верхний слой пыли

      В полицейском участке всё так же душно и пахнет свежезаваренным кофе. Прошёл целый месяц, но постоянные разговоры не по делу со стороны коллег раздражают ещё больше, а редкое общение с Хонджуном всё же вырастает в крепкие приятельские отношения, к сожалению, не становясь чем-то гораздо более тёплым и родным. Капитан смотрит с меньшей неприязнью, но до обсуждения премии дела так и не доходят, в конце концов «стая» так и остаётся ярким пятном на их практически идеальной статистике. К удивлению, мелких дебошей стало чуточку меньше, от того их отделение практически закрывает на это глаза, игнорируя даже факт того, что лидер «стаи» когда-то «избил» и «обманул» полицейского. Оно и к лучшему: в кипящей жизни Сеула гораздо больше проблем, требующих внимания.       В квартире Чонина всё так же пусто, и даже многолетние слои пыли на верхушках шкафов её покинули под гнётом генеральной уборки впопыхах и попытках сделать свою жизнь чуточку лучше. Ян забывает про то, что когда-то хотел новый спортивный костюм и откладывает все свободные деньги на обеспечение домашнего питомца, завести которого пока что не хватает смелости. Мама звонит каждый день, но разговоры выдаются на редкость сухими: у Чонина не происходит ничего совершенно нового.       Из того, что заставляет держаться на плаву, лишь одинокие прогулки от полицейского участка до родного дома, с нечастыми посещениями продуктового магазина, где Ян почему-то обходит отдел с бытовой химией, хотя тот самый стиральный порошок уже совсем скоро должен закончиться. Как и жалкие попытки Чонина что-то изменить. — Эй, господин полицейский, в форме вы гораздо больше похожи на блюстителя закона.       Чонин поднимает голову от экрана телефона и утыкается удивлённым взглядом в внезапный источник шума, тут же забывая о том, куда и зачем он хотел пойти перед тем, как утонуть в кромешной темноте собственной квартиры. До боли знакомый старый мотоцикл вызывает в сердце первый тревожный удар, а фигура, сидящая на нём, превращает удары в полноценную мелодию. Кажется, что всё, что он видит, мираж: надежды на повторную встречу с лидером «стаи» исчезли после первых двух недель.       Шрамы и синяки на чужом лице исчезли, пренебрежительный взгляд тоже, уступая яркой улыбке и здоровому блеску в глазах. От вида шлема, крепко зажатого правой рукой, у Чонина будто бы действительно прижимаются ко лбу торчащие во все стороны волосы. — Что ты здесь делаешь? — Ян пытается выглядеть незаинтересованным, но вовремя вспоминает, что они находятся прямо возле входа в отделение полиции, которое старший обязан обходить стороной. — Ты совсем придурошный? Захотелось за решётку на старости лет? — Захотелось не то слово, но только не за решётку, — усмехается Чан впервые по-доброму и похлопывает по сиденью позади себя. — Не хочешь прокатиться? Есть одно место, где Джисон всегда оставляет дверь открытой.       Чонин поджимает губы в попытках сдержать распирающую улыбку, сердце так отчаянно колотится, будто бы вот-вот пробьёт грудную клетку и упадёт на асфальт прямо перед старшим. Собственные мысли путаются, а рука добровольно принимает мотоциклетный шлем. Сколько он прождал его здесь? Два часа? Целый день?       Вопросы Ян не озвучивает, прижимаясь к чужой спине без лишний размышлений, каждой клеточкой тела чувствуя, как мотоцикл набирает скорость. Привычная тишина во время поездки становится такой комфортной, а ткань джинсовки, зажатая между пальцами на чужой груди, кажется приятнее, чем мягкость постельного белья по утрам в выходной. Чонин хочет опустить подбородок на чужое плечо, но ему мешают шлемы и постепенное осознание того, во что он опять ввязывается, когда мотоцикл останавливается в незнакомом районе возле какого-то неприметного гаража.       «Стая», узнав, что Чонин всё это время был полицейским, разочаровывается похлеще тех моментов, когда Хёнджин отказывает в покупке еды на всех. Феликс тогда неустанно бил себя ладонью по лбу, изучая в интернете сайты с подробной информацией на каждого сотрудника полиции, где чёрным по белому выведено чужое имя, которое Ян по собственной глупости не додумался изменить во время своей работы под прикрытием, забивая на все её принципы и продуманную заранее историю. Джисон был разочарован больше всех не всеобщей тупостью, а собственной доверчивостью, когда Чан сухими фактами пытался объяснить, почему Ян больше не выйдет с ними на дело. Пришлось придумывать правдоподобную историю и выставлять Яна таким, какой он в принципе и был на самом деле: искренним, понимающим и в каком-то смысле действительно неправильным полицейским, предавшим закон ради сохранности ни в чём неповинных подростков, бегущих за собственной правдой.       Вопреки всему, удивление и лёгкая ненависть поутихла, когда выяснилось, что Чонин пожертвовал собственной репутацией во благо их свободы. Вот только рассказать все нюансы своим друзьям Чан так и не смог. — Хотел показать тебе новый штаб «стаи», — говорит Чан, снимая с себя шлем. Неприметный на первый взгляд гараж выглядит гораздо лучше того убогого складского помещения, но Чонин всё равно смотрит с недоверием, не зная, что его ждёт за невысокой стеной. — Не боишься, что я вас сдам? — Ян смотрит себе под ноги, тщательно игнорируя внимательный взгляд напротив. — Если бы ты хотел, ты бы давно это сделал.       В гараже места гораздо меньше, чем было на складе, но это абсолютно не мешает уместить там торшер, стол из ящиков и доску, на которой выведены корявые буквы и всё так же развешены какие-то бумаги формата А4. Возле входа стоит мотоцикл Хёнджина, а внутри пахнет недавно приехавшей пиццей и чем-то родным.       Вся «стая» в полном составе встречает Чонина совершенно не так, как он того ожидал. Яркие и добрые улыбки, долгие объятья с Джисоном и крепкое рукопожатие от Чанбина. Никто его не ненавидит, приветствуя, как старого друга после недолгой разлуки. Чонин бы рад видеть во всём подвох, но сейчас попросту не хочется думать, устраиваясь на потрёпанном диване в окружении остальных, тут же вливаясь в обрывистые разговоры о прошедших событиях. Чанбин пару раз смеётся, рассказывая, что так и не сходил на стрижку, потому что в этом плане доверился бы только такому человеку, как Чонин.       Ян слушает восхищённые речи от Джисона и бесконечные вопросы от Минхо, у которого в голове не укладывается, почему младший так хорошо с ними обошёлся, но никто даже не думает смущаться осознанию того, что перед ними сидит полицейский. Этот ярлык они отбрасывают в ворс старого ковра, когда все вопросы постепенно обретают ответы. Всё-таки у «стаи» наконец-то появляется осознание того, что даже в «хорошо» иногда бывает всеми принятое «плохо».       Чонин и представить себе не мог, что снова окажется в группе людей, которые ему нисколько не противны. Нет вины за проделанные поступки, нет никакой недосказанности и наконец можно играть свою самую лучшую роль — самого себя. «Стая» кажется беспросветными идиотами, впуская в своё логово такого человека, как Чонин, но в какой-то степени чужая глупость заразна, и парни даже рады возможности иметь такую «связь» с словом закона. Есть надежда, что раз Чонин убедился в том, что их поступки всё же больше склоняются к понятию «хорошо», значит в их мире ещё не всё потеряно.       Если он их не предал тогда, то не предаст и сейчас, верно?       Чан вновь остаётся сторонним наблюдателем, с улыбкой разглядывая лица своих друзей. Он молчит, но это молчание говорит о многом. Чонина накрывает волной чувство эйфории, как бы сильно он не старался это скрыть. Становится комфортно, и этот комфорт не встаёт в сравнение с одиночеством собственной квартиры и походам в продуктовый после работы. Здесь, среди этих парней, Чонин чувствует себя дома. Даже если это неправильно, даже если он тем самым становится «плохим» полицейским. В первую очередь он человек, которому хочется чувствовать себя нужным. Кто бы мог подумать, что это чувство возникнет в компании мелких дебоширов, пытающихся улучшить этот мир своими странными, но эффективными методами? — Я курить, — бросает Чан посреди вечера, когда пиццы в многочисленных коробках практически не остаётся, а остатки пива уже хотят покинуть дно стеклянных бутылок. Смотрит на Чонина и тот выходит следом, чётко понимая, что это было приглашение.       На улице Чан протягивает сигарету, попутно рассказывая о том, что все последующие дела «стаи» будут проходить с меньшим вредом для общественной среды, и возможно будет разбито чуть меньше окон, чем было раньше. Чонин всё так же охотно этому верит. — Твоего брата посадили на двенадцать лет, — тихо произносит Чонин, затягиваясь постепенно тлеющей сигаретой. Вся эта ситуация кажется сном при высокой температуре, приснившимся посреди пустой квартиры, и только горечь сигареты даёт понять, что это действительно происходит. Это та плата, которую Ян заслужил за все свои глупые поступки, и он так счастлив здесь находиться, будто бы всё это и вправду было сделано не зря. — Мы отправили отца лечиться от алкоголизма, хотя он был против, — делится Чан, насильно вытягивать факты из которого больше не приходится, — так что оно и к лучшему. Я давно принял то, что мы с Дону уже не семья.       Чонин украдкой кивает, и поднимает взгляд на старшего. На улице давно стемнело, но чужое лицо можно тщательно разглядеть при ярком свете луны. — Почему ты привёз меня сюда? — Ты ведь часть «стаи», пусть и не будешь больше участвовать в групповой деятельности, — Чан смеётся. — Да и парни хотели тебя видеть.       «Только ли парни?» — хочется спросить Чонину, но он, пересиливая себя, молчит. — Ты ведь не против? — аккуратно интересуется Чан, постепенно открывая всё большие страницы в той самой книге, которую Чонину хотелось прочитать с самой первой их встречи. — Разве я мог быть против? Я не так часто «играл», как ты думаешь. — Хочешь сказать, что и не врал? — Ну, врал пару раз, на счёт образования точно, — Чонин загибает пальцы. — Когда говорил, что люблю ходить по клубам, — загибает второй. — И один раз, когда сказал, что ты мне нравишься.       Чан замолкает, переваривая съеденную пиццу и чужие слова. Чонин говорил бесконечные «Чанни-хён» и эту фразу отнюдь не единожды. Этот факт меняет абсолютно всё, открывая новые ветви для продолжения разговора.       Повисает тишина, сжираемая подвыпивший мозг Чонина изнутри. Хочется рискнуть всем и разобраться наконец-то с тем, что так тщательно игнорировалось ранее. По крайней мере кажется, будто бы он ничего не потеряет. Ведь до недавних пор терять было нечего. Он сам его нашёл, сам привёл сюда и снова дал надежду. Надежду на правильную жизнь. — Ты мне кстати задолжал гейские объятия, — произносит Чонин на свой страх и риск, и сильнее сжимает фильтр сигареты. Сердце колотится, а ночной ветер старается сдуть не только пыль, но и страх, осевший на грязный асфальт. — То, что было в последний раз, не было похоже на гейские. — Я думал в этом и был весь смысл, — Чан вопреки всему улыбается, и Чонину кажется, будто бы такой Чан самое правильное «хорошо» из всех «плохо», которые были в его жизни. — Но раз так, — бросает сигарету на пол и перетирает её носком кроссовка, — то давай обнимемся.       Чонина сгребают в объятья, утыкаясь в плечо подбородком совершенно внезапно, не давая никаких путей к отступлению и осознанию всех произнесённых фраз, крепко сжимая в попытке удержать рядом с собой. Оставить навсегда.       Они знают друг о друге слишком много и одновременно чертовски мало, но это совершенно не меняет того факта, что объятья не кажутся вынужденными и становятся настолько желанными и правильными, что больше не хочется совсем ничего. Тревожность заполняет всё тело, когда Чонин поднимает голову и утыкается внимательным взглядом в лицо человека, который всё это время заполнял его мысли и сердце. Конечно, это нельзя назвать любовью, но то, что они снова могут стоять рядом, что его не отвергли, становится главным фактором для осознания собственных чувств.       Чан смотрит в чужие глаза и не смущается этой близости, он разбит и склеивает себя с каждым днём, но один осколок стоит прямо перед ним, и парень понимает, что всё пережитое ими убедило лишь в одном: Яну можно, нужно и хочется довериться. — Это уже как-то слишком по-гейски, — тихо проговаривает старший, когда объятья неприлично затягиваются. — Ты против? — всё же неуверенно интересуется Чонин, чувствуя, как грубые руки вопреки чужим словам сжимают ткань его куртки. — Если бы был против, не сделал бы это.       Чан дотрагивается его губ мучительно медленно, вычищая из жизни Чонина всю пыль, осевшую даже на внутренние органы. Кажется, будто бы все эти реплики так сильно не подходят их обладателю, будто бы всё это сон или сериал, где в жизни полицейских действительно есть время на то, чтобы эту жизнь прожить во всех красках. Чонин обхватывает чужую нижнюю губу и думает о том, что это не должно происходить с ним, но Чан углубляет поцелуй с лёгким укусом, позволяющим понять, что это реальность, о которой Чонин так долго мечтал. Действия Чана в очередной раз подкрепляют бесконечный поток мыслей и чувств, с которыми Ян засыпал последний месяц.       На улицу врывается Джисон с негромким криком о том, что тоже хочет курить, вынуждая двух парней отстраниться друг от друга, как если бы между ними вновь разверзлась пропасть. Но та уже давно засыпана массивными камнями.       У них впереди целая жизнь, чтобы Чонин смог наверстать упущенное и прочувствовать её каждой клеточкой тела. Чан понимает, что в будущем ещё много неизвестного, но точно осознаёт, что Чонин для него потихоньку становится тем человеком, с которым хочется исследовать неизвестное «хорошо» и победить в нём все привычные для сознания чёрные и грязные «плохо».       Иначе он не рискнул бы всем, сдувая с их тел окончательно последний, самый верхний и уже практически невесомый слой пыли.