Черные уши, белый хвост

Долго до лавочки идти не пришлось: хлипкая дверь появилась перед глазами через пару десятков шагов. Тяжелые шаги стражника за спиной напрягали, хотя Ма Ань толком не понимал, что ж тут такого-то: ну болеет у него матушка, да ведь у кого родители живые да здоровые, тот сам небось больной. Жизнь уж у них здесь такая, особенно за городом: как дядя Лю поговаривал, фэн-шуй у них дрянь, только и остается, что жечь благовония, да молиться неустанно. Ну или сына единственного в монастырь отдать, чтоб за двоих молился. Это хорошо дядя Лю придумал, ничего не скажешь. Может, потому и не болел. Ма Ань сам в богов, конечно, верил, но на благовония денег не откладывал: вряд ли эти самые небожители так уж обрадуются, если они после молитв с голоду помрут. Дураки они тогда вовсе, эти небожители. Это так матушка всегда говаривала, и ничего ж, жива. Дядя Лю, правда, говорил тетушке, что из-за этого она и болеет, но Ма Ань их не слушал. Дурак он совсем, что ли, хоть и дядю и тетю уважает. Матушке уж лучше знать, как жить, чем им: голодный живот по-другому болит, чем когда объешься. По спине его хлопнули с силой, аж обрывки мыслей из головы вылетели. Ма Ань глупо поглядел на дверь пару ударов сердца, а потом вспомнил: точно, стражник же хотел с ним к лекарю зайти! Интересно, чего ему надо? Но размышлять дальше времени не было: судя по всему, до тех пор дружелюбный стражник мог легко перестать быть таким, а уж чего-чего, а проблем с городской стражей Ма Аню не надо было. Бегал он пусть и быстро, однако ж им всяко в этот город еще на рынок ходить. Поэтому он выкинул все сомнения из головы и постучал, да поуверенней: чтоб лекарь понял, что к нему по важному делу, а не просто пошалить кто. С той стороны долго не открывали, и Ма Ань даже засомневался: может, нет лекаря? Или, того хуже, сам заболел или помер ненароком: что ж тогда делать, где искать нужные травы? Наконец, спустя чуть ли не четверть палочки времени, дверь осторожно приоткрылась, не давая войти. Черный глаз лекаря настороженно осмотрел Ма Аня, загородившего собою весь обзор, нервно метнулся взглядом за его спину. Лекарь сипло кашлянул: — Ты чего здесь, мальчик? Не уж то старая Ма одного тебя пустила, совсем плоха что ли? Ма Ань кивнул: — Матушка попросила сходить, ей тяжко совсем, но со мной еще, э..., — он замялся. Что-то здесь было не то, в том, как молча застыл прежде смешливый стражник за его спиной, как забегали маленькие глаза лекаря и как побелели его скрюченные пальцы, вцепившись в дверь, будто тот боялся не успеть закрыть её у них перед носом. — Кто с тобой, мальчик? Старая Ма нашла себе нового ухажёра и решила посвятить его во все свои, хе-хе, глубины? Кто это, мальчик, кузнец? Зеленщик? Пропойца с большой дороги? Ты же не дурачок, я тебя знаю, ответь мне, мальчик, — лекарь говорил вроде ласково, но Ма Ань почему-то понял, что скажи он что-то не то, и не видать ему лекарства для матушки. А может, и того хуже: самой ей этот гад ползучий тоже ничего потом не продаст. Было нечто в старике, чего Ма Ань никогда прежде не замечал, но увидел теперь, и это открытие неприятно его поразило: сходство с затаившейся змеёй или скорпионом, поджидающим тебя в темном углу. Матушка Ма Аня раньше частенько встречалась с мужчинами, когда денег у них еще было побольше, а, может, от них эти деньги и были, кто б его знал. Ма Ань никогда на матушку сердиться не думал: коли нет у него отца, то что тут сделать? Матушке и так тяжело, а что замуж никто не берет хоть третьей женой, то оно и ясно, у всех свои голодные рты. Матушка, хоть и красива, но не молода, а тут еще он в довесок. Ма Ань помнил, что один из мужчин, кажется, богатый торговец пряностями, предлагал ей уехать с ним, но с одним условием: оставить Ма Аня. Матушка вполне могла это сделать: дядя Лю не бросил бы племянника, дал бы и еду, и кров, но отказалась, выбрала сына, а не купца. Тот плюнул и уехал, а Ма Ань тогда твердо решил: что бы ни случилось, он будет с матушкой столько, сколько ей отмерено. Она выбрала его, а он её, и точка. Но прошло уже несколько лун с тех пор, как последний мужчина, тот самый пропоица, бросил старую Ма, украв напоследок красивую шпильку, подаренную ей братом. Больше мать Ма Аня никого в дом не водила, а потом захворала не на шутку, и ей стало не свиданий. Видно, сейчас старик решил, что она отправила с сыном очередного мужчину. Откуда только знал? Матушка была хоть и резка в словах и тяжела на руку, но приличия старалась блюсти: не ивовый у них дом, в конце то концов. Да и Ма Аню потом еще на работу подаваться, а кому нужен работник, вокруг которого слухи копятся? Это только на площадях выступать, там то слухи лучшее средство. И дядя Лю не простил б, коли лицо бы ему испортили: что это за настоятель такой, если у него сестра-распутница? А лекарь знал, вот же ж...гуй болотный. Ма Ань нахмурился, кривя рот. Хотелось возразить, чтоб противный старик не смел такое о его матери думать, но что-то ему подсказывало: стражнику лекарь обрадуется куда меньше, чем какому-то случайному мужчине. Он не знал, откуда в нём появилось эта уверенность, но что тут такого, если он слегка слукавит? — Да разве я знаю, господин лекарь? Мне матушка сказала сходить, но вы же знаете, одного меня она отпускать не любит, — Ма Ань сделал паузу, будто смутившись. Он ждал, что стражник возразит, но тот по-прежнему молчал. Лекарь хмыкнул и наконец открыл дверь пошире, давая Ма Аню протиснуться внутрь, только чтобы захлопнуть ее сразу за его спиной. — Ну раз не знаешь, что это за черепаший сын, то пусть он на воздухе постоит, подышит там. Воздух свежий, хе-хе, полезен для здоровья. Принесу я сейчас все, мальчик, — лекарь засуетился за пыльным прилавком, даже не спросив, что именно нужно Ма Аню. — Ты не думай, я твою матушку уважаю: у меня без неё никакой бы жизни не было. Не боись, не узнает никто, дурак я что ли? А ты молодец, что мать любишь: почтительность к родителям — главная добродетель! Не вздумай старую Ма осуждать, даже когда вырастешь: не выбери она тебя, мог бы сейчас в канаве валяться, да милостыню просить. Ма Ань поджал губы, наблюдая, как тощие пальцы старика ловко сооружают какие-то скрученные пучки из незнакомых ему растений. Пахло в воздухе сладко и немного гнилостно, да так, что аж тошнило и голову вело. И откуда лекарь знал про того купца? Неужели матушка все ему рассказывает? Ма Ань зевнул и попытался проследить, что именно складывает в сверток лекарь, но дым, исходящий из зажжённой курильницы, лез в глаза, заставляя судорожно моргать. И как только старик умудрялся здесь работать? Когда он приходил сюда с матушкой в последний раз, лекарь ее быстренько пригасил, будто знал тогда, что ему поплохеет. А сейчас знай себе работает, да что-то бормочет: про то, как матушка какого-то заезжего монаха обманула, да заставила кольцо купить серебряное. Ма Ань попробовал было возразить, что не было такого вовсе, и вообще фу, слушать противно, но ему напомнили о почтении к старшим, и он затих. Обычно он так легко не отступился бы, но запах трав и дым курильницы словно гасили запал в его груди, оставляя барахтаться в густом, словно жидкая рисовая каша, тумане. Может, если б голова у Ма Аня не закружилась тогда так сильно, не было бы этой истории вовсе? Кто ж его знает. Может, сны это всё были. Сказки.