Еще несколько мелочей на фоне конца света

      Не плачь, Винсент Ван Гог, не плачь -

Ещё сотни картин продашь.

      Его в последнее время херовит, он старается не дать эмоциям сожрать его с головой, но справляется плохо и даже рассказывает об этом во время очередного многочасового пиздежа по зуму. После того, как Даша показывает свою Лизу (она им всем единогласно кажется странноватой, но хорошей), а Алена жалуется на учебу в универе и пугает их сессией. Он вот тогда и вворачивает свой пассаж с элементами клоунады, но это чтобы не подумали, что уже пора его хоронить. И вообще, чтобы это не выглядело как нытье. Грузить никого не хотелось. Он говорит, что фанаты футбола — это красный флаг, экономист из него как из Мартынова — балерина, да и вообще, прикиньте какой прикол, теперь он чувствует ответственность за какую-то левую восьмиклашку, у которой не жизнь, а сплошной пиздец. Может, удочерить ее? Это вообще юридически как, возможно? До совершеннолетия полгода, а потом он дееспособный и все такое. Глеб просит демонстрацию и врубает пропагандистский ролик про геев и детдом. Кир смеется и шлет его куда подальше. Про то, что его по ночам кроет паникой до нехватки воздуха, он, конечно, молчит. Аня считает, что ему просто не хватает нормального мужика. Карты говорят, что его скоро ждет не то король жезлов, не то рыцарь кубков, союз, заключенный на небесах, и вечное счастье. Кир отключает ей микрофон и поясняет, что с него пока хватит и королей, и рыцарей, и вообще мужиков. Алена соглашается. Алена считает, что единственный нормальный мужик который ему нужен — это психолог, лучше психотерапевт, а ему самому категорически запрещено общаться со страдающими людьми. У него хронический синдром спасателя. Аня спорит. С ее точки зрения, это нормальное для девы поведение. Глеб считает, что нужно забить хуй и просто расслабиться, потому что он слишком много думает. Это вредно. И вообще, ему надо начать высыпаться. От недосыпа вся шиза. Кир уже жалеет о том, что в кой-то веки решил выговориться. Его спасает Даша.       Даша ничего не считает, она предлагает встретиться, если ему херово, и он реально срывается из области в центр Москвы, сказав маме, что он недалеко, к Глебу, они решили доделать проект, он вообще там переночует. Он не уверен, что мама верит, но она, кажется, уже давно потеряла надежду, что у него мозги встанут на место. Ему стыдно где-то в глубине души, но он решает подумать об этом позже. Даша находит какой-то подвал, где ему продают сигареты и две бутылки сидра без паспорта и после одиннадцати. Обе ему, точнее, одна точно, вторая — на всякий случай. Даша не пьет. Он спрашивает, как ее отпустили. Кир же после того, как вскрылась его дружба с развратницей-Аленой, — персона нон грата. И вообще, он ведь превратился из вежливого творческого мальчика в педиковатого вандала. Кстати, следующую татуировку он хочет «педиковатый вандал». Обидно? Да нет, это даже неплохо его описывает. Куда лучше, чем «вежливый творческий мальчик». Даша, оказывается, сейчас у Ани. Делает проект и вообще переночует у нее. Кир невозможно любит их абсолютно братско-сестринский метч во всем. Это не про вкусы, не про образ жизни и даже не про интересы, так ведь и не скажешь, но им даже говорить необязательно. Они друг друга понимают с полуслоненка. У них какие-то извилины в голове устроены одинаково.       Они сидят на качелях и держатся за руки. У Даши спокойный и неебически красивый голос. У нее много своих тараканов, она не очень умеет бороться с чужими, но она искренне рядом. Они говорят о школе, учителях, Дашиных собаках, еще о какой-то ерунде, Даша и тут лезет поспорить, но при этом стоически сносит табачную вонь. А потом они вместе сбегают от ментов — чуть не забрали за распитие. Они вламываются в чей-то подъезд вслед за какой-то бабушкой. Куда она так поздно ходила? Их называют наркоманами. Их разъебывает из-за локального мема. Он долго не может отдышаться, а Даше из-за этого смешно. Даша спортсменка, Даша занимается легкой атлетикой, у Даши есть золотой значок ГТО, а он проебывает физру в туалете, курит и прячет свою костлявость под оверсайзом. На самом деле ему просто кажется, что, например, теперешняя свободная и яркая куртка защищает скорее слабую душу, как ее защищает и непробиваемый слой иронии и самоиронии. Он вообще довольно бессильный и посредственный человек. От этого очень неприятно, но он не знает, как сделать себя ну хоть немного талантливым, это либо дано, либо нет. Камилла вот гениальна.       Они сидят на подоконнике, Кир обнимает Дашу за плечо и рассказывает, что месяца два назад успокоил ревущую в коридоре девочку, а теперь она к нему привязалась, водила его на свое выступление — она танцует и очень бы хотела в училище, но ей не разрешают. Он познакомился с ее мамой, даже понравился ей (но это, наверное, до первой неугодной подружки), поговорил с ее преподкой — такая женщина жуткая, похожа на Снежную королеву, он бы не отдал ей своего ребенка — но она сказала, что девочка и правда от природы очень способная и что это нужно развивать. Вообще он понимает, почему ей запрещают, это какое-то самоубийство ради красоты, но Ками это нравится, а если что-то сильно важно человеку, его не переубедишь. О да, Даша тут понимает больше него. Как вообще так получилось, что ей так легко разрешают общаться с одиннадцатиклассником? Ну, во-первых, он прямо сказал, что никаких романтических чувств и быть не может, она маленькая. Нет, он, конечно, не говорил ее матери, что ему не нравятся девушки, это было бы слишком. Во-вторых, он подарил цветы и ей, и Камилле. Нет, не подкуп, просто жест красивый. Да, он опять играл джентльмена. В-третьих, ее мать слишком занята, чтобы вникать еще глубже. Он пока не придумал, как ей может помочь, но у него есть список всех мест, куда она может попробовать поступить сейчас или после девятого. В целом, попытка ведь не пытка? У нее, кстати, есть собака. Да не знает он какая порода, такой круглый, на муфту похож. Шпиц? Ну, может и шпиц. Но зовут его Умка и он славный. Альмочку он любит больше, пусть Даша не переживает. Он отпускает Дашу, натягивает рукава на ладони, обнимает колени и замолкает. Сидеть на подоконнике с Дашей — это как анальгетик. Симптомы снимает, но не лечит. Даша его знает как облупленного. Она сидит, прижавшись спиной к стене, свесив одну ногу и глядя в окно, заново переплетает русалочью косу. Она не спрашивает, но утверждает короткой, обрубленной фразой:       — Тебе прям совсем пиздец хуево.       Она констатирует факт. Наверное, понимает, что большего не может. Она никогда не берет на себя то, с чем заведомо не может и не хочет справиться. Даша — умная, а он дурак последний.       — Прости. Мне жаль, что так, — он извиняется и тут же получает несильный подзатыльник. Смотрит на Дашу с непониманием. Не больно и даже не обидно, но непонятно. Даша злится и говорит, что он ебанат и это невозможно. Он согласен с обоими двумя тейками. И вообще, было бы прикольно перестать на какое-то время существовать, чтобы и все проблемы решились, и от него отдохнули, и ему проще стало. Он говорит это и смеется, откинув голову назад. Даша приходит в ужас. Она поднимает глаза к потолку, бормочет что-то про Господа и пиздец.       — Алена, блять, права, с этим только в дурку уже, я не ебу, что делать с тобой.       — Я не хочу в дурку, — ему там нового ничего все равно не скажут, — и вообще, нормально все. Это просто весеннее обострение.       — Мы знакомы, — Даша задумывается, считает на пальцах и продолжает, — три с лишним года. И у тебя как была беда с башкой, так она и осталась, только со временем она все извращеннее и извращеннее становится. Ну что ты на меня смотришь? Опять же, Алена права во всем, но хуй ты её послушаешь. Знаешь, с какой фразы начинались все твои отношения?       Кир не помнит. Ему некомфортно, но Дашу уже не остановить. У Даши появился вот этот вот блеск в глазах, и она много матерится. Он вздыхает и готовится защищаться и переводить стрелки. Потому что по большому счету все и правда нормально.       — Так я напомню. «У него грустные глаза, мне стало его жалко, я спросил, чем могу помочь». Буквально. Каждые. Ты даже футболиста-дединсайда нашел, это, блять, вообще фантастика. Потом вы расстаетесь, ты говоришь, что это было ужасно, а потом напиваешься и хуяришь войсы о том, что сам во всем виноват. А еще у тебя вокруг все молодцы и гении, кроме тебя. Рисуешь посредственно, думаешь посредственно, учишься посредственно, и ты даже сказал один раз, что дружишь посредственно. И все из этого — пиздеж от первого и до последнего слова. И нет бы ты на комплимент напрашивался, но тебя хуй похвалишь, ты искренне в это все веришь, а потом втираешь Ане про любовь к себе и про самоуважение. Спизданешь что-то про скромность, и я тебя уебу. Я сильнее тебя, ты не забывай. Спасибо, что хоть про гиперответственность ты понимаешь. Я, блять, не понимаю, почему ты игнорируешь все свои проблемы, я просто не понимаю. Ты не тупой вроде, далеко не тупой, но как только дело касается тебя самого, ты непроходимый идиот. Ты… ну блять, ну нет, блять, ну Кир, нет, все, забудь, прекращай, да блять…       Эффект, наверное, обратный задуманному. Его разъебашивает истерикой, в первый раз не один на один с собой. Он не стесняется плакать, он при той же Даше ревел столько, что можно было бы собрать целое небольшое озеро, но вот психи свои другим показывать было позорно. Он и так не образец канонической красоты, а сейчас, наверное, похож на какой-то пиздец. Тем более, он, кажется, и так заебал Дашу своими проблемами, которые он создает на пустом месте. Он очень бы хотел успокоиться, но ничего не выходит, в голове вообще ни одной мысли, кроме той, что Даша конкретно задралась от его выходок. Тонкая душевная организация, ебать ее, пиздец. Он рыдает, уткнувшись ей в коленки, извиняется, задыхается и впивается ногтями в ладони. Херово, реально невыносимо херово, но для этого нет ни одной адекватной, блять, причины, у него морального права нет на истерику. Если сравнивать с тем, что мир летит в пизду, — это эгоистичная, отвратительно-мелочная хуйня. Ему надо взять себя в руки. А он вместо этого неожиданно для самого себя начинает ей за каким-то хуем рассказывать, что ему до боли в ребрах хочется, чтобы было у кого пиздить рубашки на пару размеров больше, это ебать какая навязчивая идея, это вообще не тоже самое, что он сам покупает только оверсайз. Даша понимает его, Даша неловко гладит его по голове, Даша не может помочь. Даша в грубой кожанке, Даша тоже, наверное, хочет, чтобы ей помогли, чтобы ее защитили, чтобы ее полюбили. Ему жаль, что он не может ей помочь сполна. Обычно он еще старается, а сейчас его — вот так. Даша очень просит его успокоиться, пытается поговорить, даже что-то проанализировать, она сравнивает все с какой-то песней — и опять уговаривает его не плакать. Он бы и рад, но никак не получается до тех пор, пока просто не заканчиваются силы. Минуты две он просто тупит в себя, пытается понять, не начнется ли эта хуета по второму кругу, понимает, что уже все, выпрямляется и вдруг выдает решительное:       — На майские в Питер поеду. У меня с той херни еще деньги остались.       Даша смотрит на него, и лицо у нее удивленное. Охуевшее у нее лицо. Она вздыхает, дергает плечом, поджимает губы, сжимает его руку.       — Когда ты ревешь, у тебя, кстати, глаза красивые. Ты ебаный псих. Ненормальный. И я тебя пиздец как люблю, ты не забывай.       — И я тебя. Сильно, Даш. И прости за эту хуйню. Разберусь.       — Никаких проблем, вообще, тебе не за что извиняться, мне сколько раз повторять?              — Ты говори, если что, ладно? Ты знаешь, я помогу чем смогу.       — Знаю, ты за это и получил, — он стоит и обнимает Дашу, все еще сидящую на подоконнике, и одно его плечо скрыто под багрянцем волос. Как будто бы его даже отпускает. Они так долго молча обнимаются, пока он не вспоминает о втором сидре. Даша не пьет, но периодически забирает из его рук жестяную банку и нервно глотает. Он вдруг вспоминает кое-что, немного мнется, но все же спрашивает, потому что ему любопытно, а любопытство сильнее стыда за слезы:       — Слушай, а что ты говорила про Ван Гога? Вот когда… сейчас?        Даша подвисает, рассматривает банку в руках, вспоминает и кривовато улыбается.         — Ничего умного, не обольщайся, так, одна песенка. Просто ассоциация возникла, но ты такое не слушаешь. Тебе не понравится.        — Ты скинь. Мне, во-первых, кажется, что она нормальная, если тебе заходит. Во-вторых, музыкальный вкус у меня уж точно по большей части хуевый.        Даша ничего не отвечает, и он мысленно ругает себя за то, что опять завел эту шарманку. Он достает пачку дешевых тонких сигарет и черную зажигалку со стершейся наклейкой из «Несквика». Закуривает.       — Опять ты… фу. Лучше бы уж ашки курил, они хоть приятно воняют.       — Это ж другое. И у меня есть. Просто не то. Хочешь, я сейчас на улицу выйду, вообще правда, не надо тебе пассивным курением заниматься.       — Куда ты выйдешь! Ты себя видел? Ты выйдешь, и тебя за одну твою сережку… или вон те тебе нравятся? — она тыкает пальцем в окно, и он в первый раз понимает, что там Даша высматривала. Компания пьяных — не так, как они, просто чуть отпустивших подростковый пиздец, а до неприятного — пацанов и правда выглядит потенциально опасной для красивой девочки и субтильного мальчика. Хуево. — Мне кажется, это даже для тебя слишком.       — Не, ну тут справедливо, — он поджимает губы и поводит головой, — хотя вот тот, который темненький и повыше…       — Кир, иди нахуй.       — Я бы с радостью, но единственный вариант тебе, кажется, не нравится.       — Ты иногда отвратительный.       — Я знаю, — он смеется и трясет головой.       Они вновь ловят волну друг друга, и им становится хорошо. Они очень надеются, что не разбудят никого случайно, потому что их кроет отходняком от пиздеца. Кира — особенно. Он впадает в то бешеное неконтролируемое состояние духа, которое, если вовремя не притормозить, может привести, наверное, к Апокалипсису. Но он пока держит еще вожжи своего безумия довольно твердо. Просто чуть-чуть дает воли. Демонам тоже иногда нужно побеситься свободно, иначе их не сможешь контролировать. Он покупает билет в Питер и обратно. Где он собираться ночевать? Да не все ли равно? Возможно, вообще нигде. Или у кого-то из друзей. Или в каком-нибудь хостеле. Вообще все равно. Он травит отвратительные анекдоты, от которых Даша смеется до выступающих слез — больше из-за шутовской манеры рассказывать. Они срутся за социум и его, Кира, права рассказывать такие анекдоты. Приходят к выводу, что тут ситуация скорее как со слюром, несмотря на сложности с определением степени еврейства по отцу.       Он оглядывается на предмет камер — хотя падик такой, что хуй тут будет что-то кроме слова «шлюха» под потолком. Так и оказывается. Даже со шлюхой. Он решительно закрашивает его — баллончик краски он таскает в рюкзаке уже по привычке — точнее, зарисовывает. Выходит что-то отдаленно похожее на девушку. Он это так видит. На девушек похожи и буквы-подпись. В лифте остается ребус. Никто не поймет, там нет отметок исчезающих букв, но это как будто бы довольно правильно и красиво выглядит. Сразу освежает дизайн лифта. Даша напоминает ему про педиковатого вандала, ему от этого весело, и он сует Даше один наушник. На прозрачном чехле тоже облезлая наклейка. Они реально ловят кайф под какой-то кошмарный кальянный рэпчик из глебовского плейлиста, доходят до каких-то ненормальных плясок — куртки давно лежат на ступеньках, он для Даши открыт до обнаженных рук — их разъебывает абсолютно. Разъебывает — слово ахуенное, это он Даше поясняет, потому что им вообще что угодно можно описать. И тут их все же выгоняет какая-то бабка, возможно, та же самая, проклиная и грозясь вызвать ментов. Кир ржет, стоя на улице, и говорит, что его скоро в каждом отделении будут встречать с распростертыми объятиями.       — Черемушкам ты точно в кошмарах снишься.       Угу. Про то, что Даше сказали: «Да кто это такой, блять?! Сука, это тот? Всех уже заебал, сейчас, блять, отпустим, не звоните сюда» — он помнит и этим, пожалуй, даже гордится. Намного больше, чем любой из выставок (их, по правде говоря, он больше стесняется).       — У нас с ними это взаимно. Ну хоть с чем-то, это тоже приятно. А вообще Аня обещала же порчу навести, может, хоть тут попала.       Ребятки с другой стороны двора все еще кажутся проблематичными и нервирующими, но Даша уводит его, уверенно взяв за руку, в другой двор, по-бандитски держит телефон, разговаривая с кем-то — ебать у кого-то хорошие нервы, сколько сейчас? четыре утра почти — и, бросив короткое «ну, целую!» на прощание, заявляет, что Лиза заберет. Кир в восхищении. Что говорила там Даша? Нужен спокойный, терпеливый и чтоб не спорил? Видимо, попадание оказалось идеальное. Когда он эту Лизу видит вместе с ее мерсом — он понимает с завистью и гордостью за Дашку — попадание еще и абсолютно, блять, обоюдное.       Уже возвращаясь назад в свое злоебучее замкадье, он видит новое сообщение от Дашки — и кривовато улыбается. Дашенька, ну его ведь хорошая, золотая она... Алёну Швец он знает — трудно не знать, и песенку это тоже, году в восемнадцатом она из каждой колонки пела. Только он ее совсем забыл. Кир долго думает, стоит ли свой пиздострадальческий интеллектуальный реп вырубать, но ради Даши решается, слушает ее попсу, смотрит в окно и тихо плачет, потому что действительно узнает себя (и очень себя жалеет).