Сouleurs sombres.

После похода с Рюноскэ в кафе Чуя отвёл того домой. Пора выдвигаться в сторону больницы. Руки немного трясутся, живот крутит, а в мыслях полный беспорядок. Но это сейчас не главное. Парень покупает несколько веток пурпурной сирени у милой торгующей женщины по пути. Букет небольшой, однако... Так приятно пахнет. Ещё забегает в пекарню и берет там булочку с банановой начинкой — задобрить зверя на входе в палатные пещеры. Территория больницы встречает серыми постройками отделений, падающими с деревьев на волосы листьями и угнетающей атмосферой. За стойкой регистрации сидит угрюмая дама со стаканчиком черного кофе, одаривая всех входящих презрительным взглядом. В качестве бонуса (за ваши деньги, конечно) выдаются бахилы и не дай боги их не надеть — прибьет и глазом не поведёт. Возле женщины прямо сейчас трутся знакомые лица и о чем-то умоляют. — Привет, ребят, вы то что тут делаете? — Чуя осматривает с ног до головы покрасневшего Николая и уставшего Федора. Видать, пытались уговорить пустить их к Осаму. Точно, они же тоже хотели навестить Дазая. — Тёть Валь, они со мной. Отец разрешил, — Накахара улыбается и протягивает седой женщине (дракону) булочку, чтобы без проблем пройти в палату (пещеру). Взгляд регистраторки смягчился: — Привет, цветик. Тогда проходите, но следи за этими прохвостами, чтобы сильно не шумели! И бахилы наденьте обязательно! Нижние челюсти парней столкнулись с полом. Они тут битый час пытались вымолить разрешение на посещение, а Чуя вот так просто взял и прошел. Он чертова фея или волшебник? — Ну даёшь, мелкий! Мы, значит, на "пошли нахуй" изводимся, а ты бляха у нас кто? Королева Елизавета? — Сейчас обратно отправлю, говнюк, — Чуя поворачивает голову к Николаю. — Спасибо хоть бы сказал, а не возмущался. Гоголь тихо буркнул слова благодарности и пошел за рыжим. В воздухе витает напряжение, током пробирает до костей, не оставляя ничего живого. Парни остановились перед отделением интенсивной терапии: — У вас пятнадцать минут. Если что-то пойдет не так — сообщите мне, — Чуя пропускает друзей вперёд. Он хочет остаться подольше после их ухода. Когда Накахара остаётся один в коридоре, на него будто волной сваливаются воспоминания с того вечера. Нет, плакать сейчас точно нельзя. Руки крепко сжимают букет сирени, будто он — спасательный круг, а все остальное — бескрайний океан, готовый поглотить тебя в свои пучины, если ослабить бдительность. За дверью слышны тихие разговоры. Видать, тоже решили рассказать Дазаю последние новости или просто дать себе надежду на то, что он может их услышать. Вскоре парни выходят. Чуя сидит на больничной скамейке мрачнее тьмы и даже не замечает, что снова не один в коридоре. — Тебя подождать, или— — Идите. Я задержусь тут. Спасибо, что зашли к нему. — Хорошо. Чуя, — Коля кладет юноше руку на плечо, — с ним все будет хорошо. — Да, спасибо. Спасибо... Накахара после ухода друзей ещё некоторое время сидит наедине с собой, не в силах заставить себя зайти к любимому человеку. Он боится. Даже не смотря на то, что ещё утром поскорее хотел увидеть Осаму, сейчас ему до безумия страшно. Ноги ощущаются свинцом, когда все же делают первый шаг в сторону Дазая. Чуя жмурится, заходя в палату. Только у самой койки открывает глаза и тут же садится на стул рядом. В полумраке больничной комнаты, залитой холодным светом мониторов, лежит безмятежное тело Осаму. Его лицо, обычно такое живое, теперь скрыто тканью. Он... Выглядит плохо. Теперь на его теле бинтов ещё больше, чем обычно. Мори приказал сменить старые на чистые, но это все равно не делало ситуацию лучше. Дазай будто мумия: голову почти не видно из-за ткани, рука в гипсе, куча трубок, аппарат ИВЛ и НГЗ... Монитор жизненно важных функций равномерно пищит, нарушая тишину вокруг. Чуя быстро смахивает слезы. Грудная клетка шатена незримо, но равномерно, поднималась и опускалась. Сам же парень похудел, волосы, что выбивались наружу, достаточно сильно отросли и вились. — Какой же ты дурак, Дазай. Вот почему ты так обожаешь влипать во всякое дерьмо? И меня за собой тянешь, — плотный воздух палаты разрезает небольшой всхлип. — Я и не против идти за тобой. Но в этот раз ты постарался. Как вычухаешься — закопаю, — Накахара немного сжимает чужую ладонь и ласково ее гладит. Холодный... — Только будь добр, вычухайся. Без тебя тяжело. Парень привстает, целует забинтованную макушку и садится обратно. — Не возражаешь? Я... Хочу сегодня побыть рядом подольше. Мне есть, что рассказать. После всего этого я временно живу у родителей. Отец поручился за тебя. Ты ему когда-то помог, помнишь? Ха-ха, из-за твоей любви лезть куда не надо за тебя взялся лучший нейрохирург области, прикинь? Ну, и из-за моей любви к тебе тоже. Буду тебя откармливать скоро. Ты там, это... Не задерживайся. Сделай дьявола в дурака и возвращайся, хорошо? Черт, какой же ты придурок, Чуя, — парень ругает самого себя и на белую простынь падают несколько соленых капель. — Вот видишь, 'Саму, я обещал себе не плакать, а перед тобой тут нюни распустил. Когда мы только начали хорошо общаться, я боялся, что ты сделаешь из меня тряпку. Полюбуйся теперь — твоя работа. Люблю тебя, говнюк. Я бы сейчас все в мире отдал, лишь бы услышать очередной подъеб от тебя, понимаешь? Даже самый тупой. Ах, да, и ещё. Отец заезжал к тебе на работу, объяснил там ситуацию. Я не в курсе, что конкретно он там сказал, но можешь не париться — он все уладил. А что по поводу универа — Николай передал справку в деканат, что ты тут прохлаждаешься. Чуя плачет. Он плачет, но продолжает говорить. Не хочет замолкать, чтобы окончательно не потерять контроль. — Помнишь, как мы пели вместе в душе? Как я делал тебе мыльные прически; как ты пытался приготовить что-то сложнее замороженных овощей и чуть не спалил мне кухню; пытался заставить учить историю искусств? Ах, и как я пиздил тебя акулой ночью, чтобы ты слез? Теперь без тебя спать невозможно, — парень встаёт на ватных ногах, опирается о тумбочку и тянется за водой, что стоит на ней. Жадно хлебает и продолжает говорить. Чуя говорил долго. Он рассказал абсолютно все, каждую мелочь, выплакал всю свою душу и даже немного спел их любимую песню. Настала пора уходить. В уборной умылся, набрал в банку воды и оставил на подоконнике палаты букет. Дазай любит сирень. Если проснётся в ближайшее время — узнает, что Чуя к нему заходил, по этим несчастным веточкам в воде. Накахара шепчет слова любви и целует кончики пальцев Осаму напоследок. Когда Накахара выходит из больницы, уже почти полностью стемнело. Вместе с сумерками пришел холод, что наложился сверху на чувство опустошения. Бр-р. Когда парень отходит на приличное расстояние, то закуривает. Жизнь на улицах идёт своим чередом, все суетятся: вон мамочки с детьми на площадках, громкие компании подростков на лавках, много парочек. На последних смотреть хотелось меньше всего. Чуя опускает глаза в пол, прикрывая их время от времени, когда затягивается дымом. Домой идти не хочется. Снова. Парень шагает в сторону их с Дазаем общей квартиры, подавляя лёгкую тошноту из-за воспоминаний. Возле подъезда Чуя останавливается, собираюсь с мыслями. Все ещё тяжело туда зайти, даже посмотреть на балкон и окна. Немного кружится голова, ноги немеют. Там пусто. Теперь там пусто. Лестница будто бесконечна, с каждой ступенькой растягивается и виляет. Всего-то второй этаж, давай. Вот коридор, знакомая ветровка Осаму... "— Ты в ней выглядишь, как будто в мешочке, Чиби!" И Чуя накидывает на плечи эту ветровку, великоватую для Дазая и огромную для самого Чуи. Остатки шлейфа парфюма Осаму забиваются под кожу, и память воспроизводит сцену. *** — От Вас пахнет, как от типичного мужика, не думали заменить парфюм? — Чуя стебет своего учителя, нервно штрихуя кувшин карандашом. — А мне пахнуть как потеря девственности, по-твоему? — Дазай улыбается хитро, не такой улыбкой, какую рыжий привыкнет видеть дальше. — Вообще-то, "Lost cherry" — хороший запах, на мне он раскрывается хоро– — Ваапфе-та, — Осаму передразнивает, поправляет невидимые очки и изображает умника. — Вы сейчас серьезно? Идите, вон, помогите лучше мне подправить светотень, — Накахара бесится и вскакивает со стула, почти пинком отправляя Дазая на свое место. — Бе, — учитель по-детски высовывает язык и это... Это так тупо выглядит, что Чуя теряет дар речи. *** Дазай пахнул хорошо. Просто тогда парень готов был перегрызть себе глотку, чем признать это. И так почти со всеми вещами. Осаму — это запах дезодоранта с цитрусами и кофе, лака для волос, аптечки. Его естественный запах кожи довольно приятный и хорошо сочетается почти со всеми ароматами. — Я так хочу... — "тебя поцеловать". Чуя шепчет в тишину и обрывается на середине фразы. Проходит вглубь квартиры и направляется к вещам Дазая. Где же она... Ага, вот. В черном мешочке с имитацией бархата находилась калимба, которую тут же достали. Чуя немного умеет играть, но всё же ищет табы на мелодию, которую хочет исполнить... "Мне встретился ангел У него самые добрые глаза Мне встретился ангел Я люблю шептать на ухо ему нежные слова..." *** — Доброй ночи, Чиби, — Дазай перебирает рыжие волосы и трётся носом о чужую шею. — Спи уже, 'Саму, — парень легонько целует макушку художника и тот, немного поворчав, мостится в удобную позу. Чуя долго не может уснуть. Он смотрит на фонари за окном, на свет, который совсем немного освещает бледную — ещё больше, чем обычно — кожу Осаму. Выводит руками пейзажи в воздухе, пытается фантазировать наночь, но все равно сон не приходит. Тогда Чуя, убедившись, что Дазай спит, начинает тихо шептать тому все, что взбредёт в голову. Всё прекрасное и всё ужасное, что тревожит его, всё самое потайное и трепетное уносится с уст и исчезает в тишине стен и тихом сопении старшего. Это помогает уснуть. *** "Когда он болеет Я хочу его жалеть и обнимать Мне встретился ангел Было бы очень глупо такого потерять..." На этих строчках голос уже немного дрожит, руки теряют клавиши и музыка становится немного несуразной, но Чуе все равно. Он продолжает петь, местами не попадает в ноты, но не останавливается. *** — А я тебе говорил, что не нужно было курить на балконе в одних шортах! — Но ведь на улице не холодно, — Дазай обиженно шмыгает носом, пока ест старательно приготовленный для него куриный суп и обнимает акулу. — Ночью минус восемь, придурок! — Чуя возмущается: это его своеобразный способ выразить беспокойство. — Никаких поцелуев и поползновений, ещё заразишь меня и тогда точно помрём прямо тут! Парень рыщет по аптечке в поисках чего-то жаропонижающего, паралельно накручивает прядь волос и кусает губу. — Эй, Чиби... — Да что?! — Чуя почти срывается на крик, но замолкает при виде чужого взгляда. — Спасибо, что заботишься обо мне, — вымученная улыбка Осаму заставляет сердце сжаться сильнее обычного. — Не за что, дурень, я же люблю тебя. *** "Я при нем глаза закрываю И уже начинаю скучать Но стоит мне их открыть Его чудесное лицо начинает сиять..." *** — Закрой глаза, Чу, — Осаму не даёт пройти парню в квартиру, на пороге заставляя сделать это. — Клянусь, я убью тебя, если ты что-то сломал... — Не волнуйся и иди за мной, — старший бережно держит Чую за руки и осторожно ведёт в зал. — Открывай. — О... Ого, — Накахара моментально заливается краской и теряет дар речи, — Это мне? И не то, что бы Чуя не замечал, как Осаму рисовал ночью, пока был уверен, что младший спит, но... Вау, портрет Накахары? — Спасибо, — Чуя утыкается носом в чужое плечо и обнимает парня. Дазай тепло улыбается. — Не за что— — Не говори так. Есть за что. Для меня никто никогда подобного не делал, — Осаму об этом знает и старается это исправить. Чтобы Чуя чувствовал себя любимым. Нет, не так. Чтобы Чуя чувствовал, что его любит сам Дазай, не кто-либо ещё. О каких-то "ещё" и речи быть не может. *** "Я вижу его во сне и так редко вижу его на яву Когда нибудь мы в одно сольемся И я его не отдам никому..." *** Пролет второго художественной школы был скрыт от посторонних глаз. Это было тайным убежищем двоих влюбленных. Они жадно и в тоже время нежно впивались друг в друга перед тем, как снова разойтись по разным кабинетам. Осаму ставит метки на чужих ключицах, сжимает талию и шепчет абсолютно любую чушь в перерывах между поцелуями. Крабик слетел с рыжих волос, исчез где-то в коридорной темноте и остался там. — Люблю тебя, — Чуя в ответ тихо мычит в поцелуй, слегка покусывает чужую губу и после углубляет его. — И я тебя люблю, 'Саму. Давай возьмём отпуск небольшой? Дазай одобрительно кивает и снова принимается целовать парня. *** "Мне встретился ангел У него самые добрые глаза Я не знаю где я бы был Если б однажды он не нашёл меня". Чуя заканчивает петь и замечает, что его лицо все мокрое из-за слез, а сам он отложил инструмент и просто обнимает куртку Дазая. Он медленно встаёт, подавляет головокружение и направляется к рабочему столу. Тут остались все художественные материалы. Чуя впервые решает нарисовать что-то для себя. Выводит каждую линию кистью с такой осторожностью, будто это его последняя работа и его запомнят, как художника, именно по ней. Он пачкает одежду, лицо, стол, руки, но на бумаге не проявляется ни одного лишнего пятна. Руки рисуют сами, голова пуста и лишь один единственный образ в ней маячит, словно огромная красная ткань перед быком. Вскоре удается узнать черты родного лица, деснёвая улыбка, шрам на мизинце, бинты, уложенные назад вьющиеся волосы со светлыми передними прядями, небольшие круги под глазами. Дазай на картине выглядит счастливым. Это то, кем Чуя хочет его видеть. Это то, ради чего он всё ещё не опускает руки. Вырисовывается пирсинг, которого слишком много и который уж слишком хорошо подходит Осаму. Почти черные глаза старшего с бумаги смотрят прямо в душу, скребут ее острыми когтями и слеза художника почти успевает упасть на рисунок, однако ее быстро вытирают. Чуя заканчивает работу ближе к трём ночи, ужасно уставший направляется в душ и принимает решение разобраться с творческим беспорядком позже. Пока моется, старательно прогоняет образы воспоминаний, что так упорно пытаются прорезаться. Вот Чуя делает мыльную прическу на чужих волосах; вот Дазай подкрашивает корни отросших прядей; вот они нежатся в ванной и пытаются надуть сквозь пальцы мыльные пузыри; вот они целуются, почти снося все баночки с полки у зеркала. Чуе больно. И это должно быть нормально, однако настолько эта боль заебала. Лезть на стенку и выть уже не помогает. Парень после всех ванных процедур устраивается на холодной кровати, автоматически желает доброй ночи в тишину и снова старается не заплакать. Он ненавидит это, он хочет домой. Не в дом к родителям, не в пустую квартиру. А к Дазаю, что прямо сейчас борется за жизнь. Вдохнуть запах родной кожи, закинуть ногу на парня и мирно уснуть. Никому не отдавать, особенно смерти. Он не проиграет, верно?