Депривация

В лифте почти так же жарко, как и в баре. Почти такой же спертый воздух, только без примеси влажных от пота тел, без громкой, долбящей по мозгам музыки и нимф. Хотя их шлейф всё ещё где-то рядом: он впитался в одежду Тяня, и Шань морщится в яростном желании зажать ноздри или содрать с того одежду и прямо на этом сверкающем мраморном полу, сжечь её к ебени матери. Того словно окунули в смрад разномастного парфюма и шлефанули, окуривая Хэ густым табачным дымом. Пиздатое сочетание, если хочешь прочистить желудок. Его бы первым делом послать на хуй, а потом в душ — и совсем не важно в какой последовательности. Только бы смыть этот вечер, эти прикосновения, эти чёртовы запахи, которые он притащил на себе, как смертельный вирус из красной зоны заражения. Только вот Тяню этот вирус как-то до пизды, а подыхает от него именно Шань. Канаты тащат лифт слишком медленно и Шань чувствует себя запертым в клетке — ему совершенно нечем дышать. Совершенно некуда смотреть: на стенах тут один лишь экран с клипом какой-то девчачьей группы, а на башке у Тяня волосы растрёпанные и почему-то в блёстках. В тех самых, которые нимфы мажут себе на лица, а может и куда пониже. И как эта блестящая херня оказалась на волосах Тяня, Шань знать не желает. Ну, может быть совсем чуть-чуть и с наездом: куда ты там, паскуда, тыкался, что всё ебало в блёстках, да и вообще — когда? Я ж весь вечер пилил тебя взглядом. Себя пилил тем, что видел. Кажется, при этом отмороженном, Шаню не стоит даже моргать. У него и на губах, вон, как раз на трещине, что посередине — один обломок светящейся херни засел. Кажется, ещё немного и тот прорежет тонкий слой кожи, теряясь где-то внутри, да так там и останется. Навсегда, ебать. Как оставались на Хэ, чужие — не Шаня — запахи. Чужие — не Шаня — прикосновения. Чужие — не Шаня — липкие поцелуи от губ и ниже. Наверное, поэтому Шань и отмел когда-то эту мысль: поцеловать его. Останавливал себя, когда неосознанно тянулся к его грязной пасти в то время, пока кулак Хэ мокро проходился по его члену. Наверное поэтому Шань знает — нихуя у них не выйдет. Между ними всегда будет пропасть. Между ними всегда будут чужие — не Шаня — запахи, чужие — не Шаня — прикосновения, чужие — не Шаня — липкие поцелуи. А ещё вот — блёстки на роже. Тоже, бля, не Шаня. Кажется, Тяню на это плевать совершенно, а Шаню хочется руку протянуть, как в бреду, словно он вообще не просекает, что сейчас делает, и вдавить большим пальцем эту трещину. Провести по ней грубо и грязно, сцарапать с губы блёстку кромкой ногтя — чтобы больнее. Чтобы больше так не делал, понял? Чтобы даже не думал, усёк? Чтобы я этого на тебе вообще никогда не видел, услышал меня? И списать всё это на алкоголь, который Шаня едва пробил на головокружение. Списать на раздражение, всплесками которого травит лёгкие. Списать на что угодно, кроме собственничества, которым ебёт весь сраный вечер. Шань вообще-то не такой. Шаню плевать на те вещи — тех людей — которые к нему никаким боком. Которые его личными никогда не будут. Которые он себе в жизни позволить не сможет. Ну, разве что смотреть издалека и немного — люто, иррационально, неправильно — завидовать. Представлять иногда, как было бы круто вот этим обладать. Вот этим — привалившимся лениво к стене лифта и смотрящем на Шаня из-под ресниц. Вот этим — с до пизды правильными чертами и допизды неправильным характером. Вот этим — измождённо-уставшим и хули ему в его пиздатой студии ночами не спится, Шань в душе не ебёт. Синяки под глазами с каждым днём темнее, а у него ведь даже повода для бессонницы нет. Нет просроченных счетов на оплату, задолженностей за коммуналку и головняков, которые для Шаня каждодневной рутиной являются. Они уж точно из разных миров. Из разных вселенных — скорее всего параллельных. И Шаню даже гадать не нужно, чтобы понимать — пересеклись они совершенно случайно. Случайно, и по ходу без ведома кого-то свыше, кто эти сраные порядки тут установил. Тот ещё не заметил просто и лишь поэтому не раскидал их по разным частям галактики, чтобы больше таких случайностей уж точно не произошло. И оно когда-нибудь именно так и случится — Шань точно знает, он в этом уверен. Он с этим почти согласен. Он этого ожидает — всегда ожидал — с той лишь разницей, что сейчас это ожидание прорезается отчаянием. Он вроде как привык. Вроде свыкся, что эта дылда маячит где-то рядом. Достает, бесит, раздражает до темени перед глазами. Тычется, вон, рожей в нимф и ходит с блёстками на башке. А потом уходит с Шанем, а не с одной из тех, с кем по законам вселенной должен был уйти. Это похоже на сбой в системе, который скоро устранят. Заметят, щёлкнут недовольно языком, покачают головой устало. И разорвут причинно-следственные, сотрут неверный код, снесут лишние — рыжие — элементы и всё встанет на свои места. Тянь забудет о нём быстрее, чем о том, чем давился вчера на ужин. А Рыжий… Рыжему фиксить будет уже нечего — его исправлять даже не подумают и забудут о том, что он когда-то был. Неважный элемент, которой заменить будет проще простого — таких миллионы. Таким права выбора, как и права обладания не дают. Таких просто рано или поздно утилизируют за ненадобностью. И пока этого не случилось — пока не случилось самое страшное в жизни Рыжего, чего он конечно никогда не признает — ему хочется хоть на минуту забыть о правилах. Хоть на минуту позволить себе подумать, что ему можно. Можно забыть о реальности, о вселенной, которая вот-вот разделит их. Можно, как Тяню — брать от жизни всё. Ну или хоть что-нибудь. Что-нибудь, что он сможет потом воспоминанием себе оставить, упихать внутрь и никому не показывать. Эгоистично, заносчиво и собственнически. Рыжий даже не знает есть ли у на это ебучее право. Ай — да и похуй. Даже если права ему никто не давал, Рыжий сам себе его возьмёт. Сегодня ему можно. Сегодня он так решил. Сегодня, возможно, последний день, последний шанс до того, как. До того, как ошибку заметят. До того, как ошибку устранят. До того, как Тянь останется воспоминанием, а Рыжего не останется вообще. И действовать надо не так, как всегда, не так, как привык — сдерживая то, чем кроет уже давно. Действовать по-глупому смело, отчаянно быстро — чтобы не передумать. Податься вперёд, нажать на кнопку экстренной остановки и выдохнуть, увидев, как мельком мигает свет, а лифт стопорится натужно. Как Тянь выныривает из мыслей, слегка хмурясь, не понимая что происходит. А чё он пялит-то? Да Рыжий и сам в душе ебёт что творит — он просто знает: сегодня всё закончится. Сегодня Рыжий замахнётся на то, что ему принадлежать по факту не может, украдёт, оставит часть себе, а дальше… Дальше гори оно всё синим пламенем. Освещение сразу становится менее интенсивным, в отличие от ударов собственного сердца, которое колотит гулкими мощными ударами через раз. Колотит где-то в глотке, вынуждая эти удары сглатывать. И Шаню даже не нужно напрягать слух, чтобы услышать практически сорванный выдох Хэ, до которого наконец доходит с хрена ли Рыжий творит. Шаню даже не нужно на него смотреть, чтобы понять — сейчас скудного света софитов не хватит, чтобы пробить ту темень зрачка, что разгоняется по роговице Тяня. Кажется, она поглощает те хрупкие крупицы освещения, что стелятся жёлтым по стенам лифта. И Шань почти уверен — кнопка «стоп» не просто обездвиживает канаты, а переносит в другое измерение. Туда, где Хэ самое место. Туда, куда боятся попасть праведники после смерти. Туда, куда Шань сам же себя и загнал. Тут реально места мало. Его почти нет. И каждое слово Тяня отражается адской звуковой волной от которой схватывает дыхание: — Хочешь попробовать сегодня что-то новенькое? Рыжего почти передёргивает от его голоса. Глубокого, горячего, оседающего на собственной коже мурашками. От осознания с какого вообще рожна около Хэ трётся так много людей. Да вот почему. Стоит ему только пасть открыть, сказать пару фраз и если честно, то вообще не важно о чём, хоть процитировать надпись с упаковки освежителя воздуха — как слух начинают резать любые звуки, кроме его голоса. Словно внутри Хэ встроенный сублиматор — говорить он будет о чём угодно, а слышать окружающие будут что-то вроде: теперь ты от меня зависим. Ощущать, кстати, тоже — Шань лично на себе это сейчас проверил. И это нихуёво так раздражает. Бесит до того, что Рыжий впивается ногтями в ладони, сжимая кулаки, пока Тянь склоняет голову на бок в расслабленном ожидании. Пока Тянь взглядом проникает под одежду, выжигает на коже отметины, медленно скользя им по неприкрытым местам. По прикрытым — закусывая губу, словно знает, что у Шаня судорожно поджимаются мышцы пресса, стоит ему только задержаться там. Руки Хэ в карманах, поза безупречно-небрежная и вроде бы это Тяня тут в лифте без спроса заперли. А кажется, что совсем наоборот. Заперт тут с этим демоном именно Рыжий. Губы пересыхают, слюны катастрофически не хватает и она тут же схватывается липким слоем на губах, стоит только их облизнуть. И первым делом, прежде чем отвечать — попросить бы воды. Но Рыжий просит совсем о другом: — Я хочу, чтобы ты встал на колени. Тянь примерзает взглядом к косым мышцам Рыжего, когда слышит это. Он хмурится, точно пытается понять не послышалось ли. И поднимает внимательные глаза на лицо Шаня, чтобы убедиться окончательно. Чтобы надменно-порочный взгляд прищурился в интересе. Чтобы ухмыльнуться так, словно он в это ничуть не верит. Наверное, поэтому Тянь отталкивается спиной от стены, проходясь языком по оскалу и уточняет, делая шаг навстречу: — Что? Выглядит это пугающе. Пугающе развратно. Пугающе властно. Но сегодня правила меняются. Сегодня Рыжий эту власть у Тяня отберёт. И даже если весь сраный мир подчиняется Хэ — Хэ будет подчиняться Шаню. — На колени. — повторяет Рыжий без намека на просьбу. Голос ломает грубостью. И ей же немного, ломает и самого Тяня, когда он смаргивает неожиданно удивленно, понимая, что Шань не шутит. И да — именно этого Рыжий и ждал. Именно это и хотел увидеть. Именно на это и надеялся. На то, что Хэ ещё никто вот так на колени перед собой не ставил. Что ж — он будет первым. Он будет тем, кто сделает то, чего не удавалось никому другому, да и навряд ли удастся, а потом испарится, как ему и положено. Тянь фыркает смешливо, неверяще качает головой, указывая на верх: — Тут камеры, Шань. И в противовес своим словам подходит всё ближе. Настолько, что дышать теперь приходится только им. Им задыхаться, потому что запах ничерта не его. Не этот придирчивый мажорский с осадком озона и послевкусием натуральной грозы. И где тот эту хе́рову смесь отыскал, даже подумать сложно, точно за бурями гонялся. Сейчас от него несёт сладостью, которую Шань инстинктивно от себя отталкивает. Не даёт ей просочиться, потому что внутри у Шаня не так много места. И то уже занято грозовыми испарениями. Их Шань и пытается отыскать, на пару мучительно-долгих секунд прижимаясь к шее Хэ, где ярёмная колотится о кожу остро. Колотится так, что кажется, вот-вот расслоится, вскроет изнутри и зальёт кровью светлый мрамор под ногами. Рыжий ухмыляется ему в надплечье: вот оно. Нашел. Его запах, который разливается пятном прямо на пульсирующей вене. Там температура чуть выше. Там он расцветает новыми нотками влажной земли и ливня. Там он разлетается вспышками молний и ароматом разряженного воздуха, наполненного электричеством. И оно проникает внутрь, разносится кислородом по каждой клеточке тела, наполняя их раскаленными импульсами. Шань готов поклясться — это болезненно-статическое собирается шаровой молнией внизу живота. Давит приятной тяжестью до подавленного полустона и сразу же хочется слепо толкнуться бедрами вперёд, как Шань делал, ощущая твердый стояк в штанах. Чтобы чужая ледяная рука тут же метнулась к резинке белья, слегка выглядывающей из-под джинс, нырнула пальцами вниз, обхватывая напряжённый ствол ноющего члена. Но в слепую Шань сегодня не собирается. Сегодня по плану грязно, липко и громко. Поэтому он отстраняется нехотя, напоследок собственнически проводя кончиком носа по шее Хэ и вырывая у того задушенный выдох. Так-то лучше. Но этого мало. Камера в правом дальнем углу мигает крошечным красным диодом и Шань скалится ей. Укладывает руку на плечо Хэ, от короткого фонит волнами предвкушения. Волнами безумного любопытства, с которым, кажется, этот поехавший готов хоть с обрыва башкой вниз сигануть. Давит ладонью на каменеющие мышцы: — Отлично, дадим охране лишний повод подрочить. Давит сильнее, с каким-то извращённым наслаждением отмечая, как же легко Тянь опускается вниз даже не заботясь о том, что его брендовые шмотки вымажутся в пыли, осевшей на мраморе. Тянь почти падает к его ногам, тут же поднимая голову вверх, хватаясь похолодевшими пальцами за щиколотки Рыжего. Удерживает капканом, фактически кандалами — и Шань морщится, чувствуя себя пойманным на цепь. В этом весь Хэ Тянь. Даже будучи внизу, он не отдает контроль полностью. Он не выглядит хоть сколько-нибудь побежденным. У него взгляд мутный, расфокусированный, болезненно-голодный. Какой угодно у него взгляд, только не сломленный. Он, сука, не выглядит так, словно его на колени поставили. Кажется, у Хэ такое тупо в крови — разбавленное превосходство, с которым они никогда не расстанутся, в каком положении бы не оказались. Но Шань по жизни все правила меняет, что свои, что чужие. Шань тянет кривой оскал, проводя большим пальцем по багровой от укусов нижней губе: — Столько трещин. — ему трудно смотреть на Тяня. Ему трудно сдерживать себя, видя это. То, как тот щурится от удовольствия, но не закрывает глаза полностью. Как смотрит из-под ресниц, хитро, практически говоря: тебе только кажется, Шань. Кажется, что ты сможешь меня удержать в таком положении. Дай мне секунду и я перехвачу контроль. И Шань этой секунды ему не даёт, склоняется чуть ниже, чтобы собственный низкий шёпот отдавался вибрацией в костях мажора. — Интересно, как они будут смотреться после моего члена. — и когда Хэ приоткрывает рот в немом стоне, скользит сразу двумя пальцами внутрь. Втягивает воздух раздраженно, когда Хэ в последний момент ловит их зубами, слегка прикусывая, но тут же позволяет протиснуться, задевая подушечками острые кромки. Ладони Тяня давят на щиколотки до онемения. До тянущей боли, когда кровь к стопам практически перестает поступать. Впиваются в напряжённое ахиллово сухожилие, натягивая его ещё больше. Шань знает, что если то лопнет под его руками — их оглушит звуком выстрела с глушителем. Шань читал об этом где-то и теперь не может перестать об этом думать. Не может перестать думать о том, что даже после такого останавливаться они не станут. Пальцы в его рту ощущаются так правильно. Там слюна загустевшая от того насколько глубоко и грубо Шань проникает ими. Давит на чужой податливый язык, жестоко проходясь короткими ногтями по крошечным вкусовым рецепторам. И даже так — особенно, блядь, так — Хэ выглядит ещё красивее. Шань зачем-то вспоминает пару скачанных порно роликов, которые понравились ему больше всего, но. Но, черт возьми, видя перед собой это, понимает — смотреть он их больше не будет. У него тупо не встанет. Самое горячее сейчас перед ним. На коленях. С приоткрытыми влажными губами. Со взглядом настолько демонически-возбужденным, что смотреть на это практически больно. Больно осознавать, что пока вот такой Хэ Тянь существует — Шань на другое и не посмотрит. — Ещё скажи, что не думал об этом. Так ты делал? — Рыжий толкается сильнее темпа, которого придерживался до этого. Ощущает подушечками скользкую слизистую у самой глотки. Сглатывает, потому что даже пальцами её касаться катастрофически приятно. Приятно настолько, что хочется зажмуриться от ощущений. От пульсации внизу, которая разлетается вдребезги по всему телу. Глубже. Ещё глубже, осознавая, что Тяню сейчас еле как удается глотнуть жалкие крупицы воздуха. — Проверял насколько глубоко сможешь взять? — на что ответа не следует. На что Тянь уже самостоятельно втягивает пальцы внутрь, создавая во рту вакуум. Вылизывает пальцы от фаланги к фаланге с убийственным восхищением. С уничтожающим сознание желанием. И кажется, тот считает, что вопрос не подразумевает ответа, но это не так. Шаню нужно услышать. Понять. Представить, черт возьми. Он усмехается почти снисходительно и шлёпает второй рукой Хэ по щеке. — Когда тебя спрашивают, нужно отвечать. И вытягивает пальцы мучительно-медленно, наблюдая за тем, как Хэ инстинктивно тянется за ними. Наблюдая за тем, как тот просяще протирается щекой о тыльную сторону ладони Шаня, с затуманенным взглядом. И сам не замечает, когда тому удается дотянуться до них снова, только уже не вбирая в рот. Лишь проводя языком по влажной остывающей коже с уверенным и ничуть не смущённым: — Да. — насколько осознано, насколько это вообще возможно в состоянии Тяня. Блядь. Шань не ожидал, что это окажется настолько слишком. Слишком горячо. Слишком восхитительно видеть, как тот, кто начинал первый сам — падает к его ногам с почти мольбой во взгляде. Как тот, кого все видят ведущим, а не ведомым — втягивает пальцы Рыжего, закатывая глаза в блядском экстазе. Как тот, кто может перехватить контроль за сраную секунду — оставляет горячее дыхание, когда смыкает губы у последней фаланги и оставляет ощутимый след от зубов на ней же. Шань думает, что это чертовски горячо. Даже не сам вид. Не само ощущение внутри его рта, неоспоримо возбуждающее и подталкивающее Шаня к настоящему безумию. Шань сходит с ума от другого. Конкретно от: — Что бы подумали те девчонки из бара, увидь они тебя сейчас, м? — свободной ладонью он чуть приподнимает голову Тяня за подбородок, продолжая трахать его пальцами. И руку неосознанно держит на уровне своего члена. И замечает, как неосознанно Тянь движет головой так, словно делает минет. Хах, занятно, но не совсем то, о чём бы Шань сейчас хотел задумываться. Он проходится пальцами по его волосам, нарочно сильно оттягивая их назад, чтобы Хэ посмотрел на него. Говорит, сдерживая хрипы в голосе. — На коленях, с моими пальцами во рту, в лифте, где камеры. — тычет рифленой подошвой мартинсов в каменную выпуклость, от чего Хэ почти задыхается. — Со стояком. — отпускает его волосы и тут же зачесывает свои назад. Пропускает между указательным и средним извивающийся язык Хэ. — Чёрт, Тянь, я до тебя едва дотронулся. — и наклоняется ниже, чтобы почти с раздражением спросить. — Что ты позволяешь мне делать с собой, чего не позволил бы им? Тянь не спешит. Подаётся назад, выпуская пальцы изо рта, смотря на Шаня развязно и жарко. От него действительно начинает лихорадить хуже прежнего. От него кипятком окатывает каждую судорожно сжимающуюся мышцу. От кончика его языка к пальцам тянется тонкая ниточка вязкой слюны, которую он безжалостно разрывает и жадно облизывается. Шань неосознанно замечает, что у Хэ непозволительно длинный язык. Непозволительно пластичный, даже для мышцы, лишенной костей. Так непозволительно хочется почувствовать её на себе и совершенно не на пальцах. В тусклом свете почти померкших дурацких круглых лампочек влага на его подбородке блестит жидким глянцем. Красные, припухшие губы растягиваются в блядской ухмылке, от которой у Шаня красной тревогой в башке вырубаются все системы, отвечающие за здравый смысл. Он виснет в пространстве, как этот лифт, в котором они заперты. В его висках пульсирует каждый кадр, который болезненно выхватывают глаза, точно записывают всё, что здесь происходит. Фиксируют, что на губе Хэ больше нет сраной блёстки, отчего настроение заметно повышается, как и уровень возбуждения, которому противостоять всё сложнее. Каждая черта его лица скульптурно высечена и сейчас это заметно особенно чётко. Сейчас он особенно красивый, не как обычно. Не такой, каким его видят остальные. Эта часть Хэ нравится Шаню только потому, что показывает тот её лишь ему. Только поэтому, наверняка ведь поэтому, да? Он слегка вздрагивает, когда слышит огрубевший голос: — Тебе действительно нужен ответ на этот вопрос? — насмешливо интересуется Тянь, скользя руками вверх от щиколоток и до самых бёдер Рыжего. Если бы Шань не знал наверняка, что Хэ не умеет читать мысли — его охватил бы ужас от того, настолько эти слова вписываются в вопрос, заданный Шанем самому себе в своей же голове. Он не позволяет себе утонуть в этих мыслях только потому что с интересом разглядывает Тяня, всё ещё сидящего на коленях перед ним. Внимание Тяня не смещается ни на миллиметр, когда хватка становится сильнее, а взгляд Хэ с голодом липнет к стояку Шаня. И так чертовски хочется схватить его за волосы и вжать рожей в свой пах. Надавить на нижнюю губу, чуть отстраняя того и вынудить высунуть язык, чтобы следом он прошёлся им по натянутой ткани джинс. Но это всё не то. Шаню нужно вовсе не это. То, о чём он подумал, удовлетворит лишь на время. На короткий промежуток оргазменных судорог. Шаню нужно то, что останется если не на вечность, то хотябы на теле — напоминанием. Отпечатком контроля, который в руках Шаня когда-то был. — Хах, я знаю. Мне стоило подумать об этом раньше, поднимайся. — Рыжий улыбается обманчиво-мягко, маня к себе Хэ и отступая на полшага, давая тому пространство. Если пространством можно считать стену лифта, упирающуюся Хэ в спину и дюймы расстояния между их телами. Наблюдает за тем, как Тянь без труда поднимается, хотя уверен: ноги у того, как и самого Шаня уже подрагивают. Уверен, что Тянь вырвется, как только поймет, что Шань собрался делать, поэтому напрягает каждую мышцу, чтобы завершить то, что должен. Упирает руку ровно за головой Хэ, лишая его возможности двигаться. Закусывает губу в предвкушении, залипая на вгашенном взгляде Тяня, в котором ничерта, кроме мрачной похоти и не видно. Ничерта, кроме нечеловеческого желания. И Шань знает: это ещё не предел, он способен на большее. Чувствует, как руки Хэ цепляются за его одежду, скручивая ту в кулаках. Его дыхание совсем близко, пьянит недавно выпитым виски и Рыжему кажется, что от одного только этого в его крови уже критическая концентрация алкоголя. Голова кружится, как от целой бутылки, ушатанной в одного. И так напиваться ему нравится гораздо, блядь, больше. — Ты никому позволяешь делать так. — Шань грубо всасывает кожу как раз там, где сохранился аромат озона. Там, где гулко бьётся вена о язык, которым Рыжий в экстазе вылизывает то место, где уже собирается кровь, наполняя шею Хэ краснотой засоса. Тянь вдыхает сквозь зубы, шипит и наверняка немо матерится. Его хатка ещё немного и выломает Рыжему плечевые суставы, в которые вцепляется Тянь, оставляя в покое его одежду. И что удивительно — дёргает Тяня только от того, что он отклоняет голову вбок, чтобы открыть её для Шаня ещё больше. Не для того, чтобы вырваться. Не для того, чтобы Рыжего остановить. Не для того, чтобы из-под его губ уйти. Чёрт. И кажется — Шань только что попробовал грозу на вкус. Он только что эту грозу поцеловал. Отпускает кожу с пошлым влажным звуком, отстраняясь и любуясь результатом, который даже лучше, чем он мог предположить. Фиолетовые крапинки пронзают бурый цвет. Это же видит и Тянь, когда Шань замечает, что смотрит тот в размытое отражение глянцевой поверхности стены. Его кадык напряжённо дёргается, когда Хэ зачем-то мажет пальцами там, где только что были губы Рыжего и переводит взгляд на янтарные глаза. И Шань замечает — ему это, блядь, нравится. И крышу срывает, потому что он снова набрасывается на шею, шлепая Хэ по руке, чтобы тот её убрал. И только после нескольких жадных укусов, уже более осознанно выбирает место, где оставит следующую метку. Заметную даже под водолазкой. Заметную каждой нимфе. Вгоняющую в краску каждого, кто к Хэ подвалит в желании познакомиться. — Что на счёт того, чтобы оставить засос здесь, м? — спрашивает Шань, проводя большим пальцем чуть ниже челюсти и ощущая крупную дрожь, пробивающую Хэ, понимает: да, именно здесь. Следующий засос Рыжий делает с какой-то удушающей болезненностью. Почти с отчаянием, словно на такое даже и надеяться не смел. Делает это, неосознанно закатывая глаза, в безнадежном экстазе от которого саднит где-то за рёбрами. Настолько жадно, что это почти пугает. Вынуждает себя остановиться, тяжело дыша и секундно утыкаясь в надплечье Тяня, чтобы отдышаться. — Тебе идёт. Закусывая кончик языка, он в который раз оценивает. В который раз наслаждается видом даже больше, чем руками Тяня, что сжимают его бёдра. — Ах ты, чёртов… — рычит Тянь резко утягивая его на себя, врезаясь губами куда-то в подбородок, но тут же поднимаясь ими выше с чудовищной безысходностью. Точно если сейчас же не поцелует Рыжего — мгновенно лишится жизни. И дыхание мгновенно перехватывает. Сердцебиение мгновенно останавливается, лишая Шаня крупиц кислорода, который тот разносит. И зверски хочется поддаться. Зверски хочется впервые почувствовать его горячие губы на своих. Впервые слизать с них слюну, вмазываясь языком в чужой. Но Шань уворачивается, ловя разочарованный выдох. Сам бы он тоже разочарованно выдохнул, если бы дышать вообще мог. Натягивает на губы улыбку, которую не чувствует внутри. Шаню нужен контроль — не поцелуи. — Что, поцелуй? Ты хочешь поцелуй? Тц, я же говорил что не люблю всё это сопливое дерьмо. — Рыжий посмеивается, упираясь ладонью в лоб Тяня, отталкивая его настолько легко, что сам удивляется. Тянь позволяет себя оттолкнуть. Блядь. Это круче, чем Тянь на коленях. Рыжий не уверен есть ли что-то захватывающее этого чувства. Он щелкает на кнопку, позволяя просевшему на долю секунды лифту снова двинуться вверх, мигая разгорающимися лампочками и… Блядский боже. В таком освещении засосы выглядят до пугающего-реальными. Налитыми кровью. Угрожающе-настоящими. На них ещё блестит остаточная влага. Они наверняка пульсируют приятной болью. Они наверняка через пару часов станут фиолетовыми, почти графитовыми на его бледной коже. Они останутся на месте фантомным воспоминанием, даже когда цвет полностью сойдёт — Шань знает это. — Ты жесток. — Тянь потирает их, откидяваясь на стену, словно стоять ему сложно. Сжимая член сквозь ткань штанов и нагло вздергивая бровь вверх. И смотрит он так, точно только неправильно или слишком резко дёрнись — как он набросится на Шаня прямо здесь. — А у тебя, по ходу, на жестокость зверский стояк. — приходится прикрыть глаза, чтобы не смотреть. Чтобы не облизнуться неосознанно на поразительно четкие очертания члена, что сжимает чужая рука. На то, как чужая ладонь дразняще приходится по всей длине, что нихрена не вмещается в скрывающей её ткани. Обманчивое облегчение наступает только через пару секунд, когда лифт останавливается и с шелестом открывается, пропуская внутрь пьяняще свежий воздух. Шань выходит, даже не оглядываясь, ухмыляется, уже зная, как именно будет изводить Тяня за закрытыми дверьми студии.