Гражданин B тоже может сражаться

У них с Куроо была очень сложная история, о которой Кенме иногда бывало немного неловко вспоминать. Они жили по соседству с младшей школы, и поскольку Куро был сыном разведенных родителей, он очень боялся общаться с другими детьми. Кенма, с которым его познакомили практически насильно, тоже не горел желанием с кем-то дружить, но поскольку иных вариантов не было, два одиноких и неразговорчивых мальчика стали проводить время вместе. В те дни отец просто приводил Куро за ручку в дом Кенмы и оставлял его там. После развода он забрал сына и переехал в новый дом, так что дел у него было достаточно, и на Куро не оставалось времени. Так у Куро появилась новая жизнь, а у Кенмы – первый в жизни друг. Только через несколько месяцев Куро решился принести мяч и позвать Кенму играть в волейбол, а не сидеть в комнате и щелкать кнопками приставки. Кенма, который в жизни признавал только в видеоигры, был немного в шоке от таких перемен, но играть с Куро было интересно. Ходить на школьные матчи тоже – утомительно, но любопытно. Смотреть записи профессиональных матчей тоже было увлекательно. Кенма не полюбил волейбол, но начал его понимать. И Куро самым наглым образом этим воспользовался, когда привел его в школьный клуб. Так и завертелось. У Кенмы поневоле появились новые знакомые, которые потом стали приятелями. В основном это были ребята из клуба, поскольку не общаться с ними просто не получалось – волейбол вообще не та игра, в которой можно держать рот на замке и сторониться тех, с кем делишь сторону площадки. Кенма учился говорить, Куро учился руководить. Они были очень успешными, и когда вышли на новый уровень, их пригласили на тренировочный матч в Сендай. Там они познакомились. Куро с Цукишимой, а Кенма с Хинатой. И влюбились. Оба. Им было… Кенме семнадцать, а Куро восемнадцать. Они знали друг друга десять лет, но о своих первых влюбленностях предпочли умолчать. Потом, конечно, догадались, но даже тогда не стали ничего говорить вслух. Оба разбились о стену невзаимности. Каждый переживал это по-своему. Кенма принял тот факт, что Хината будет видеть в нем только друга до скончания дней. Это было непросто, но Кенма вообще был устроен так, что редко переживал какие-то сильные чувства. Он разочаровался в себе, потому что позволил этому случиться и на время разрушить привычный ритм жизни, но уже через две недели он вернулся к своим обычным дням, наполненным видеоиграми, стримами, зарождавшимся в ту пору бизнесом. Кенма тогда уже учился в университете, но почти все внимание отдавал своей подпольной империи фармацевтической контрабанды. Куро был с ним, конечно. Куро не сдавался – он продолжал штурмовать Цукишиму, стараясь и так и эдак к нему подобраться, но Кенма уже тогда понимал, что ничего не получится. Куро был замечательным, он умел опекать и защищать, но он не умел разговаривать и вести себя осторожно. Против Ямагучи у него шансов не было. Ямагучи говорил с Цукишимой мягким голосом, выбирая слова, не задевая его чувства, которые всегда казались скрытыми под толщей льда, а на самом деле были оголены как провода, ожидавшие удобного момента для короткого замыкания. Кенма видел это всегда – Цукишима был очень чувствителен, его можно было выбить из равновесия не то, что неудачным словом… даже движением ресниц. И жить рядом с ним мог только Ямагучи, который от природы имел острый ум и филигранно отточенную проницательность, а не от природы имел любовь к Цукишиме – такую сильную, что в нее можно было упаковать весь Хонсю и даже Хоккайдо влез бы до кучи. Наверное. Куро был влюблен в Цукишиму, очарован его неприступностью, умом и талантами, но он не смог бы и дня рядом с ним продержаться. Кенму это раздражало. И чем больше он видел, как Куро старался все-таки добиться успеха, тем сильнее злился. Сам-то он сдался уже давно, и постоянно задавался вполне логичным вопросом. «Если я смог отказаться и пойти дальше, почему ты не можешь?» Им исполнилось по двадцать, и Кенма понял, что именно его раздражало. Не то, что Куро тратил свое время и мучил Цукишиму, хотя этот сендайский умник уже откровенно заколебался отказывать и избегать настойчивого токийского ухажера. Не то, что Куро нарушал покой Ямагучи, пожизненно страдавшего от неуверенности в себе и низкой самооценки. Не то, что Куро постоянно мотался в Сендай, даже когда был нужен для дела в Токио. А то, что Кенма влюбила в Куро, и теперь… Умирал. Буквально умирал. Это было в миллион раз хуже, чем быть влюбленным в Хинату. Это было просто невыносимо, это убивало все живое, выжигая сердце и выбивая слезы обиды и отчаяния. Да, Кенма плакал. Редко, но случалось и такое. Чувствовал он себя чрезвычайно глупо, особенно когда Куро уезжал в Сендай, а он оставался в Токио и ночевал на складе с контрабандой, потому что не хотел возвращаться в квартиру, которую они стали снимать на двоих, когда Кенма поступил в университет. Тогда это решение казалось особенно глупым, поскольку именно с этого совместного проживания у Кенмы все и завертелось – он начал понимать, что Куро для него стал кем-то… незаменимым. И не только в практическом плане. Просто – Куро никем нельзя было заменить, на его месте никого другого нельзя было представить. Ну не существовало во вселенной мира, в котором Кенма был бы готов просыпаться под звуки кухонной возни, если их производителем был не Куро, а кто-то другой. То, что Кенма позволял Куро, было строго запрещено всем остальным. И без Куро жизни не было вообще никакой. Конечно, Кенм брал себя на самоанализ и пытался выискать в себе признаки меркантильной сволочи – и находил их, как же без этого. Сложно было отрицать, что он просто удобно устроился под теплым бочком у Куро, а потому никуда не хотел сваливать. Это было правдой! И правдой было то, что Кенма вообще понятия не имел, куда он пойдет, если Куро все-таки добьет Цукишиму и уедет в Сендай или просто съедет на другую квартиру. При всем своем уме, которым Кенма славился с детства, он еще не придумал, как будет жить при таком повороте событий. Но даже это было не самым важным. Пусть ему было бы тяжело без Куро, но он бы не умер, он бы продолжал жить – дышать, пить и есть, слушать музыку и даже утыкаться в игровую приставку. Возможно, он бы вообще мысленно поселился бы в этой приставке, если бы произошло самое ужасное. А с сердцем что делать? Вот этого Кенма придумать не мог – не бытовые удобства смущали и пугали его, а именно то, что будет происходить с маленьким кусочком мышечной ткани за грудиной. Но потом настал момент, когда Куро, вроде, успокоился. Вместе с ним примерно в это же состояние пришли Кенма и Ямагучи. Цукишима, наверное, вообще просто в рай отправился от этого затишья. И этот блаженный момент продолжался целых полгода, и Кенма уже решил, что все прекрасно, и можно пригласить Куро куда-нибудь поужинать – он был готов даже постричься ради этого дела. Это был огромный шаг для Кенмы, поскольку он никогда не проявлял инициативу и вообще вел себя очень тихо во всем, что не касалось дел и их подпольного бизнеса. И он даже решился… – Может, на новогодних каникулах съездим к родителям, а потом зайдем в… – Извини, Кенма, я на праздниках буду в Сендае. Прости, что раньше не предупредил. И все. «Да пошел ты, Куро!» Кенма повторял это про себя все каникулы, которые провел в одиночестве, отказавшись от всех приглашений, которых было все-таки немало – у них с Куро были общие друзья. Из Сендая Куро вернулся поникшим и совершенно разбитым, и Кенма, который злился и пыхтел десять дней, мигом смягчился. Куро был настолько опустошен, что хотелось просто обнять его и просидеть с ним в обнимку до следующей жизни. – Это была последняя попытка. Я дал себе слово, что больше не буду пытаться. Куро умел держать слово. Больше он в Сендай один не ездил. Ямагучи и Цукишима купили отдельную квартиру и зажили в спокойствии, навещая музеи и коллекционируя фигурки и фото динозавров. Кенма и Куро, отвергнутые и разочарованные в себе, продолжили жить свою жизнь в Токио, где росли обороты их бизнеса и появлялись новые перспективы. Кенме было двадцать три, а Куро двадцать четыре, когда их отношения опять изменились. Куро понял, что был влюблен в Кенму. Взял и понял. Нет, не враз, конечно. Просто он никогда не рассказывал, как это произошло. Кенма тоже не сразу осознал, когда Куро начал везде за ним ходить и следить за его встречами и разговорами. Момент был очень сложным, а злопамятный Кенма не собирался прощать ему те новогодние каникулы, которые он провел на футоне в обнимку с бутылкой минеральной воды и шоколадными конфетами. Он сочувствовал Куро после его окончательного отказа от Цукишимы, он продолжал любить его и ценить все, что он делал, но прощать не собирался. Память у Кенмы была такая, что в ней можно было архивы мировой истории хранить. Куро стал раздражаться, когда к Кенме приезжал Кагеяма, которому иногда нужны были советы по волейбольным стратегиям. Куро перестал оставлять Кенму наедине со Львом и Такеторой – эти двое были их близкими друзьями и какое-то время играли в школьном клубе с Кенмой после того, как Куро поступил в универ. У Кенмы было много воспоминаний, которые он делил с ними, но не с Куро. Так просто получилось. Никто не виноват, что Кенма родился на год позже и потому целый год проходил в школу без Куро. Потом Куро вообще переехал в спальню Кенмы и стал спать с ним в одной кровати. Это была очень тихая экспансия без объявления – он несколько раз «забыл» уйти к себе, а потом просто укладывался у Кенмы, как будто так и было нужно. Кенма его не выгонял, потому что ему было приятно спать рядом с Куро. Но прощать он ничего не собирался. А потом рвануло. После заключения очень крупной сделки Куро, Такетора и Яку-сан очень усердно праздновали и вернулись на склад в дымину пьяными. Кенма неодобрительно смерил их взглядом, а потом решил уехать в квартиру, чтобы не дышать перегаром. Он вызвал такси и даже дождался его, успел открыть дверцу, но Куро оттащил его от машины за шкирку. Хорошо еще удалось потом перевести оплату таксисту за неоплаченный вызов удаленно, иначе его бы занесли в черный список сервиса. А без такси Кенма свою жизнь не представлял. – Не уезжай, – держа его на руках и возвращаясь на склад, попросил Куро. – Я не хочу ночевать без тебя. – Отвернись, от тебя спиртом несет, – проворчал Кенма, упираясь в его подбородок лапкой. Его пальцы немного соскользнули, и Куро поцеловал их, когда они проехались по его губам. Кенма на его руках замер, а потом решил сделать вид, что ничего не заметил. Опоздал он со своим притворством – Куро понял, что Кенма смутился. – Завтра протрезвею, и поговорим, хорошо? – Ага… На следующее утро разговор не состоялся. И через неделю. И через месяц его все еще не было. Кенма умел избегать того, чего не хотел или боялся. А еще было в этом что-то очень садистское – в том, что Куро старался найти подходящий момент, но Кенма постоянно выскальзывал и находил пути отхода. Тогда они оба и поняли для себя, что Кенма идеальный убегающий, а Куро – догоняющий. Но суть такой гонки заключается в том, что убегающий все равно будет пойман. Иначе вся эта суета не имеет смысла. Кенма поймался ранним утром, когда Куро, не нашедший другого подходящего времени, растормошил его в пять часов и усадил на постели, включив ночник на вторую яркость – достаточно, чтобы можно было не заснуть обратно и при этом не настолько, чтобы ослепить. Куро оставался собой даже в таких обстоятельствах. – Я тебя целый месяц жалел, – сказал он, держа Кенму за плечи. – Хорошо тебе спится, да? Спокойно? А я вот не сплю. – Не пей кофе на ночь, – посоветовал Кенма, уже понимая, чем закончится это утро, и даже предвкушая это. Хотя что он там мог предвкушать? Он до этого момента ни разу не целовался даже. – Хватит придуриваться! – рявкнул Куро. – Ты же понимаешь, о чем я хочу с тобой поговорить! – Раз я все понимаю, тогда можешь и не говорить. – Можно не говорить, значит? Кенму сшибло и раскатало по кровати, и его бедра сдавил вес Куро – это балбес уселся на Кенму верхом, совсем не думая, что мог вообще навредить ему. Даже сейчас Кенма мог бы с совершенно ясным умом признаться, что все его попытки вырваться в то утро были как раз проверкой. Если бы Куро отступил, слез с него и позволил убежать, Кенма больше никогда не дал бы ему и шанса. Вот такими они оказались больными ушлепками. Оба. Их обоих страшно накрыло от странной игры, в которой они оба были новичками – Куро еще никогда не пытался кого-то силой удержать и подчинить, а Кенма еще никогда так яростно не отбивался. Если бы их кто-то застал в таком положении, Куро загремел бы в тюрьму лет так на пять. Но дверь была заперта, и в пять часов утра к ним гости не ходили, потому что все знали, что в это время Кенма точно с постели не поднимается. Когда Куро схватил его одной рукой за подбородок, приподнимая к себе и накрывая его губы своими, Кенма почти забыл свое имя от волнения и восторга. Его руки ныли, потому что Куро держал их второй рукой – он сгреб сразу оба запястья и впечатал их в постель над головой Кенмы, и это было даже больно, и был шанс, что пальцы еще неделю после такого не будут нормально шевелиться, но тогда на это было решено наплевать. Кенма укусил его просто из вредности, и Куро только сильнее надавил на его подбородок, а потом и вовсе схватил за горло, заставляя широко открыть рот, чтобы не задохнуться. Вот таким был его первый поцелуй – глубоким, бесстыдным и звериным. Кенма не мог закрыть рот, потому что хотел дышать, но никакого воздуха этим путем не поступало – Куро очень удобно расположился сверху и хозяйничал внутри, как ему хотелось, доставая языком до места, где заканчивается твердая часть нёба. Кенма не очень помнил подробности, но тем утром с ним случилось все что можно и нельзя. Куро содрал с него пижаму, подмял и сдавил так, что дернуться было невозможно, хотя Кенма все еще пытался как-то шевелиться, причем не только для вида. Испытание есть испытание – Кенма проверял решимость Куро на пределе собственных сил. Куро только распалялся, и в итоге он искусал Кенму так, что следы сходили с бледной кожи еще три недели. Кенма очень любил их и каждый раз задерживался перед зеркалом после душа. Правда, Куро почти сразу возникал за его спиной, обнимал и, прижимаясь губами к уху, обещал понаставить еще больше укусов и засосов. Со временем их игры стали мягче, но до сих пор, если у кого-то из них было соответствующее настроение, они могли затеять нечто экстремальное. Кенма знал, что никто и никогда не мог дать ему этого – никто, только Куро. И Куро знал, что мог делать это только с Кенмой. Вряд ли кто-то еще прощал бы им обоим такие игры. Когда Куро исполнилось двадцать пять, Кенма решился спросить его, не пытался ли он надавить на Цукишиму и убедить его в серьезности своих намерений таким вот уникальным образом. – Нет. Никогда. Я… я знал, что он не тот человек, с которым это возможно. Я просто думал, что смогу добраться до него иначе, но сейчас я понимаю, что страшно тупил все это время. Всю жизнь сдерживаться и не позволять себе того, что в твоей природе – это пытка. Я рад, что с Цукишимой ничего не получилось. Ни о чем не жалею. Кенма, конечно, гордился тем, что он был тем самым идеальным для Куро человеком, которого можно было нянчить днем и покорять и подчинять ночью. Они оба были счастливы в этом странном равновесии, в котором забота смешивалась с агрессией и доминированием, они делили на двоих сладкую тайну своих преступных игр, и Кенма мог поклясться, что именно эти игры и были его любимыми. Хотя игр на своем веку он перевидал немало.