His own way

Джин шел в сторону, куда ему сказали, с опущенной головой. Юнги шагал рядом, но это как-то не прибавляло уверенности. Что им делать, когда Чимин-щи вернётся? Джин чувствовал себя маленьким и слабым. Он никак не смог помочь лучшему другу, он понятия не имел, что и на Юнги идёт охота, а теперь он узнает, что помимо них пострадали ещё десять человек? Насколько же нужно было ненавидеть людей, всех, кто не был Паком, чтобы решиться на этот чудовищный ритуал? Но кое-что все же отличалось от информации, полученной недавно: судя по записям Куана и документам из архива, каждая жертва должна была умирать, как только последняя капля магии покинет тело, собираемая предметом, который служил проводником… Но ведь после Намгиля, который умер по собственной глупости, никто не погибал? Но все ещё оставалось непонятным, почему Чимин так и не рассказал о своем плане брату и почему после него никто не умирал. Может, это означало, что Чимин-щи не так уж и зол? А ведь Джин мог бы спросить Хосока о том, зачем ему камера… Ведь в тот день, когда произошел взрыв стихий в столовой Академии, Хосок держал рядом с собой фотоаппарат, но Джин так и не спросил, зачем он ему… Это был последний раз, когда Джин видел этот предмет. Пусть он после того случая не раз и не два ходил к Хосоку в больницу или же в их общую с Чонгуком комнату в общежитии, чтобы подождать младшего альфу в комфорте, он ни разу больше не видел камеру в поле зрения. Хотя... Разве на первой лекции с Чимин-щи тот не достал, помимо разного барахла и бумаг, ещё и чехол кислотно-розового цвета, в котором обычно хранились точно такие же камеры, которой так гордился Хосок? Каким же дураком был Джин, раз не заметил самого очевидного! Но подумать дальше ему не дала теплая рука Юнги, который остановил его около последнего поворота, после которого им пришлось бы разделиться (Джин все равно был уверен, что Юнги его не бросит одного). Когда Юнги склонился, все ещё глядя на чужие губы, Джин лишь закрыл глаза, отдаваясь во власть мягких, желанных губ. Они не могли целоваться долго, им нужно было сделать столько всего… Но поцелуй этот успокаивал гораздо лучше даже тысячи слов, где бы Юнги уверял его в светлом будущем, в котором им не придется ни с кем сражаться. В такую очевидную ложь Джин бы не поверил, но он почему-то верил в этот поцелуй, который уверял в другом: они останутся вместе, несмотря ни на какие трудности и страхи. Джин почему-то не остановил его, пусть и не был уверен на все сто, что не наскучит, что в самом деле сможет стать для Юнги тем омегой, которого он наверняка хотел видеть рядом с собой… — Ты слишком громко думаешь, — Юнги чуть прикусил его губу, но Джин на это только усмехнулся. Ох, в самом деле, какая разница, что будет через десять или двадцать лет? Если прямо сейчас Юнги влюблен именно в Джина, что ж, этого достаточно. Однако их трудности не закончились на каком-то там взломе секретного архива: стоило им приблизиться к выходу из учебного корпуса, незаметно вливаясь в неровный поток таких же непонимающих ровным счётом ничего студентов… На небольшом воздушном возвышении, созданным с помощью магии (разве он всегда славился таким уровнем контроля?), стоял Чимин-щи. Он смотрел на учеников, собирающихся около нужного входа, сверху вниз нечитаемым темным взглядом. Разумеется, он не мог знать, что Джин и Юнги буквально полчаса назад проникли в его кабинет или что переписка Чимин-щи со старшими братьями сейчас жгла кожу Юнги через карман сумки. Да, он не мог знать, пусть даже он был единственным, кто играючи пытался воздействовать на чужое сознание, просто потому что хотел. Но сердце Джина все равно ушло в пятки, когда их взгляды на долю секунды пересеклись. Тщательно скрытая ярость, в наличии которой Джин теперь не сомневался, поразила своей силой и ненавистью. Ох, а если он догадался? Но то, с чего начал Чимин-щи, ещё больше напугало Джина, потому как это было не так ужасно, если бы преступник узнал об их осведомленности, но примерно на том же уровне по пиздецу, который им грозил: — Сегодня утром я отбыл из Академии, чтобы проведать семью. И обнаружил, что из моего кабинета был украден мой личный дневник, — он обвел взглядом все группы поддержки, большой толпой собравшейся вокруг него. Когда этот черный, больше похожий на безумство в чистом виде взгляд остановился исключительно на нем, Джин понял: старший брат Чимин-щи рассказал о личности того, кто посмел копаться в том, в чем не нужно было… Джин спокойно встретил этот взгляд, чувствуя на своем плече горячую руку Юнги. Вот только Чимин-щи тоже заметил этот жест: его глаза загорелись ещё более безумным огнем, и Джин понял кое-что. Это произойдет сегодня. Если уж Чимин-щи оставалась всего одна жертва перед тем, как уничтожить вся и всех, то ему не было смысла ждать так долго, верно? Он уже стольким пожертвовал, он уже прождал свыше пятидесяти лет или даже больше, если подготовкой занимались ещё его предки… Чимин-щи никогда не слыл терпеливым нравом: все решится сегодня, скорее всего, даже сейчас, и… Разве были у них хоть какие-то шансы, когда информация, которую они хотели использовать против Чимин-щи, главного виновника всех бед семьи Мин и этой Академии, были найдены не более часа назад? Чимин-щи был очарован и ещё более одержим не только Минами, но и боевиками. Ведь взгляд, который он задержал на руке Юнги, так интимно лежащей на плече другого омеги, ярче слов кричал о том, что Чимин-щи в пришел в ярость от этого зрелища. Джин был рад, что не встал в первые ряды. Иначе, если бы взгляд мог убивать, Джин был бы проткнут сотней мечей в одну секунду. — Так как после небольшого инцидента поместье было закрыто для посещений, а я не бывал дома с прошлого месяца, я решил проверить последнюю группу, допускавшуюся до жилых комнат… — Чимин-щи обвел взглядом одногруппников Джина, и в этом взгляде горела бездонная пропасть, из которой не было спасения. — Мой дневник содержал ценные записи, и я требую обыскать комнаты групп поддержки под номерами три и четыре. Джин вздрогнул: всего этих самых групп было около пятнадцати по шесть-восемь человек в каждой, и зачем Чимин-щи собирать все из них, если требовались лишь две? — Предугадав ваше возмущение: ректор уже дал мне свое согласие перед тем, как я пришел сюда, — Чимин-щи сложил руки на груди, его черный спортивный костюм поражал дороговизной, но не так сильно, как взгляд, все ещё с ненавистью оглядывавший всех присутствующих. Вполне возможно, только Джин и Юнги знали, что этот взгляд означает вовсе не злость из-за кражи. Но… — Мне пизда, — прошептал Джин так, чтобы услышал только Юнги. Если собираются обыскивать все комнаты, то лишь вопрос времени, когда Чимин-щи обнаружит свой дневник, лежащий, блять, на самом видном месте, в комнате ровно на половине Джина. Джин не сразу осознал, что трясется от страха, а не от холода. Его пальцы неуловимо дрожали, а сердце билось слишком быстро для того, чтоб списать это на близость Юнги, ведь даже всегда успокаивающий аромат жасмина, к которому Джин уже привык за те три месяца в Академии, лишь подсказывал, говорил тихо-тихо: «Юнги сегодня пострадает», — эти мысли подливали масла в огонь, и Джин подумал, что лучше бы он упал в обморок. — Он лжет, — Юнги тоже говорил шепотом, сливаясь со внутренним голосом Джина. — Ректор должен быть на полпути в другой город на встречу по вопросу безопасности. Этот змей никогда не скупился на ложь. Однако эти слова совершенно не успокоили Джина, пусть они с самого начала и не имели цели сделать это. Джин просто начал трястись сильнее от страха, зная, что совсем скоро его обвинят в краже, а он не сможет никак оправдаться. Неужели его выгонят? Не выслушав, не дав последнего шанса? И он будет вынужден уйти, бросить Юнги, которого сегодня ждёт участь похуже смерти? Джин… Не мог позволить подобному произойти! Но что могла сделать одинокая слабая омега с факультета поддержки, не имея за собой ничего, что можно было бы предложить в обмен на прощение? Джин огляделся по сторонам в попытке отыскать хоть что-то, какую-то мелкую деталь, способную спасти его, оттянуть момент встречи с неизбежным… Чимин-щи снова посмотрел прямо на него, и Джин почувствовал, как маска спокойствия затрещала по швам. Чимин-щи знал. Он знал, кто ворвался в его кабинет и в чьей комнате сейчас находится его драгоценный дневник. Он начнет с комнаты Джина. Он не упустит шанса сломить, подчинить своей воле одинокую омежку, которая вроде как покусилась на то, что принадлежало ему... Но эти безрадостные мысли прервал чей-то знакомый вскрик: — Чимин-щи! Это то, что вы искали?! — Тэхен, ничуть не запыхавшись, вышел из того же коридора, который пару минут назад покинули Джин с Юнги, возвращаясь из учебного корпуса. В руках он держал дневник, принадлежащий Чимин-щи, и лицо владельца этой тетради скривилось, но сразу же разгладилось от улыбки, такой же злой и неприятной, какой ее себе представлял Джин. — Тэхен-а, — Чимин-щи махнул двумя пальцами, и дневник, повинуясь магии владельца, оказался у того в руках. — Где же ты нашел его? — Он лежал около вашего кабинета, Чимин-щи, — Тэхен, совершенно спокойный, нашел взглядом Джина и поспешил к нему. И как же Джину следовало оправдаться? Что он мог сказать своему соседу, с которым его связывала крепкая дружба, когда он так и не смог рассказать ничего, что тяготило его все это время? Когда Тэхен приблизился, Джин смог прошептать что-то вроде «спасибо» и замолчать, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег, желающая глотнуть свежей морской воды. Он не знал, как объяснить наличие дневник их преподавателя, то, как он оказался у них в комнате, но Тэхену не нужны были его объяснения: — Мы семья, хён. Члены стаи не расспрашивают своих, знаешь? Мы им просто верим и защищаем, как можем. Ты поступил бы также на моем месте, верно? — улыбка Тэхена, которую он послал Джину, ослепила на долгую секунду, и Джин почувствовал, как ещё один небольшой камешек сомнений упал с его плеч. Чимин-щи в это время разглядывал свой дневник, не поблагодарив ученика за своевременную помощь и не извинившись перед остальными за пустые якобы обвинения в воровстве. Но Юнги тоже, оказывается, обладал совершенно не спокойным и отнюдь не безразличным голосом, когда был зол и встревожен: — Разе вам не следует извиниться? Вы обвинили почти сотню людей в том, что они воры, — Юнги вышел чуть вперёд, и толпа расступилась перед ним. Джин услышал, как кто-то зашептал что-то соседу, но почему-то сейчас в этом шепоте, постепенно нарастающем, не было слышно прошлого восхищения. Чимин-щи уже было раскрыл рот, при этом провокационно улыбнувшись, заметив Юнги, но его перебили, даже слова не дав сказать: — Ты зашёл слишком далеко! Мало того, что своим ритуалом ты калечишь способных магов, ты посмел причинить боль моим друзьям! Твой старший брат приставал к моей матери! — глаза Юнги вспыхнули, и только сейчас Джин заметил, что Чимин-щи продолжил улыбаться, несмотря на громкие слова Юнги и его пугающую красную радужку. Ах, что бы это значило? Чимин-щи промолчал, улыбка победителя не сходила с его губ, а в руках помимо дневника он держал ещё что-то… Джин с мокрыми глазами уставился на печать с гербом семьи Мин, которая должна была свято храниться будущим наследником семьи. Не раз и не два он слышал от своих однокурсников непрекращающийся ропот, смех и слухи, которые распространялись, подобно пожару: вы знали, что ректор дал согласие на передачу печати нашему Юнги?! Ох, получается, совсем скоро здесь должен произойти взрыв стихий, верно? И страдать в эпицентре огненного вихря, сжигая собственную кожу, будет Юнги? — Все вы Паки одинаковые! Вашу прогнившую семейку давно следовало исключить из Пятерку за то, что вы сотворили сотни лет назад! — Юнги говорил, не чувствуя, как по его руке ползет огонь, красный в своей ярости. — Мой брат поплатился за свой проступок! И моя семья достаточно страдала от несправедливости по вине Минов, чтобы заслужить прощение, — Чимин-щи уже не улыбался, но в его глазах горел огонек торжества, настолько безумный и черный, что Джин вздрогнул, продолжая наблюдать, не в силах сделать и шага. — Ты смеешь называть подобное проступком?! Твоей семье чудовищ следовало давным-давно понять свое место, — огонь Юнги загорел ярче, и все ученики вокруг него отступили одной слитной волной, в панике отодвигаясь дальше. Их шепот горячее огня становился все сильнее. Однако Чимин-щи не остановил это безумие, а продолжил его: — Моей семье?! Ты называешь Паков чудовищами? Не тебе говорить о наших преступлениях! Это ведь во время учебы твоей матери начались все взрывы стихий! Но стоило ей выпуститься, все прекратилось! Ровно до года, когда поступил твой старший брат! Пятнадцать лет стены Академии не видели горя, но пик случаев взрывов стихий пришелся на обучение твоего бартца! И все опять улеглось, как только он перешагнул порог Академии с дипломом лекаря! — то, что говорил Чимин-щи, было логично настолько, что Джин поразился такой искусной лжи. — И что теперь? Опять спустя двадцать пять лет сюда поступает ещё один Мин… И взрывы стихий начинаются по новой! Толпа учеников зароптала. Каждый, кто стремился попасть сюда, слышал о семье Мин, грезил об их подвигах, мечтал встретиться с их представителем хотя бы раз, пересечься взглядом с холодным безразличием или же горячим сахаром. Ох, неужели теперь все, кто так восхвалял Минов, кто так ими восхищался… Неужели все они поверили этому сумасшедшему ублюдку? Оглядываясь по сторонам, Джин понял: да, они верят. И не потому, что все ученики ненавидели Юнги или других Минов, вовсе нет. Просто толпа всегда верит тому, кто с ней близок. Тому, кто улыбается, даже скрывая за спиной сотни кинжалов, которые совсем скоро полетят в слепую к чужим бедам толпу… тому, кто слушает их, не перебивая — а не тому, кто бросает холодные взгляды и произносит чрезмерно горячие слова, пропитанные горьким льдом. И вот теперь семью, которой восхищались столько десятков лет, начали ненавидеть так просто. И Юнги, являющийся самой желанной добычей омег всего каких-то два жалких месяца назад, сейчас вынужден ловить на себе ненавидящие взгляды, слышать шепот о том, что он должен «убираться из этой Академии». А все потому, что Юнги проходил мимо, когда Чимин-щи останавливался, Юнги отворачивал голову, когда как Чимин-щи громко смеялся, не прикрывая лицо руками. — Пока Мины не учились здесь, все было спокойно, а затем пришел ты, и все повторилось! — Чимин-щи так умело манипулировал толпой, что никого не смутило, что Академию построили ещё предки нынешнего ректора. Толпа всегда оставалась толпой: вот и сейчас она вместо того чтобы подумать, усомниться в причастности альфы, которого ещё вчера они так любили и восхваляли за его холод, они верили бете, который был добр к ним, скрывая жало и клыки, пропитанные ядом, от которого противоядия и во всём мире не отыскать. — Тем более это ведь ты учился в группе с альфой, который совсем недавно прошел через взрыв стихий! Неужели ты настолько захотел власти, что даже близкого не чураешься покалечить?! — толпа уже была на взводе, крича и ругаясь на Юнги, но Чимин-щи этого было мало. — Неужели это в самом деле из-за него? — Семья Мин так безжалостна! — Я слышала, что они пьют кровь тех, кто нарушает правила! — Ох, неужели Намджун-сонбэ был прав, говоря, что и Намгиль был убит коварными Минами за его проступок? Джин видел, на этот раз кристально ясно из-за близости родного озера, как огненно-красные нити, прежде невидимые, тонкими змеями ползут над головами зевак, потерявших человечность в своем незнании, как сила устремляется в печать, принадлежащую Юнги, но нашедшую покой в руках Чимин-щи… Джин чувствовал себя в западне, в логове шакалов и гиен, которые смеялись в лицо опасности, которые скалили острые даже у бет и омег клыки, рычали что-то о побеге и смерти. Это сравнение было жутким, а то, как быстро распространялся огонь по телу Юнги, было ещё хуже. Чимин-щи же глубоко дышал на своем возвышении, его магия ветра бурлила все сильнее и сильнее, пока он высасывал магию из Юнги. Он наслаждался чужими страданиями и распрями, он радовался, пока студенты под ним единым слаженным огранизмом желали изувечить, поранить своего же, который стал для них чужим за десять неполных минут. Толпа верила лжецу и отринула честность, доверяя свои жизни и веру поставив на кон… Джин смог прийти в себя не сразу. Его тело на инстинктах бросилось вперёд, к Юнги, и перед тем, как коснуться рукой, обернутой в воду, чужого плеча, он заметил, как Чимин-щи усмехнулся. Наверняка тот решил, что его поступок — пустая трата времени, отчаянный порыв как-то остановить это безумие, жест, жалкий в своей бесполезности. Но Джину было плевать, что там думал про себя Чимин-щи, в чьих глазах все также горела жажда победы и стремление к идеалу, которого попросту не достичь. Джин не мог позволить своему альфе погрязнуть в напускной ненависти, которую вылил на него Чимин-щи и толпа вокруг них. — Юнги! Ты должен прийти в себя! Я здесь, ну же! — Джин смог обратить на себя внимание, но Юнги уже утратил осознанность, обернувшись лишь на голос. Он был в шаге от того, чтобы быть поглощённым собственным огнем, который не прощал ошибок. Неужели Юнги сейчас был так слаб, что даже самое родное, что у него было, решило его так бесчестно предать? — Ты справишься! И даже если твоя стихия в тебя не верит… — слова давались тяжело, из-за дыма и жара было тяжело дышать, не то что говорить, но Джин смог прохрипеть, превозмогая желание отвернуться. — У тебя есть я! Пожалуйста, вернись ко мне, чтобы я мог тебя поцеловать. Момент, когда Юнги вспыхнул в несколько раз сильнее, чем до этого, сопровождался громким безумным хохотом Чимин-щи, чей ветер яростно раздувал его волосы. Его черные глаза были похожи на ночь, во время которой разгораются жуткие пожары и ливни. Чимин-щи выглядел безумно в своей жажде дотянуться до корней Древа Мироздания, в желании подчинить себе то, что никогда не должно было поддаваться человеческому контролю — Пак Чимин посмел возжелать неукротимую стихию, захотеть сделать ее только своей. Его громкий хохот, похожий на финальный свисток последнего раунда, когда твоя команда проигрывает со счётом 0-1 в шаге от заветного очка — это было жутко и так сильно пугало!.. Так сильно, что Джин в самом деле заплакал, даже когда его щеки коснулись знакомые пальцы… Без какого-то следа огня на бледной коже. — Я вернулся к тебе, — Юнги стоял перед ним все в той же одежде, подпаленной, но все же целой, улыбался счастливой улыбкой… Красных нитей Джин больше не видел. Но зато Чимин-щи, который с высоты наблюдал за ними, не смог сдержать эмоций: — Как ты остановился?! Это невозможно! Сражайся! — этот истеричный возглас, перешедший в писк, заставил поморщиться, но что было ещё хуже, так это лицо Чимин-щи. Он раскрыл в неверии рот, но его скривившееся в отвращении, отчаянии и неверии лицо уродовало его прежде ангельскую красоту. — Нет, — Юнги ответил совершенно равнодушно, сжимая руку Джина в своей. — Мы не закончили! Разве ты не боишься за родных? Не чувствуешь угрозу с моей стороны?! Все не может закончиться так! — и ещё более громкое, приказное все тем же противным писком. — Сражайся! — Ты ошибаешься, — Юнги взглянул на Чимин-щи, и даже со своего места под ним Джин заметил, как маг вздрогнул и как по его виску скатилась крупная капля пота. — Мы закончили. Огонь вспыхнул совсем рядом с Чимин-щи, который с криком отпрыгнул, падая с возвышения, сделанного собственной магией. Наверное, он никогда не умел обращаться с настолько могущественным ветром, раз не смог додуматься до того, чтобы призвать поток достаточной силы, чтобы остановить падение. Однако даже будучи на земле, он с рыком поднялся, даже не отряхиваясь от грязи и пыли, и крикнул: — Черт возьми, эти Мины! Как я вас ненавижу! — он начал собирать на руке что-то темное, заставившее Джина, повинуясь команде внутренней омеги, вцепиться в руку Юнги и заскулить. Однако всё-таки как-то покалечить Юнги ему не позволил белый, цвета молока щит, вспыхнувший за секунду до того, как черная субстанция, бывшая, видимо, венцом магии Чимин-щи, растворилась без следа, поглощённая защитным заклинанием. Проследив взглядом за нитями, тянувшимися куда-то назад, Джин увидел портал, такой же белый, как и уже успевший исчезнуть щит… Рядом стояла пожилая женщина в белоснежном костюме и с седыми волосами. В ее глазах читалась вековая мудрость и сила такая, что Джин почти упал на колени, но Юнги вовремя поддержал его. — Чёртовы Мины! — Чимин-щи выругался, плюхаясь прямо на задницу, понимая, что у него нет ни единого шанса сбежать: Джин чувствовал благодаря озеру, как быстро закрываются потоки магии, чтобы не дать преступнику совершить побег. — Бабушка, — пусть Юнги и дрожал, еле сдерживая свое внутреннее пламя, но голову все равно склонил почтительно. Она, ректор этой Академии, стояла около белого портала, а рядом примостился Хосок, и его руки были объяты прозрачным ветром. О, разве не означало это, что его магия уже вернулась? И судя по взгляду, который он кинул на Чимин-щи, Хосок был зол. Его ветер яростно трепал полы одежды, но его взгляд, даже более яростный, чем сила ветра, ясно дал понять: он что-то вспомнил. И это что-то явно не сулит ничего хорошего Чимин-щи.