информацию. И понять, чем нам это все может аукнуться. — Ты не видишь выгоды, Саш? Или что? Я не понимаю. Если ты не доверяешь мне, то давай я Лену или Мельникова попрошу тебе все еще раз рассказать. — Так. Стоп, Ярик. Я тебе доверяю. Всегда доверял, доверяю и буду доверять. Даже не сомневайся. На том конце замолчали и как-то слишком уж громко втянули воздух и тихо всхлипнули. «Он там, дышит, вообще?». — Ярик? — Я тут. — Если Лена тебе предложила такую авантюру, я согласен. Я ей тоже доверяю. И опыта у нее побольше нашего с тобой в этих делах. Как зовут этого музыканта, еще раз? — Крис Хармс. Он вызывает доверие. — Лишь бы нам платить ни за что не пришлось. Это ведь ты продюсер, ты должен волноваться о тратах. — Саш, там все прозрачно, — голос явно повеселел и потеплел. Саша тоже непроизвольно улыбнулся. — Просто отправим песню и будем ждать. А вдруг? — Ты только раньше времени сильно не надейся, ладно? Шанс ведь, сам понимаешь, не велик. — Казьмин, я все понимаю, — уже совсем уверенно, но с легкой улыбкой в голосе. «Я не в праве его останавливать». — Ты мне тогда хоть перешли письмо. На английском писать будешь? — Вместе напишем. Я на следующей неделе в Москве буду. Саша нашел время, чтобы познакомиться с творчеством этого Криса Хармса. Впечатляющий товарищ на немецкой сцене. Видно, что профессионал и уже очень давно. И действительно, с кем только он не пел. Голос Саше тоже понравился, бархатный такой баритон, обволакивающий, приятный. Песен много слушать не стал, закинул наугад, чтоб в машине по пути на репетиции не скучать. Что-то вполне себе такое обычное, смесь рока и металла, но с мелодиями запоминающимися. А еще попалось что-то и полегче. Не совсем то, что Сашке нравилось — петь такое он точно не стал бы, песни на его вокал и манеру не ложились, но фоном можно и послушать — бодренько. И мотивы прилипчивые были, попсовые, с легко запоминающимися текстами. Поэтому иногда Сашка напевал под нос, не «На земле и на воде, и во сне, и на яву», а «Край, Лорелай» и «Ве гив ауэр хат ту взэ лорд оф взэ лост». Ярик скидывал концерты с оркестром — очень качественно и неожиданно. После поверхностного знакомства с творчеством стало больше доверия к этому немцу. Да и Саше понравились его глаза — пронзительные и слишком уж добрые, теплые. Крис Хармс этот был объективно приятным мужчиной, да еще и за ЗОЖ всеми руками и ногами. Куда ни плюнь, одни достоинства. Только татуировок на его теле было слишком уж много на Сашин вкус. Ну да это немец же, музыкант на темной сцене — у них там это распространено. Ярик после отправки песни тоже не часто потом вспоминал про этого Криса Хармса, но Казьмин знал и чувствовал, что друг его переживал гораздо больше него самого. Не мог просто по-другому. Да, повзрослел, оброс неким панцирем от внешних факторов, стал проницательнее и циничнее в чем-то, поднабрался жизненного опыта и уверенности в себе, но все равно принимал все гораздо ближе к сердцу, нежели Саша. Да и справедливо. Его же ведь песня. Только вот потом как его успокаивать, когда не будет никакого результата? Идти в сеть и искать еще каких-нибудь продюсеров и музыкантов? Или Ярик, итак, уже этим занимается? Но Саша так и не осмелился спросить. В сентябре укатил в Питер на неделю из-за долгожданного и любимого «Бала вампиров». И совсем растерялся, когда Ярик поздно вечером позвонил и предложил посидеть вместе в кафе. Нет, удивила не сама просьба, а повод — «Саш, у меня есть ответ из Гамбурга. Помнишь Криса Хармса?». Конечно же, черт возьми, он помнил. И ждал вестей. И боялся. — Ты мне по телефону не скажешь, я правильно понимаю? — Скажу, конечно. Но я подумал… — Да, я тоже хочу увидеться. Давай выпьем кофе в твоём этом кафе с блинчиками. Можно прямо завтра, ближе к двенадцати. Ты уж прости, но я планирую выспаться, пока есть возможность. — Хорошо. Конечно, отсыпайся. Тогда до завтра, Саш. Адрес я скину. Но выспаться не удалось. И уже в восемь утра Казьмин написал другу о переносе встречи. Ярик быстро согласился. Неужели все понял? Во время завтрака народу в кафе было не так много, как днем. Удалось даже занять хороший столик возле стены, скрытый от посторонних глаз. Перед Баярунасом уже привычно стояла чашка с капучино с великолепной пенкой и какое-то пирожное. «Он не отказывается от еды, уже хорошо». Сам же Ярик выглядел тоже совсем обычно. Никаких трагично заломленных бровей, красных опухших глаз, поджатых губ и дрожащих рук. Он переписывался с кем-то в телефоне, и кажется, даже немного улыбался. Но Сашу заметил еще издали и приветственно махнул рукой, чуть вставая. — Привет, — улыбнулся теперь широко и открыто. — Кофе будешь? — Привет. Конечно, буду. Уши отложило почти полностью, но вот внутри все еще оставалось это тянущее странное чувство, на границе отвращения и экстаза. Потому что физическое так плотно переплетается с эмоциональным, когда ты приземляешься с огромной высоты в другой стране, где тебя ждет чуть ли не самое волнительное событие в твоей жизни. А еще рядом тот человек, от которого точно так же «сосет под ложечкой», «скручивает внутренности», «ухает сердце в пятки» и еще куча клишированных дурацких сравнений. А как еще назвать? Тогда в кафе, когда Ярослав просто показал ему электронное письмо с ответом от Криса Хармса, были те же самые чувства, что и сейчас, когда пришло время выходить из самолета. И Ярослав был почти таким же. В кафе он никак не мог спокойно усидеть на стуле, вещая о перспективах, хватал Сашу за руки и так ярко и горячо горел искрами счастья, что и другу становилось теплее. Сейчас же, он крепко вцепился в плечо, стараясь хоть что-нибудь увидеть в окне. И тоже не мог спокойно сидеть — благо, что хоть пристегнуты они все. И дышал часто-часто рядом. И Саша готов был поклясться, что слышал не только его сердцебиение, но и порхающие в гениальной голове мысли. А потом Казьмин немного повернул голову, отрываясь от разглядывания стремительно приближающейся посадочной полосы, и взглянул на него. И поймал в голубых глазах настолько горячие те самые искры радости, что сам не заметил, как легко улыбнулся и коснулся теплой руки, лежащей у него на плече. — Ну вот и прилетели. — Прилетели, Саш. Ага.