Дорожка во тьме

      Голос Чэньцин Вэй Усянь слышит еще с противоположного берега озера. Боевая подруга зовуще и тоскующе поет, словно наложница в гареме, которой предпочли другую. Но в следующий миг песня сменяется резким визжащим боевым воплем. Жаль, что без его силы поднять даже слабенького мертвеца Чэньцин не способна, но ее потусторонний зов — призрачный, кроме темных тварей никому не слышный — приманивает к Пристани Лотоса гулей, женьюй, сианьфу, яо и гуай...       Вэй Усянь нанимает маленький сампан и неторопливо плывет через Ляньхуа. Торопиться ему и незачем — пусть сперва нечисть сделает свое дело.       

***

      Сигнальные колокола на сторожевых башнях начинают звонить, когда он еще даже не на середине озера. Свою силу он сейчас прячет, и на коже под одеждой жгутся печати, от которых на этом несчастном тельце останутся следы ожогов. Если бы он не знал, что сумеет вернуть свое, родное, подарок несчастного безумца пришлось бы беречь всеми силами, развивать и тренировать. Но сейчас это тело — лишь одежда с чужого плеча, которую не снимешь, увы, до самого дома.       Зрение у бедолаги было не орлиным, но тьма помогает обострить его, и даже с такого расстояния он видит мечущиеся над Пристанью фигурки, отблески боевых заклятий и вспышки духовного оружия. Но среди них нет лиловых молний Цзыдяня. А значит, Пристань от нашествия тварей обороняют только адепты, а сам глава Цзян все еще не оправился от искажения ци. И это Вэй Усяню лишь на руку.       

***

      Нежить и нечисть напирает волнами.       Колокола то умолкают, то снова разрываются тревожным звоном.       Вэй Усянь поворачивает к одной из заросших проток под очередной перезвон. За тринадцать лет Пристань Лотоса очень изменилась, разрослась, видно, что на военную добычу Цзян Чэн развернулся изрядно. Когда восстановление только начиналось, а сам Усянь еще жил здесь, отстроить старались лишь основные здания да оборонительные сооружения. Теперь же Пристань Лотоса — не воплощенное в дереве изящество священного цветка, а настоящее логово «речного луна» Цзян. Высокие каменные стены, мощные ворота, решетки, перекрывающие водоток каналов самой Пристани.       Вэй Усянь уверенно правит сампаном к самой дальней оконечности рукотворного острова, на котором стоит резиденция Цзян. Он слишком хорошо знает Цзян Ваньиня. Он уверен: старый пирс, откуда они бежали той гибельной ночью, когда Пристань горела, остался нетронутым. И к нему наверняка ведет потайная калиточка в мощной стене. А уж вскрыть защиту на этой калиточке и просочиться под истерически захлебывающийся перезвон колоколов внутрь одному демон-лорду будет нетрудно.       

***

      Это в самом деле нетрудно.       Защитные плетения легко распадаются под первыми же прикосновениями тьмы, словно их и не было. Скрипит засов — его и слышно только потому, что сюда долетают лишь отголоски шума у Цзянмэнь — Речных ворот Пристани.       Самое темное время — перед рассветом. Темнота и тьма укрывают, укутывают его лучше, нежели черное цзяньсю и намотанная на лицо темная тряпка. Он идет спокойно, почти не прячась, не крадется — незачем. Все равно его никто не увидит. Минует тренировочные поля — они больше прежних, и вместо дощатых сараев для мишеней и тренировочного оружия выстроены приземистые каменные, крытые тростником. Минует опустевшие казармы — все нынче на стенах и на пристанях. Проходит чуфанмэнь, мельком видя суетящихся у котлов стряпух, посмеивается: что бы ни происходило в резиденции, а еда должна быть готова к сроку. Впрочем, улыбка сползает с его лица: он помнит чуфан, до самого потолка забрызганный кровью — Вэнь тогда не пощадили никого, перебили даже слуг. Молоденьким служаночкам не повезло больше всех, да...       Демон-лорд отбрасывает воспоминания человеческой жизни. Шаги его все так же легки и неслышны. Это все уже давно не имеет к нему отношения.       

***

      Голос Чэньцин ведет его, как путеводная нить. Нет нужды осматриваться, вглядываться в обстановку, ему просто неинтересно все это. Правда, изумляет то, что мощный темный артефакт, похоже, не укрыт в сокровищнице клана, под десятками печатей и сторожевых заклинаний, потому что чуть погодя он узнает: это чжэнфан, и он только что миновал чжунтан, а сейчас стоит перед резными дверями кабинета главы. Цзян Ваньинь восстановил их практически в первозданном виде, разве что слегка отличается резьба — вьющиеся среди лотосовых листьев и цветов драконы-луны изгибаются немного не так, как на прежних, уничтоженных пожаром.       Двери заперты, но тьма касается замка, и тот рассыпается ржой, с тихим шорохом падает хлопьями на натертый пол. Демон раздвигает створки и входит.       Шкатулка — узкая, из драгоценного сандала, с серебряными накладками с вычеканенными сутрами и печатями — стоит на высоком поставце, словно на маленьком алтаре. Только благовоний не хватает, чтобы счесть это предметом поклонения. Он протягивает руку и сдвигает крышку. Выглаженный тьмой и его собственной кровью бамбук леденит пальцы, призрачный вой флейты взрывается высокой ликующей трелью.       — Здравствуй, моя красавица, — нежно шепчет демон.       За спиной слышно запаленное, хриплое дыхание, но не шаги — Цзян Чэн за эти года заматерел и приобрел грацию опытного бойца. Звенит и надрывается неслышным никому, кроме хозяина и демона рыком Саньду, светящийся так, что можно ослепнуть. Цзыдянь выбрасывает снопы искр и тут же разворачивается в длинный кнут. Вместе с босыми ногами, растрепанной косой и едва прикрытым нижними одеяниями телом весь этот грозный арсенал смотрится почти смешно. Нелепо. Тренированный, крепкий, широкоплечий мастер-заклинатель против тщедушного, худого, как щепка, истощенного лишениями и голодом недоучки... Слабый человечек против демон-лорда.       Вэй Усянь смеется, глаза полыхают огнями Диюя.       — Здравствуй, шиди. Вижу, ты бережно хранил мое оружие.       — Вижу, тебя и лабиринты Диюя не удержали, — хрипнет от ярости голос Саньду Шэншоу.       — Я там и не был, — яркая улыбка бьет в самое сердце, в память, в разум.       Цзян Ваньинь бросается вперед.