На что готов ради любви безумный учёный

      Красный свет резко заливает глаза и первые несколько секунд Эдвард откровенно не понимает, что происходит.       — Слышишь меня? — едва резко спрашивает Виктор, как всегда отречённо холодным тоном. Возможно, он мог бы спросить «Ты в порядке?», но он и так явно понимает больше, чем ему хочется, да и нет особого желания лезть кому-то в душу. Особенно если этот «кто-то» — Эд Нигма.       — Да-да, — растерянно, но как можно более убедительно трезво отвечает Эд, фокусируя взгляд. — Так что не так с контроллером кольцеобразной сингулярности?       — Я не знаю, — честно признаётся Фриз, скрывая разочарование, и снова утыкается в чертежи.       За разработкой «Hope» идут дни, лениво стекаясь в первую неделю активных разработок. Огромная конструкция из сотен деталей разных габаритов расположилась прямо в гостиной особняка Ван-Даль. Стальная арка, усыпанная различными лампами и светодиодами, возвышается под потолок, являясь входом в планируемый успех. По обеим сторонам от импровизированного входа в слом реальностей, с кучей датчиков и накопителей напряжения, расположены две панели. Вокруг на удивление функционирующего беспорядка расположились и экраны для ввода информации, и мощные генераторы, и системы вентиляции, и накопители энергии… На разбор всей конструкции подетально уйдёт неисчислимо много времени, на удивительном контрасте со скоростью сбора этой махины.       За всё это время было проведено уже четыре тестовых запуска, ни один из которых, конечно, не был успешен. И это начинает понемногу разочаровывать. Работа и так идёт в бешеном темпе, но результаты всё не становятся хоть на толику утешительными…       Виктор, конечно, не имеет привычки лезть не в своё дело и не смеет признавать это вслух, но, очевидно, из них двоих ему весомо сложнее сейчас. Звучит самонадеянно, эгоистично и даже жалко, но ведь почему Нигма обратился именно к нему? Откуда взялись наработки более старых версий устройства?       Ответ: это всё последствия крайнего отчаяния и неутешного разума ещё одного безумного учёного.       После потери жены Виктору было слишком сложно просто мириться с фактами, а поэтому, только-только встав на ноги, он возобновил попытки вернуть любовь всей своей жизни, ту самую, единственно верную. Ту, с кем он засыпал каждую ночь и просыпался каждое утро. Ту, с кем у них было абсолютно всё: поддержка, понимание и нереально сильные, искренние чувства длинной в бесконечность. Ради которой он был, да и по сей день готов абсолютно на всё.       И тогда, сразу после рокового дня, ему тоже параллельная реальность казалась гениальным выходом.       Но, как можно заметить, ещё ни одна модель «Hope» так ни разу и не сработала. И поэтому Виктор с каждым разом, с каждой неудачной попыткой, с каждым зря прожитым, потраченным на опыты днём всё больше утопал в отчаянии.       Пока не смирился. Пока не принял эту реальность, не видя возможности входа в другую.       Именно поэтому, как только Эд обратился к нему, он, честно говоря, не знал что ответить. Во-первых, вернуться в заранее безнадёжные и проверено безрезультатные исследования — это слишком сложно даже для его заледеневшего сердца. Сердца, которое всё ещё помнит небывалое количество как любви, так и во много раз больше боли. Во-вторых, как-либо сотрудничать с Эдвардом Нигмой зачастую себе дороже. В-третьих, кто знает, с какими мотивами ему понадобилось разламывать грань реальностей? Не Виктору судить, конечно, но Нигма тот ещё псих.       Фриз и сам не знает, как это произошло, но, видимо, полумёртвое сердце предательски дрогнуло, когда в трубке он услышал всю ту боль в голосе и словах Нигмы. Виктор далеко не глуп, и, на собственный страх и риск, он решил поначалу доверить Эду хотя бы некоторые чертежи. И интуиция его не подвела. Эдвард и правда был разбит на мельчайшие куски, хоть и скрывал это, при том, крайне неважно.       Несколько раз за это короткое время Виктор хотел завести разговор об истинных целях Эда, но что-то вечно не давало. Приевшийся холод? Тактичность? Кто знает. Но единственное, что Фриз сходу мог сказать, глядя на Эда за усердной работой и ловя его взгляд на очередном пробном запуске: Нигма явно испытывает то же самое, что и он сам когда-то. В Эде Виктор видел прежнего себя: себя до смирения. До того, как в мыслях первый раз проскочила всё больше смахивающая на истину мысль, что никакими способами и больше никогда он не увидит свою жену. Что Нору больше не вернуть.       Эд работал так, что даже если бы его собственная жизнь зависела от этого, он бы не смог так выкладываться. Тут что-то большее. А такое количество надежды, перемешанной с осколками боли, Виктор видел лишь в своих собственных глазах, глядя в зеркало после целой ночи усердной работы и утренней истерики неудавшегося опыта.       Эд однозначно потерял что-то кого-то слишком дорогого и важного.       Многого Виктор не знает, но того, что слишком очевидно, ему вполне хватает, чтобы оставаться тут, с Эдом, продолжая работу и в своей мастерской тоже, и день за днём совместно идти к общей цели.       Ведь если «Hope» сможет полноценно функционировать, то это значит ещё кое-что: есть шанс вернуть Нору. И значит всё, что делает Виктор сейчас — абсолютно точно не зря.       — А если проблема в охлаждающей системе? — совсем устало проговаривает Эд, локтями уперевшись в стол, и трёт глаза под линзами очков до цветных кругов под веками.       — Издеваешься? — и осуждающий взгляд саркастично сопровождается выплеском ледяного азота. — С этим точно не может быть ошибки.       И эта грустно усталая ирония повисает в воздухе, а Эду хочется вслух усмехнуться с неожиданного каламбура.       Вокруг всё снова загорается красным, да так плотно, что Эду кажется, воздух можно ножом резать на красные куски материи. В глазах рябит и он нервно оглядывается. В этот раз это не просто вспышка, а именно постоянное свечение.       — Мы ведь отключали светодиодные индикаторы? — и Эд неверяще косится на стальную арку конструкции «Hope», самостоятельно убеждаясь в элементарном: устройство отключено.       — Что за глупые вопросы? — странно и даже подозрительно косится на него Виктор. — В прошлый раз мы лишили света половину города, забыл? Теперь всё отключается сразу после неудачи запуска, — и Фриз устало падает за диван, устраиваясь настолько, насколько может быть удобно в его-то костюме. — В прошлый раз же и мучились с ограничителями. Так что, если ты вдруг ослеп, то, да, отключали.       И Эд ещё усерднее трёт глаза, откинув очки в ворох чертежей на столе. Красная пелена не пропадает, будто бы у него на глазах очки Фриза, сейчас привычно теряющиеся в морозно-пепельных волосах. Несмотря на это, Эд неловко проводит по собственным волосам, в попытках нащупать их кожаный ремешок, абсолютно игнорируя факт того, что пару секунд назад он собственноручно тёр сверх меры уставшие глаза.       — Тогда давай так, — начинает Эдвард, окидывая взглядом то, во что за эти дни превратился особняк: в каждом углу мотки проводов, куча ещё нужных и больше нет деталей из пластика и стали. — С корпусом точно проблем никаких, внешние факторы мы исключаем, — и Нигма опирается поясницей о стол, не решаясь садиться куда-либо. Глаза его закрыты, потому что это бредово красное безобразие начинает весьма настораживать.       Виктор лишь молчаливо кивает с дивана, соглашаясь с Эдом. Мог ли он раньше подумать, что хоть когда-то будет согласен с Эдвардом Нигмой? Нет, ни за что. Но теперь периодически приходится.       — Давай уже завтра пересоберём и перепроверим событийно-горизонтное оценочное колесо, — и Эд, явно не договорив, отвлекается, резко распахивая глаза. По телу проходится волна дрожи, потому что, кажется, он только что слышал музыку. Секунда уходит на то, чтобы окинуть взглядом беззаботного Виктора. Значит, тот абсолютно точно ничего не слышит, как и не видит. Спокоен, как глыба льда. Ну, оно и не удивительно. — А на сегодня точно всё, — Эд старается говорить в параллель с — до боли под рёбрами — знакомой мелодией, стараясь сконцентрироваться хотя бы для того, чтобы выпроводить Виктора.       В принципе, завершение диалога звучит убедительно, потому что работали они сегодня с раннего утра, а точнее вчерашней ночи. Понятия день и ночь давно перестали существовать в их жизнях, потому что перерывы от работы считались в часах, количество которых измерялось даже не всеми пальцами одной руки. Минимум отдыха, без которого можно забыть даже о минимальной, но такой необходимой трезвости рассудка, но ничего более.       Виктор как всегда безмолвно уходит, потому что не видит смысла прощаться. Не забирает с собой ничего, зная, что в его мастерской всего даже более, чем достаточно. Фриз лишь незаметно ведёт плечами, то ли не зная, что сказать, то ли смахивая с себя неприятное ощущение безграничного безумия, которое воцаряется рядом с Нигмой, не отлипая от того ни на сантиметр.       Тем не менее, через пару минут от Виктора нет и следа, а Эд разрывается в противоречивых ощущениях, пытаясь хоть на толику разобраться в том, что вообще происходит.

Tied up enough So I don't have to wonder where is he...

      — Да ты, я посмотрю, совсем заскучал? — и Эд в холодном поту поворачивает голову, едва слыша голос перекрикивающий непрекращающуюся мелодию. — Ну ничего, сейчас мы устроим тебе шоу, дорогуша!

Got so sick of crying... So just lately When I catch myself I do a 180

      И сейчас голова Эда честное слово взорвётся от перегруза информацией. Работать больше суток над главным по ценности проектом в своей жизни? Есть. Словить галлюцинации с пугающим красным светом и до чертей знакомой песней? Чёрт, да, выполнено. Повстречать тех, кто давненько не появлялся, прячась в самых глубинах собственного тёмного разума? Здравствуй, Загадочник.       — Мы..?! — единственное, на что хватает Эда, когда он нервно поправляет очки, загнанно дыша и всё ещё опираясь на стол. Иначе он осядет на пол и точно не сможет сказать, встанет ли когда-либо.       Загадочник продолжает что-то громко говорить, почти кричать, складывая руки в перчатках импровизированным рупором, и улыбается ослепительно ярко, но Эд не слышит ничего, кроме оглушительной музыки.

He's fierce in my dreams seizin' my guts He floods me with dread Soaked in soul

      — Знакомая песня, правда, Эд? — и именно эти слова ложатся поверх музыки. Разносятся громко, рассеиваясь под потолком и отдавая вибрацией по барабанным перепонкам. Собственное имя выделяется настолько необычно, что Эд мог бы не глядя и будучи глухим на одно ухо сказать с уверенностью, кто к нему обращается. Чёрт, только не опять…       Но, нет, как раз таки снова.       Освальд.

When he comes to me I drip for him tonight Drowning in me we bathe under blue light

      — Только не это, нет-нет-нет-нет… — и, честно говоря, Эд сейчас совсем близок к нервному срыву. Усталость, измотанность, забитая до конца не разобранными чувствами голова… Нет, он точно не выдержит. Он обхватывает голову руками, но знает, что это не поможет. Потому что всё, что происходит — только внутри него. Только его разум. Только он один на один с самим собой.

Moon spilling in And I wake up alone

      — Успокойся, дорогой, — и это однозначно голос Освальда, несмотря на слащавое обращение. Музыка затихает и Эд, наконец-то, в силах поднять взгляд.       Перед ним предстаёт и правда Освальд. Такой идеальный, вплоть до каждой детальки, но такой… необычный. Волосы так зализаны, что хочется провести рукой и растрепать в привычный парадоксально упорядоченный беспорядок. А ещё на нём — белая рубашка и фрак, а что самое главное: цилиндр. Трость теперь вновь в руке, а второй он как раз таки ведёт по полям шляпы. Утончённые пальцы скованы белыми перчатками и всё это настолько напоминает театральную постановку, что Эд знает наверняка, какое гадко довольное выражение лица у Загадочника, если он до сих пор ещё здесь.       — В прошлый раз мы не с того начали, — и цилиндр элегантно летит на стол, скользя по чертежам и врезаясь прямиком в бедро Эда. — Прости, — мерзко пародирует Освальд, ухмыляясь, и от того, как это слово теперь больно отзывается в недавних воспоминаниях, Эд сжимает пальцами виски. — И за это тоже, — Освальд тихо хихикает и Эд, наконец, понимает, что изменилось.       Освальд сейчас и правда похож на плод его воображения. Потому что он такой же высокомерно-насмешливый, немо издевающийся, словно одна давно знакомая, более эпатажная копия Нигмы. Они довольно похожи, и от этого как-то по-странному мерзко и… Эд не знает, как описать это чувство.       — В прошлый раз мы и правда перестарались, — и, да, Загадочник всё ещё здесь. С его этой невыносимой улыбкой и тошнотворно довольными интонациями. — Но тогда и цель была другой, Эдди, понимаешь?       Честно? Эд уже ничего не понимает, да и не особо хочет. Он хочет немного отдыха прежде, чем вновь вернуться к работе. Единственное, что и правда работает, так это произнесённая Освальдом ранее фраза. Нигма и правда стал спокойнее. Сейчас ему хочется далеко не забиться в угол и молить о покое, а огрызаться на Загадочника и активно думать, что делать с этим Освальдом.       — Он прав, — поддакивает Освальд, выглядя даже слегка виновато. — Но сейчас мы тут по абсолютно другой причине, — и Эду откровенно не нравится то, как эти двое сдружились. Потому что это то, что он раньше даже не мог представить. Возможно, боялся, и не в самом приличном смысле...       — И по какой же..? — Эд неловко роняет слова первый раз за долгое время.       — Ого, он не разучился разговаривать! — и, очевидно, Загадочник хочет добавить про отвал челюсти на пол от их с Освальдом великолепия — от своего в первую очередь, конечно — но его нагло перебивают.       — Не ёрничай, — шикает Освальд, когда Загадочник иронично смеётся, подходя к Кобблпоту, стоящему к Эду гораздо ближе, чем тот помнил или успел осознать. — Мы поможем тебе, Эд.       — И как же? — Эду сейчас хочется нервно рассмеяться в полный голос. Потому что, по его скромному мнению, ему было бы легче, не будь этого всего галлюциногенного бедлама в принципе.       — Мы все здесь знаем, что ты запутался, дорогой, — Нигма клянётся, что ещё пару раз произнесённое голосом Освальда «дорогой» и он вмажет именно Загадочнику. И плевать, что в трезвой реальности он будет просто бить воздух. А может он вообще уже давно в отключке, кто знает. Да и с реальностями в последнее время всё вполне неоднозначно.       — Хватит так трястись вокруг него, — цокает Загадочник и закатывает глаза, резко приближаясь так, чтобы едва не вжимать Эда в стол, и продолжает уже ему на ухо жарким шёпотом. — Ему нравится по-другому, я то знаю, — и шляпа котелок ложится рядом с цилиндром, а идеальная укладка совсем слегка портится.       Эд абсолютно не знает, как реагировать на то, что происходит. С одной стороны, это всё — его идеи, его желания и его мотивы. А с другой: Загадочник — сукин сын, давно живущий своей жизнью и паразитирующий на его разуме. Вне зависимости от этого Эду становится нехорошо и странно от контрастов в собственной голове. Старые, привычные желания и установки рушатся по кирпичикам, рассыпаясь в прах, но отдают неприятной болью и горечью. Зато новые, полуосознанные чувства расцветают вдвойне. Словно всё это — всего-лишь отвлекающий манёвр, отводящий внимание от перестройки разума. Всё происходящее такое мерзкое, так ему нравится, и это тоже просто порочно отвратительно.       — Заткнись, — несмотря на все проносящиеся мысли шипит Эд, понимая, что Загадочник и не думает отстраняться.       — О, поверь, я ещё долго не замолчу, — и он прикусывает мочку, проходясь языком по краю уха. — Ну, может с перерывами, — и улыбка теперь чувствуется кожей, когда Загадочник прикусывает шею чуть ниже уха.       — Блять, — выдыхает Эд больше от абсурда ситуации, чем от действий Загадочника. Потому что не каждый день к тебе пристаёт твоя собственная копия, и, когда-нибудь, Эд признается самому себе, что это довольно горячо. Но сейчас он лишь поворачивает голову и смотрит на Освальда.       Освальда, который пожирает этих двоих взглядом.       Не успевает Эд раскрыть прикрытые буквально пару мгновений назад глаза, и Загадочник уже меняет их положение так, что теперь Эд вжимается спиной не в жёсткий стол. Хуже. Он вжимается телом в прижимающегося лишь ближе Загадочника.       — Сегодня мы хорошенько поработаем над твоим запутавшимся разумом, Эдди, — и он проводит языком по шее Эда, перехватывая его торс рукой поперёк и прижимая ещё ближе к себе. — Разгадаем пару загадок твоего воспалённого мозга, дорогуша, — и пока Загадочник всё продолжает говорить и говорить, Эд безбожно залипает на то, как Освальд медленно стягивает перчатки, параллельно сокращая дистанцию.       — Ты ведь явно не против, так ведь, Эд? — ласково, говоря явно не о том, спрашивает Освальд. Он подходит вплотную, врезаясь телом в его грудь, чувствуя блуждающие по телу Нигмы руки Загадочника. — Мы все здесь знаем, чего ты хочешь, и заняты исключительно этим, — с ухмылкой шепчет Кобблпот в самые губы, едва дотягиваясь, но так и не касается, тут же отстраняясь.       И дальше всё только усугубляется. Настолько, что Эд теперь не в силах называть эту ситуацию странной. Потому что всё происходящее не на шутку его заводит. Даже Загадочник и больше всего блядский Освальд Кобблпот… …прямо сейчас опускающийся перед ним на колени.       — Ничего такой вид, согласись? — издевательски тянет Загадочник, выглядывая из-за плеча Эда. Он, всё ещё в кожаных перчатках, выправляет рубашку Эда из брюк, чтобы провести по животу, поднимаясь к груди. Они оба сейчас смотрят вниз, на такого соблазнительного Освальда, цепляющегося пальцами за ремень брюк Эда.       И Эду сейчас совсем нехорошо. Он никогда ещё настолько быстро не возбуждался, не важно в какой ситуации. Это — очевидно самое горячее, буквально испепеляющее зрелище в его жизни.       Нигма совсем не замечает, путаясь в слишком концентрированно острых ощущениях, что рубашка на нём расстёгнута до последней пуговицы, как и брюки, уже спущенные до колен.       — Поможешь мне, дорогуша? — тянет Загадочник, проводя кожей перчаток от подвздошных косточек Эда до груди. В ту же секунду его пальцы оказываются у губ Нигмы, и тот, на удивление, точно знает, что делать. Он широко проходится по пальцам языком, зная, что два голодных взгляда пожирают его прямо сейчас, и цепляет зубами средний палец, в ожидании, пока Загадочник снимет перчатку. — Умничка, Эдди, — вторую руку он протягивает вниз, к лицу Освальда, и теперь все взгляды прикованы уже к нему. Отвлекаясь от выцеловывания и вылизывания низа живота Эда, жадного сжимания его бёдер, Кобблпот пошло вбирает в рот два пальца, показушно обводя их языком. По нему видно, насколько ему в кайф, насколько ему нравится, и от этого Эд и Загадочник синхронно выдыхают на грани стона. Только после этого Освальд самостоятельно стягивает перчатку с руки Загадочника, откидывая её на пол, и возвращаясь к успевшему стать невыносимым возбуждению Эда.       Освальд широко проводит языком по вставшему члену сквозь ткань белья, и Эда выгибает так, что задницей он прижимается к стояку Загадочника, а голову запрокидывает ему на плечо. Кожа к коже, пальцами, не скованными перчатками, Загадочник касается сосков Эда, тут же сжимая и оттягивая. Он точно знает, как нравится Эду. Это знает и Освальд, что делает почти невозможным хоть как-то сдерживать себя. Слишком хорошо.       Всего слишком много и Эд точно знает, что надолго его не хватит. Ему в задницу упирается член Загадочника, пока тот пошло протирается о него сквозь ткань, а Освальд, отвлёкшись, оттягивает и спускает нижнее бельё до колен, к брюкам. Если бы Эда не придерживали за грудь и бёдра, он бы точно был не в силах стоять на ногах.       — А ведь это только начало, Эдди, — ловя мысли налету подначивает Загадочник. — Мы ещё даже не перешли к самому интересному.       И Эда откровенно кроет, ведь собственная копия и не думает затыкаться, всё ещё трогая его где только можно, всё равно возвращаясь к соскам. И если раньше каждое его слово раздражало, то сейчас, он вынужден признать, только распаляет. Как и широкие ладони по всему телу. Фактически, его, блять, собственные.       — Он прав, Эд, — и Освальд проходится языком от основания к головке. — У нас на тебя большие планы, — и он ухмыляется, на секунду отстраняясь, после чего вбирает в рот только головку, посасывая.       — Блять… — не в силах подобрать ещё хоть одно слово тянет Эд, закрывая глаза и снова откидывая голову на плечо Загадочника.       — Не могу понять, — шепчет Загадочник, пока Освальд лишь игриво лижет член Эда, цепляясь пальцами за его бёдра. — Это крайняя степень самолюбия или я настолько опустился, что у меня стоит на такого мерзкого тебя, — и всё это тихо, только Эду на ухо, отчего по телу бегут мурашки, ощущающиеся, как раскалённое железо. — Или же, — словно эта идея только что появилась продолжает Загадочник, всё ещё потираясь о задницу Эда. — У нас обоих стоит на него, — после этих слов Освальд, помогая себе руками, кладёт тяжёлую головку на язык, широко открывая рот и точно зная, что будет дальше. Ведь Загадочник так сильно и резко вжимается в Эда, что тот толкается в податливый рот Освальда, первый раз полноценно, несдержанно и громко стоная.       — Приятно, не правда ли? — и Загадочник продолжает толчки сквозь ткань, пока Освальд и сам насаживается ртом на член Эда. — Ты только посмотри на него, Эдди, — и одна рука Загадочника впутывается Эду в волосы, и правда заставляя смотреть.       Смотреть на то, как Освальд ему отсасывает, как Загадочник фактически трахает его рот членом Эда, при этом явно получая особое удовольствие.       Освальд прикрывает глаза, сосредоточенно подрагивая ресницами, и совсем тихо постанывает, когда член Эда слишком глубоко. Потому что ему это откровенно нравится.       — Как же ахуенно, — отстраняясь на несколько мгновений от члена Эда громким шёпотом произносит Освальд, тяжело дыша. Он медленно дрочит Эду, вытирая рот тыльной стороной свободной руки и глядя снизу вверх так искренне пошло, что и без того сбитое дыхание Эда становится лишь тяжелее. — Ну же, сделай то, чего так хочется, Эд, — подначивает теперь ещё и Освальд, ухмыляясь и не переставая дрочить Эду.       Кобблпот берёт ладонь Эда и кладёт её себе на затылок, явно наслаждаясь слегка растерянным Нигмой.       — Ты ведь хочешь выебать его в рот, дорогуша, — шепчет Загадочник, когда Эд уже двумя руками путается в волосах Освальда, как он и мечтал, трепля эту идеальную укладку. — Доставь удовольствие всем нам. Сделай хоть что-то полезное. И Эд толкается вперёд, входя в податливую глотку Освальда с громким стоном. И каждый раз, когда он толкается вперёд, ему приятно до одури, а когда отстраняется назад, то впечатывается задницей в стояк Загадочника, стонущего ему прямо на ухо. Крышесносное ощущение. После первых же толчков Эд ускоряет темп, а все их стоны сливаются воедино, и именно это вот-вот добьёт Эда. А конкретно — стоны Освальда на его члене.       Кажется, ещё совсем немного и Эд кончит глубоко в Освальда, совсем чуть-чуть, пара толчков, самая грань…       — Какой же ты эгоист, дорогуша, — громко, отрезвляюще говорит Загадочник, заглушая разочарованный стон Эда и хватаясь за его бёдра, не давая сделать пару таких нужных сейчас толчков, вжимая в свой пах и вновь явно наслаждаясь. А пальцы Освальда тут же крепко обвиваются вокруг основания члена, пока он издевательски целует и лижет чувствительную головку. — У нас с тобой взаимная нелюбовь и одни на двоих чувства к нему, — и Загадочник кивает вниз, на Освальда. — Так неужели ты позволишь ему остаться без оргазма сегодня, м? — и у Эда сейчас и так слишком невыносимая тяжесть в голове и в паху, но от мыслей об Освальде ему каждый раз всё тяжелее, будто бы ещё есть куда.       А на самом деле точно есть.       У Эда резко кружится голова и на секунду он видит всё будто со стороны, оказываясь в следующий момент уже на диване. Многострадальном диване, от лица которого можно уже писать самую насыщенную автобиографию.       А следующее, что предстаёт перед глазами, как только Нигма осознаёт, что он лежит на диване у уже давно не загоравшегося камина, это стоящие в шаге от него Освальд и Загадочник.       — Мы ведь обещали тебе шоу, дорогой, — издевательский тянет Освальд, ярко улыбаясь.       И Кобблпот тянется к Загадочнику за поцелуем. А тому много и не нужно для разрешения контроля ситуации. Он тут же сам наклоняется к Освальду, сокращая эту, кажется, пропасть разницы в росте, и отвечает на поцелуй. Даёт Освальду то, что тот хочет. В отличии от некоторых.       — А ты так не смог, Эдди, — ухмыляется Загадочник, на секунду отрываясь от таких манящих губ. — И, вновь, только посмотри, что ты потерял, — и руки Загадочника обвивают талию Освальда, буквально вжимая в себя, заставляя Кобблпота прогнуться. Они так самозабвенно, грязно и пошло целуются, что Эд даже не знает, что чувствует конкретно сейчас.       Горечь от сказанного и осознания правды, реальности, тут же затмлённая возбуждением наблюдения со стороны за этим зрелищем, почти невозможна. Эду откровенно плохорошо. И всё это со стороны настолько мерзко... Смотря в масштабе жизни, Эдвард Нигма — самый отвратительный человек в Готэме, но жаловаться у него сейчас язык не повернётся.       Поцелуй, развратный и такой горячий, разгорается только сильнее, когда руки Освальда вцепляются в плечи Загадочника, а тот собственнически кладёт ладони на задницу Кобблпота. Они буквально трахают рты друг друга языками, иногда сталкиваясь зубами, затмлённые страстью.       Эд именно в этот момент касается себя, не замечая, что Загадочник ни за что не сведёт с него глаз даже в такой момент.       — Шалишь, Эдди, — громко шепчет он, с отдышкой отстраняясь от Освальда. — Эгоистичный сукин сын.       — Шоу, конечно, наверняка крайне завлекающее, но он прав, — поддакивает Освальд, обходя Загадочника и немедленно седлая бёдра лежащего на диване Эда. — Так не пойдёт.       И дыхание Эда сбивается уже в который раз за всё это время — Вечер? Ночь? Уже утро? Кто знает. — при одном только взгляде на Освальда. И дело не в том, что именно тот делает, а в том, что тот… рядом. Рядом с ним во всевозможных смыслах, такой детальный, что не знай Эд о нюансах своего мозга и личности, мог бы вполне принять его за настоящего, как это было вчера. Каждый жест, слово Освальда неосознанно просканировано Эдом так, что сейчас того, кто седлает его бёдра, едва язык поворачивается назвать «копией» или «галлюцинацией».       — Верно мыслишь, Эдди, — тянет Загадочник, довольно любуясь развернувшейся картиной. Теперь его очередь словно смотреть на себя со стороны. — Всё это тебе невозможно дорого и нужно, отмети всю пошлость ситуации. И ты это потерял, нет, даже не так, — и Эду чертовски сложно слушать эту лекцию «здравого» рассудка, пока Освальд дрочит ему, параллельно неуклюже расстёгивая собственные брюки. — Ты собственными руками лишил себя этого, — и теперь взгляд на Кобблпота пронизан болью. Потому что шансы Эда — пятьдесят на пятьдесят, и если он не попадёт вслепую в удачные пятьдесят процентов, то… — И самое мерзкое, — всё продолжает Загадочник, расстёгивая свои брюки тоже. — Что чтобы тебе всё это осознать, тебе нужно не просто собственнолично разбитое сердце, а чёртов извращённый секс.       И дальше Загадочник говорит о том, что это не стиль Эда, но вполне присущ ему самому, но Нигма уже не слышит. Он увлечён Освальдом, глядя теперь слегка под другим углом. Через призму всего, что между ними с Кобблпотом было.       Блять, какой же он идиот…       — Эд, — тихо зовёт Освальд, но его слышат. — Сделай мне приятно, дорогой, — и на нём больше нет брюк, когда он просит о таком, приподнимая бёдра и привставая на колени. Эд раньше точно был уверен, что ещё одного такого «дорогой» не выдержит, но сейчас обстоятельства явно снова против него. — Прошу… — и Освальд запрокидывает голову, выставляя напоказ такую идеальную шею, которую хочется много-много кусать и целовать.       Эд мог бы сорваться, не нежничать, а просто вбиваться в такое до кругов и звёзд перед глазами желанное тело, но… На минуту в голове мечутся сомнения.       — Я растянут, — разочарованно выдыхает Освальд, слишком заждавшись ощущения заполненность внутри себя. — Да и тем более, тебе ли не всё равно? Это всё: я, он… — и Освальд кивает на Загадочника, заинтересованно наблюдающего и гладящего себя уже без мешающей ткани брюк. — …всего лишь ты сам. Твои мысли и твоё сознание. Понимаешь? Понимаешь… — тянет Кобблпот, видя смятение Эда. — Понимаешь, но ведь ты поменялся прямо сейчас, верно? — и на этой фразе явно не собираясь заканчивать, Освальд сам плавно насаживается на член Эда, улыбаясь от такиех громких, лестных стонов. — Осознание, не так ли? Поздновато, дорогой, — и Освальд мучительно медленно двигается вверх-вниз, зная, что Эд всё равно не может его не слышать. — Потому что ты такой непонятливый… мягко говоря, — и темп ускоряется с каждым толчком. Вместе с тем и слова становятся грубее, неосторожнее. — Совершенно непроходимый идиот. Не видишь того, что тебе нужно, когда оно само льнёт к тебе. Не видел меня, не замечал, игнорируя вместе с тем и себя самого, — Кобблпот продолжает насаживаться на член, упираясь ладонями в грудь Эда. Тот лишь несдержанно стонет, но не пропускает ни звука, ни крупицы смысла. Слишком противоречиво… — А потом стало слишком поздно. Ты совершил фатальную ошибку, придурок, — и, кажется, Освальду до чертей нравится издеваться. И речь далеко не о меняющемся темпе и полном контроле в его руках.       Загадочник лишь улыбается во все тридцать два, наслаждаясь зрелищем и вторя каждому слову одними лишь немыми движениями губ. Ожидая, когда уже, наконец, можно сорваться с цепи.       — Сделал один точный выстрел в своё собственное счастье, но понял это слишком поздно, блять… — стонет Освальд, что абсолютно не сочетается по смыслу. Он свёл темп, с которым двигается на члене Эда, кажется, до своего предела, чувствуя на бёдрах крепкую хватку пальцев. То ли от физических ощущений, то ли от накатывающего волнами осознания. — Сделал мне невыносимо больно своими словами. Больнее, чем выстрелом в живот, дорогой, гораздо больнее.       И, кажется, эти слова — самый главный кайф для Освальда и Загадочника, в то время как Эд находится на грани оргазма и истерики. Если бы не пелена похоти и никуда не девающееся возбуждение, то Нигма точно бы захлёбывался в слезах беспомощности. Потому что Освальд прав на каждую толику смысла своих слов.       Именно в этот самый момент Эд отпускает себя, держа Освальда за бёдра и начиная вбиваться в его тело самостоятельно, ещё быстрее.       — Наконец-то, — блаженно стонет Освальд, просто отдаваясь в руки Эда. — Блять, да… — и именно сейчас Кобблпот не в состоянии продолжать издеваться, либо потому что миссия его слов выполнена, либо потому что, боже, как же ему ахуенно. Эд входит так глубоко, насаживает Освальда до самого основания под настолько нужным углом, что вместо слов сейчас только стоны.       И вся эта ситуация окончательно начинает выглядеть правильно, когда Нигма смотрит прямо на Освальда, когда трахает его так чертовски хорошо для них обоих. Для них всех, если говорить точно. Это выглядит, как окончательный белый флаг. Окончательное осознание. Наконец-то.       — Хороший мальчик, Эдди, — слегка хрипло говорит Загадочник, подходя к дивану и продолжая лишь медленно дрочить на эту картину. Стоны Освальда гораздо менее красноречивы, чем его запрокинутая голова и изящный прогиб в спине, но даже Загадочник пару секунд медлит прежде, чем продолжить, наслаждаясь этой мелодией. Он вцепляется в и без того растрёпанные волосы Освальда, наклоняясь к шее и кусая. Второй рукой он медленно, на таком бешеном контрасте водит по его члену, что, кажется, предел Освальда уменьшается с каждым движением. Ему теперь, как и Эду, нужно так немного… — Но всё ещё весьма эгоистично. Я понимаю твои чувства ко мне, дорогуша, но это не оправдание, — и теперь он говорит это прямо Эду на ухо, наклоняясь над ним, заставляя сбиваться с темпа, но не переставая мучительно медленно дрочить Освальду. — У тебя никогда не получится забыть про меня, и сейчас — не исключение.       На этих словах Освальд с предоргазменным стоном до конца садится на бёдра Эда, не позволяя ему больше толкаться так глубоко, хорошо и несдержанно. В голосе Кобблпота теперь слышно лишь разочарование и невольное хныканье. И Эд лишь выдыхает, не скрывая недовольства. Ведь уже во второй раз он готов практически на всё, что угодно, чтобы кончить. Освальд настолько хорошо сжимается вокруг его члена, что это просто невозможно.       Да и сам вид настолько пропитанного похотью и желанием Освальда… вау. Он весь раскраснелся бесстыдным румянцем вплоть до кончиков ушей, дышит так загнанно, и всё же не делает пару толчков самостоятельно, но издевательски сжимается на члене Эда, нагло и довольно ухмыляясь, наслаждаясь хриплыми стонами и ёрзающими под ним бёдрами.       — Освальд, — зовёт Загадочник, и Кобблпот тут же медленно и нехотя встаёт с члена Эда, морщась от неприятной пустоты внутри себя.       Но Загадочник тут же целует его, притягивая за подбородок, с напором вылизывая его рот. Его руки и язык везде и... блять, как это горячо выглядит со стороны Эда. И единственное, что ему остаётся — просто смотреть.       Спустя мгновение Освальд откидывается на спину, ложась на диван, прижатый телом Загадочника, продолжающего так умело, сладко и несдержанно целовать его.       — Какой ты умничка, Оззи, — шепчет Загадочник, словно вовсе забыв про Эда. Он гладит Кобблпота по щеке, проводя носом по шее… — Даже завидую Эду, ведь ты такой аппетитный, я мог бы сделать тебе гораздо и гораздо более хорошо… — и Загадочник задумывается лишь на пару секунд, понимая, что и правда единственное, что объединяет их с Эдом — это бескрайняя, хоть и выражающаяся по разному, любовь к Освальду. Безграничное желание и напористость Загадочника вместе с нежными чувствами и заботой Эда создают нужный и такой идеальный баланс. — Но, так и быть, не дадим ему заскучать, так ведь?       И в ответ от Освальда только ухмылка и лёгкий кивок, пока он поудобнее устраивается полулёжа на противоположной от Эда стороне дивана.       — А теперь что касается тебя, дорогуша, — и Загадочник вновь лучезарно улыбается, хотя у самого на щеках нежеланный румянец от градуса того, что происходит прямо здесь и сейчас. На бледной коже это смотрится так нездорово завораживающе, что Эд лишь бегает взглядом по, такое ощущение, собственному лицу. Словно в зеркало смотрит. Единственное, на Загадочнике нет очков, которые Эд давно уже хочет снять с себя и откинуть куда подальше, да и в целом тот выглядит… идеальнее? Наверное, да. На нём не так нелепы яркие краски, не так мешковато сидит выглаженный, но уже сто раз помятый костюм. Даже весьма потрёпанная укладка выглядит как запланированная часть особого искусства. И дополняет всё это всё ещё широкая улыбка, будто у Чеширского кота. Потому что Загадочник наверняка знает каждую мысль, что сейчас проносится в голове Эда.       — Ох, Эдди… так лестно, я ведь и кончить раньше времени могу, дорогуша, — тихо смеётся Загадочник, но в карих глазах только искры похоти, потому что у него здесь в общем и целом самые стальные нервы и терпение. Особенно терпение. — Но знаешь, чего я хочу ещё больше? — и он снова наклоняется к лицу Эда, кладя руку на щёку. — Кончить в твою очаровательную задницу, пока ты будешь помогать наслаждаться тобой нашему любимому Освальду, — и Загадочник кидает мимолётный взгляд на Освальда, пристально наблюдающего за ними и ёрзающего на диване из-за возбуждения и недостатка внимания к себе, нетерпения и желания. А в следующую секунду Загадочник целует Эда, врезаясь в его губы. Он буквально вылизывает Эда, слегка кусаясь и трахая этот очаровательный рот даже вполовину не так хорошо, как планирует задницу. Потому что, если честно, он и не собирается отрицать, что он чёртов извращенец и до невозможности хочет трахнуть свою собственную копию. Ведь, несмотря на характер, телом Эд чертовски хорош, как следственно и они оба, что заводит ещё сильнее.       А Эд, сейчас закинув руки на шею Загадочника, думает лишь о том, как всё-таки тот ахуенно ощущается, мастерски целуясь. В голове Эда Нигмы не осталось ни одного принципа или чего-то даже отдалённо похожего, поэтому он не видит смысла отказывать себе — и не только — в наслаждении. Но именно он слегка постанывает в поцелуй, выгибаясь и толкаясь бёдрами в воздух.       — Коленно-локтевая, дорогуша, — едва ли не приказным тоном говорит Загадочник, отрываясь от губ Эда. — Хотел бы я выебать твой ротик тоже, чтобы меньше редкостных гадостей в свой адрес из него слышать, но это ещё обязательно будет, не сомневайся, — и Эд спешно поднимается, не ощущая уже ни тяжести, ни усталости. Чувствуя только возбуждение, которое чертовски хочется смыть оргазмом.       Нигма теперь ложится ближе к Освальду, устраиваясь плечами у его бёдер, аккуратно подхватывая колени. И ему плевать, что всё это — галлюцинация, он всё равно трепетно и осторожно берёт раненую ногу Освальда, целуя колено, и нежно гладит, аккуратнее устраивая у себя на плече.       — А теперь главное правило, дорогуша, — говорит Загадочник, тоже залезая на диван и пристраиваясь сзади Эда, стянув брюки ещё ниже и сжимая в ладонях задницу. Он вжимается стоящим едва ли не до неприятной тяжести членом, грудью накрывая спину Эда. — Это всё — твой, а если так угодно, наш, больной мозг. А значит, больно не будет, пока этого не захочешь ты сам, Эдди, — и он прикусывает кончик уха, сильными толчками просто вжимаясь в такую желанную задницу, но явно не торопясь на пути к большему.       — Тебе ведь и самому хочется, Эд, — едва ли не хныкает Освальд, кладя руку на щёку Эда. — Прошу… я так хочу… — и Освальд старается не запрокинуть голову, чтобы продолжать смотреть на Эда, который ахуеть как соблазнительно смотрится с его членом перед своим лицом.       — Готов на всё ради тебя, — и Эд говорит это, вкладывая куда больше смысла, быстро проходя языком по всей длине и спешно вбирая головку в рот.       И пока Освальд стонет, всё-таки выставляя на показ шею, на которой остался след от укусов Загадочника, по которым он свободной рукой и ведёт, касаясь кончиками пальцев, второй рукой он держится за волосы Эда, не направляя и не заставляя, а скорее просто наслаждаясь и выражая так своеобразную похвалу, нежно перебирая пряди.       Пока в один момент Освальд не перекрывает собственным стоном глухой стон Эда, вибрацией отдавшийся на члене, от того, что что-то холодное выливается прямо на задницу Эда.       — Расслабься, дорогуша, — и остаётся секретом как Загадочник всё ещё держит себя в руках, ведь перед ним такое зрелище. Оттого стонущий Освальд, что ему отсасывает Эд, пока хоть и беря вовсе неглубоко, а собственные ладони лежат на такой отличной и желанной до тяжести в паху заднице. — Всего лишь смазка, — и если такая реакция у этих двоих была на просто небрежное действие, уже перед глазами и звоном в ушах отзывается то, что же будет дальше.       И спустя мгновение Загадочник нетерпеливо входит в Эда сразу двумя пальцами, аккуратно и мелко толкаясь. И тот был чертовски прав, это не так и больно. Может, дело и правда в отсутствии тут хотя бы чего-то реального, кроме самого Эда, а может само понятие боли исказилось до неузнаваемости.       Загадочник трахает его пальцами совсем медленно, но входя по самые костяшки резко и тут же раздвигая пальцы в стороны.       Всё вокруг превращается в аккомпанемент стонов, потому что Эду до чертей нравится абсолютно всё происходящее в моменте, а Освальд невероятно отзывчивый и громкий. И это пиздецки заводит абсолютно каждого.       — А теперь наконец-то почувствуй себя полезным, Эдди, — паскудно тянет Загадочник, через несколько минут хорошей растяжки вытаскивая пальцы и тут же в один толчок заполняя Эда во всю длину.       Нигма едва не давится членом, стоная и закатывая глаза от такого странного, но возбуждающего даже простым осознанием чувства.       — Блять, Эд, — и Освальд крепче хватается за волосы Эда, отстраняя от себя, чтобы тот смог сделать пару выдохов, радуя и его, и Загадочника сладкими стонами.       — Приятно ведь, дорогуша, — подначивает Загадочник, естественно пока ни слова не роняя о том, насколько же ему самому ахуенно внутри Эда. Он, несмотря на хорошую растяжку, до звёзд перед глазами узкий, так и хочется сжать его бёдра и втрахивать в этот самый диван. И Загадочник не видит ни одной причины себе отказывать.       — Д-да… — на удивление отзывается Эд, первый раз за очень долгое время произнося хоть что-то вслух, не считая бесчисленных стонов. — Пиздецки хорошо, — и он сам насаживается на член Освальда, беря неглубоко, но так соблазнительно сосёт, втягивая щёки, что Освальд толкается сам, вскидывая бёдра, и видит только блаженство на раскрасневшемся лице Эда.       — Блять, какой ты всё-таки хорошенький, — выдыхает Загадочник, только резче входя в Эда, быстро, но с оттягом вбиваясь в такое соблазнительное тело. Конечно, хочется много-много издеваться, говорить и говорить то, что может и просто обязано ранить, но… Загадочник всегда был единоличником и эгоистом, чего не отрицает и гордо приписывает к плюсам, так что на чаше весов перевешивает собственный оргазм. — Жаль личика твоего не вижу с членом во рту… кончил бы гораздо быстрее, — а вот Освальд видит. Видит и спустя пару мгновений окончательно теряет контроль, вбиваясь в рот Эда, чувствуя, как же нереально ощущается его язык на члене, как он согласно принимает глубже и позволяет вбиваться в самую глотку, тихо стоная и этим только ближе подводя к грани.       Сейчас Эд Нигма чувствует себя лучше некуда. В его разуме полностью закончилась мучительная перестройка, оставив за собой руины старого и ненужного вместе с точно никуда уже не собирающимися исчезать искренними мыслями и чувствами. Поэтому в мыслях ничего кроме наслаждения, пока его рот трахает Освальд, такой нужный ему до умопомрачения во всех возможных смыслах, а внутри приятно распирает от члена Загадочника, насколько хорошо, глубоко и быстро вбивающегося в его тело, заставляя стонать и выгибаться. И не возникает разрывающего на части желания подаваться и назад, и вперёд, в погоне за ощущениями, потому что всё делают за него и это просто сносит крышу.       Если сейчас хотя бы коснуться его члена, то он кончит в ту же секунду, потому что уже мучительные мгновения он находится на самом пределе, на той самой незримой грани, вот-вот проваливаясь в лучший в его жизни оргазм.       — Я знаю, насколько ты хочешь кончить, дорогуша, — сбито выдыхает Загадочник. — И в моих же интересах помочь тебе, потому что ты всё равно никуда не денешься, пока мы не насладимся тобой на полную. И мне чертовски нравится эта мысль, — и сразу после этих слов Загадочник обхватывает пальцами скользкий от естественной смазки член Эда, плотно сжимая и начиная дрочить сразу в быстром темпе, синхронным с его толчками.       Эдвард обязательно бы сорвал голос от того, насколько ему блять хорошо сейчас, но его рот немного занят.       — Блять, какой ты нереальный, дорогой, — и очень иронично слышать такое именно от этого Освальда, но всё же.       Кобблпот стонет всё громче, наслаждаясь вибрациями от голоса Эда на своём члене, и ещё ближе к грани подводят негромкие, слегка рычащие стоны Загадочника.       Тихий едва ли не скулёж, быстрые движения внутри, ощущения члена в глотке и пара толчков в руку — всё, что нужно Эду чтобы наконец-то кончить.       Но даже в момент оргазма, когда он думает, что абсолютно точно сейчас просто перестанет существовать, рассыпаясь на атомы, ничего не заканчивается. Об этом и говорил Загадочник. Они с Освальдом собираются насладиться по полной.       — Блядство, — стонет в полный голос Загадочник, запрокидывая голову, когда Эд так ахуенно сжимается вокруг его члена. Он надеялся гораздо дольше мучать его, такого чувствительного после оргазма, но видимо и сам долго не выдержит. Ровно как и Освальд, уже сбивающийся с темпа из-за непрекращающихся стонов Эда.       — Блять, Эд… — и Освальд кончает следом, не выходя из рта Эда, лишь редко входя чуть глубже и наполняя его своей спермой так, что она стекает от уголков губ по подбородку.       И когда член всё же выскальзывает изо рта, сперма капает на бёдра Освальда, на низ живота, а Эд, всё ещё слишком чувствительный, стонет, уткнувшись лбом ему в колено.       — Ты только подумай, Эдди, — тяжело дышит Загадочник, следом сбиваясь с заданного темпа. — Мы оба заполним тебя своей спермой, — и Эд протяжно стонет, лишь подаваясь бёдрами ближе толчкам, выставляя задницу.       И Загадочник наклоняется, вновь прижимаясь грудью к спине Эда, входя только глубже, и толкается в последний раз, сжимая зубы на плече Нигмы. Он так же остаётся внутри, наслаждаясь оргазмом и не отлипая от Эда.       — Я надеюсь, ты чувствуешь себя никчёмно, — с улыбкой шепчет Загадочник, хотя и задача у них с Освальдом была ровно противоположная. Он надеется услышать отпор, он надеется, что план удался.       — Ни капли, — и Эд подхватывает эту улыбку, устало жмурясь, даже не вытирая сперму со своего лица.       — Вот и умничка, — только после этих слов Загадочник отстраняется, выходя из такого ахуенского — будто бы только потому, что они оба идентичны — тела. — Хороший мальчик.       Но Эд уже упрямо его игнорирует, зная, что до отключки от такого насыщенного… дня, он должен ещё кое-что успеть.       — Освальд, — и он впервые зовёт его по имени, теперь точно зная, что он чувствует и чего хочет. Наконец-то. — Я люблю тебя, Освальд, — говорит Эд, поймав взгляд сейчас таких ярких серо-голубых глаз. Кто бы мог подумать, что в первый раз оглашать чувства будет так… легко?       — Эд, дорогой, — и на лице секундно проскакивает какая-то печаль, тут же меняясь на наигранно виноватую улыбку. — Я — всего лишь галлюцинация, ты ведь знаешь. А Освальда ты убил собственными руками на чёртовом пирсе.       — Знаю. — говорит Эд и пугающе улыбается, всё ещё упираясь любом в здоровое колено Освальда, аморально нежно касаясь его губами. — Но мне абсолютно всё равно. Я совсем скоро это исправлю.       — Ты так в этом уверен? — и на устах Освальда всё ещё улыбка, которая теперь же не грустнеет, а наоборот, словно принадлежащая Загадочнику, становится шире и хитрее. С лица Освальда также не сходит яркий румянец, когда он наигранно утешающе кладёт ладонь на щёку Эда. — Потому что, по-моему, ты кое-что упустил.       — Что..? — открывая прикрытые от нежности, но горящие идеей глаза, спрашивает Эд. Он, возможно, не в состоянии сейчас осознавать всё, что выдаёт ему его больной разум. Да и плевать. Он наконец-то уверен в том что делает, а главное — в том, что чувствует. — Что именно?       — Вселенная С, дорогой мой, — и Освальд нежно оглаживает лицо Эда, издевательски выдерживая паузу, видя в глазах немой вопрос. — С чего ты взял, что Вселенных две? Что одна реальность, назовём её А, поменяется с другой, как только ты поправишь вторую, например, В? — и Освальд продолжает говорить даже тогда, когда Эд прикрывает глаза, кажется, на сегодня окончательно. — А как же Эверетт, а как же бесконечные Вселенные… Создание реальности С при вмешательстве в В, понимаешь?       Но вопросы, о которых Эду стоило бы задуматься, пролетают мимо, медленно рассекая пространство и лишь сотрясая воздух. Потому что нежные, невесомые поглаживания и пальцы Освальда, ласково перебирающие растрёпанные пряди укладки это слишком. Теперь всего слишком.       И давно не было слышно реплик Загадочника, никаких издевательств и подколов. Ничего. Потому что теперь, стоит Эду закрыть глаза на пару секунд дольше, чем он рассчитывал, и следом пропадает и Освальд, возможно доведя, а может и нет, свой монолог до конца.       Пропадает абсолютно всё. Темнота, которую даже сном назвать нельзя. Просто счастливая, безумная пустота в голове с точной целью, держащейся на последней нити разума.       Эд не видит снов, у него больше нет галлюцинаций. Он абсолютно точно первый раз за это время перестаёт существовать на несколько часов. Наконец достигает спокойствия, не заставляющего его чувствовать вину каждую секунду жизни.       Тревожные мысли отходят, а перед глазами нет цветных узоров. Нет ничего.       Но через какое-то время, мера которого явно неопределима, появляется холод. Пробирающийся под кожу мороз, заставляющий чувствовать хоть что-то. А следом за ним — панику.       Эд подрывается с дивана, резко вставая так, что чертовски болит, кажется, абсолютно каждая клеточка тела. Будто он был в отключке потому, что его, как минимум, всю ночь избивала ногами целая толпа человек — и неважно, что человек было двое и от избиения их занятие кардинально отличалось.       Нигма резко распахивает глаза так, что свет бьёт по тут же сузившимся зрачкам, а самого его крупно трясёт от холода.       — Ну наконец-то, — ровным тоном раздаётся рядом с диваном, совсем близко. И Эд дёргается от неожиданности, как невротик параноик со стажем плюс минус во всю свою жизнь, что довольно близко к истине. — Я думал ты скорее насмерть замёрзнешь, чем проснёшься, — и Фриз с абсолютно ровным, равнодушным лицом встаёт, перекрывая один из небольших вентилей своего костюма.       — Ты… Чёрт, Виктор! — пытается хоть что-то сказать Нигма, но голос хрипит невероятно. Он тут же прочищает горло, а после оглядывает себя, в поисках явной груды компромата на то, чем он был занят всю ночь вместо… блять, вместо чертежей и вторичного сбора деталей. Блятьблятьблятьблять. — Почему ты просто не разбудил меня? — и претензия максимально тупая, потому что, вообще-то, Эд уже как пару часов должен быть на ногах, ожидая Виктора.       Ведь сегодня особенный день.       — А зачем мне тратить на это свои нервы? Ты ведь не ребёнок, честное слово, — и он закатывает глаза, отходя к столу и отворачиваясь. И на этом моменте Эд не знает с чего начать свои оправдания, со своего внешнего вида или с непроделанной работы или…       Но он уже сидит на диване в своём помятом костюме. Пиджак скинут, но не больше. Он одет и не выглядит так, будто… Он не выглядит соответствующе тому, как провёл эту ночь. Конечно, это всё галлюцинации, но… А где залитый только его спермой диван? Почему он, как минимум, одет?       — Виктор, я… — и, если уж, одной проблемой меньше, самое время пытаться объяснить, почему им придётся отложить такое важное событие, и почему Виктору придётся возиться с работой, которая должна была быть проведена Эдом и…       — Хорошо справился, я вижу, — вся проблема в том, что Нигма не слышит иронии или сарказма. Он, конечно, в этом и так не мастер, но… Фриз весьма искренен. Прямо даже без толики подтекста.       И когда Эд поворачивается к столу, у которого стоит Виктор, то видит, как тот внимательно вчитывается в чертежи, аккуратно держа в руках событийно-горизонтное кольцо… абсолютно точно отличающееся от вчерашнего. От того, на чём они закончили вчера, уж точно.       — Всё-таки ошибка была, да, вижу, — продолжает рассуждать вслух Виктор, всё больше погружаясь в работу. — Я тоже перепроверил пару деталей, но там ошибок не было, теперь уверенность стопроцентная…       Но сейчас Эд особо его не слушает, честно говоря. Потому что этого не может быть. Как? Каким образом? Какого чёрта?!       Вся работа проделана, но ведь он вчера…       — Ты чего? — даже немного обеспокоенно спрашивает Фриз, поворачиваясь к Эду, как только слышит нервный смех, а после и видит, как Эдвард прикрывает лицо руками, запрокинув голову.       — Всё… всё в порядке, — и Эд успокаивается так же быстро, как и начал эту пугающе нервную сцену. — Правда, — и он наконец встаёт с дивана, подходя к столу с широкой улыбкой.       Неужели такое возможно..? Никогда бы он не мог подумать, что его мозг будет вытворять такое. Устраивать настолько странные марафоны галлюционных трипов, параллельно успевая работать. Потому что по-другому Эд никак не может объяснить сложившуюся ситуацию.       — Что ж, — начинает Эд, хлопая в ладоши и потирая руку об руку. — Начинаем последнюю череду шагов к успеху? — и с кристально чистыми воспоминаниями минувшей ночи Эд полон мотивации.       Он смог признать свои чувства. Он смог пообещать себе и не только всё исправить. Значит, он точно сможет. Он просто обязан.       — Ты уверен, что всё выйдет?       — Ну да, конечно… — но Виктор перебивает его, подрывая нездоровый, пугающе безрассудный энтузиазм.       — Просто я вчера, перебирая старые рассчёты, задумался вот над чем… — и Виктор хватает лежащий неподалёку уже устаревший чертёж, переворачивая его на чистую сторону, и принимается за незамысловатый рисунок. — Мы ведь брали за основу теорию Эверетта и его незадокументированные опыты, верно? — и Фриз кивает сам себе, продолжая рисунок.       У Эда снова мороз по коже, когда он видит на рисунке три квадрата, подписанных соответственно: А, В и С.       И это ощущается, как выстрел в голову. Финальный. Точно навсегда.       — Мы опирались на это, как на аксиому. На связь двух Вселенных. На А, ровно противоположную В. Так почему тогда мы так смело исключили такое развитие событий, как…       Слова, не относящиеся напрямую к сути, пролетают мимо, и только потом Эд, не чувствуя себя осязаемым вовсе, вне себя от наплыва мыслей и воспоминаний, перебивает Виктора:       — Вселенную С. Существование Вселенной С, — договаривает вместо него Эд, немигающим взглядом смотря куда-то вперёд, словно одним лишь взглядом желая покинуть эту реальность. Исчезнуть. Нав-сег-да.       — Ты знал? — удивляется Виктор. — С самого начала знал о вероятности?       — Нет-нет-нет, — сразу же защищается Эд, зная, как это выглядело сейчас со стороны. — Честно, нет. Просто, прими за совпадение, я вчера тоже об этом думал, — и не важно, что Виктор, возможно, кропел над чертежами всю ночь, а Эду эта мысль пришла от такой желанной галлюцинации. У всех свои способы, а подсознание у Эда просто премерзкое. — Но мы не можем быть уверены в образовании Вселенной С, потому что ни одного успешного запуска не было. Всё станет понятно только после нашего успеха. Только после того, как мы поймём Вселенную В, понимаешь?       — Логично, — спокойно отвечает Виктор. Возможно, он настолько просто реагирует на шанс провала, потому что не подпускал близко к сердцу надежду на лучшее. Но вот теперь они с Эдом стоят перед их общим детищем, готовясь уже сегодня совершить невозможное: сломать грань между Вселенными. Сделать то, что никому до этого не удавалось.       Перед ними — огромная машина, состоящая из тысяч мелких и не совсем элементов, конструктором составляющих точную, вымеренную до мелочей систему. И всё это они вместе собрали из старых деталей, прототипов и доработали за такой короткий срок длинной в едва ли больше недели. Все координаты, цели и задачи рассчитаны до мельчайшей детали. Ошибки кроме той, вероятность которой они только что обсудили, быть не может. Абсолютно.       — Ну что, — говорит Эд, с энтузиазмом перехватывая со стола рядом с Виктором деталь. — Я считаю, сейчас самое время, — и, маскируя тяжёлый нервный выдох улыбкой, он крутит небольшой генератор в руках, подходя к тяжёлой панели, напоминающей ящик, вставляя деталь на своё место. После механического щелчка Эд пробегается пальцами по всем ключевым элементам, пока не решаясь касаться переключателей и кнопок. — Готов?       — Готов, — наигранно равнодушно отвечает Виктор, хотя у него абсолютно точно дрогнул голос, что заглушил шум генератора.       Всего пара минут уходит на то, чтобы перепроверить ограничители, системы охлаждения и экстренного отключения, всё, что нужно для безопасности хотя бы этой Вселенной — максимум, их двоих и особняка — минимум.       — Диктуй координаты, — командует Эд, опираясь на панель с небольшим экраном и готовясь быстро, но без единой ошибки пробежаться пальцами по клавишам. Виктор мог бы сказать, что помнит каждую цифру наизусть, все волновые функции словно отпечатаны на сетчатке глаза, но ещё одна неудача точно подкосит их обоих ещё сильнее, поэтому допустить неточностей никак нельзя.       — Есть. Ввожу параметры неопределенности.       Посла пары нажатий клавиш светодиоды на арке загораются, освещая комнату зеленоватым светом. Красный загорается только в экстренных ситуациях, так что на лицах обоих безумцев воцаряется неуверенная, но довольная улыбка.       Красный свет… был бы вдвойне сбивающим с толку знаком для Эда. Возможно, сейчас его должно хоть малость беспокоить то, что с момента пробуждения рядом ни разу не появился Загадочник. Тот, кто ни на шаг не отходил далеко во время рабочего процесса, да и после него тоже. Минуя мысли о наглой улыбке, а, тем более, о вчерашней ночи, Эд переключается на Освальда. Собирая себя по кусочкам и улыбаясь безумно, он думает о том, ради чего всё это. Ради кого.       Шум всего этого огромного механизма наполняет комнату без остатка, заглушая нервный смех Эда. «Hope» начинает работу. Виктор, откладывая чертёж в сторону, щёлкает парой тумблеров, пробегаясь взглядом по панели управления, кажется, в сотый раз, и подходит к Эду.       — Самое время для последнего, — подначивает Виктор и на этот раз пристально смотрит на то, как Эд завершит подготовку. Задачи и каждый шаг прописаны по умолчанию, а вот цель… цель нужно ввести вручную, точную до самой тонкой детали формулировки. — Давай.       Во все прошлые запуски Виктор отговаривал себя от того, чтобы присутствовать рядом в этот момент. Тем более, что «Hope» рассчитана на одну цель за раз, так что имя своей навечно любимой Виктор увидит на панели только в случае первого успеха. А до этого — он абсолютно точно ни за что не хотел лезь в душу Эду. Но сейчас… сейчас это их самая приближенная к идеалу, нет, точно самая идеальная попытка, и Фриз просто обязан знать, зачем и ради чего всё было. Ради кого Эд пошёл на это. Кто стал для Нигмы настолько важен?       Пальцы дрожат, когда Эд вбивает максимально быстро и неуверенно длинное, такое значимое имя:       «Освальд Честерфилд Кобблпот.»       А после — он негромко истерично смеётся, понимая, что вот-вот его может охватить истерика от одного лишь слова, следующего сразу за именем.       «Жив.»       И это последний, самый важный параметр.       Если бы Эд сейчас обернулся, не упираясь беспомощно руками в панель, то увидел бы всю бурю эмоций, так скудно выраженных мимикой Виктора, отражающуюся лишь в светлых глазах.       Фриз точно не может знать, что вообще здесь происходит. Нет, он слышал о подставной смерти пассии Эда, все газеты об этом трубили, так что вполне ожидаемо было бы… что угодно, но только не это. И первый шок отражается на лице, когда появляется имя. Неужели, человек, ради которого Нигма делает всё это — Освальд? Сейчас в этом не может быть и сомнения, но…       Но второй шок гораздо сильнее, он ощущается будто испуг, неприятные покалывания под кожей и оцепенение: значит, Освальд сейчас… мёртв? Но как он мог умереть, его же ещё никому не удавалось… он никогда не… он всегда…       И, возможно, Виктор бы закончил этот логический ряд, осмыслил всё, собрал пазл из деталей, что накопил за всё время работы с Эдом, но…       — Ну что, могу я объявлять начало конца? — и широкой улыбкой спрашивает Эд, оборачиваясь к Виктору. И тот мимолётный страх никуда не девается, потому что Нигма выглядит сейчас по-настоящему безумно. Улыбка всё шире, а глаза почти чёрные из-за нахлестнувшего азарта, сломленного отчаяния и эйфории приближения успеха. Таким Виктор его ещё не видел, да и навряд ли видел кто-либо ещё.       — Да, — сдержанно отвечает Фриз, не зная, что ещё можно ответить, чтобы не выдать своего впечатления. Неужели и он был таким? Нет, там другое, там Нора... Стоп, это значит..? — Да, давай начнём.       И вот, они оба стоят перед огромной железной аркой. Вокруг — безмерно шумят механизмы, много яркого света сверкает в темноте, а в руках Нигмы — пульт, провод от которого тянется к одной из панелей.       Двое безумный учёных, один из которых не теряет давно умершей надежды, а второй — скоро свихнётся в погоне за своей целью, если ничего не выйдет и на этот раз.       Красная кнопка — единственная на пульте, готовно загорается, пока кроме шума вокруг не остаётся ничего, а призывно зелёный свет ламп «Hope» застилает глаза.       — Я же сказал, что всё исправлю, — страшным шёпотом, будто говорящий совсем не в себе.       Нажатие кнопки, громкий хлопок, вспышка — и ещё более яркий свет зарождающегося портала.