первым снегом

Чонин знал, что рисковал, когда шёл против воли Господа и поддавался греху, сплетаясь с красивым обнажённым мужским телом. Чонин знал, что наказание настигнет его за дерзкий плевок в лицо Богу и нетерпеливый секс на заднем сидении отцовской машины, когда дрожащие пальцы расправлялись с пряжкой ремня. Чонин знал, что однажды его неправильная любовь, таящаяся в мимолётных влюблённых взглядах, брошенный будто невзначай, выпорхнет из грязного короба тайны и расправит крылья. Чонин знал это, но не был готов к жёсткой отцовской пощёчине, приправленной ядовитым «ублюдок». — Бог покарает тебя за эти извращения, — чужие слова пропитаны искренней ненавистью, будто были адресованы не родному сыну, а прокажённому, кому-то, кто совершил ужаснейшее преступление из возможных. Но Чонин не понимает, когда любовь стала грехом. Любовь к тому, кто каждый день заставлял сухие покусанные губы растягиваться в улыбке. Мать стоит позади отца, одними губами шепча молитвы и прося Всевышнего искупить вину её неразумного сына, по вине дьявола ступившего в болото похоти и разврата. — Ты будешь гореть в аду за всё, что ты делал со своим телом. — Я люблю его, — с какой-то сумасшедшей улыбкой шепчет Чонин, наслаждаясь тем, как лицо напротив ещё больше искажается от гнева вперемешку с отвращением. Щека горит нещадно, но эта боль несравнима с дырой в сердце. Она обрушилась в груди, когда их с Сынмином застукали в комнате для молений, утопающих в страстных поцелуях-бабочках и исступлённо сжимающих в крепких объятиях. В ушах до сих пор звенит отголосок отчаянного крика, такого непривычного для всегда спокойного и улыбчивого Сынмина. — И ты ничего с этим не поделаешь. — Ублюдок, — плюёт мужчина, обрушивая ещё одну пощёчину на хрупкого Чонина. Его практически прозрачная кожа мгновенно вспыхивает алым пятном, и в уголке губ выступает капля крови, в очередной раз напоминающая о том, что он просто человек. Человек, полюбивший другого человека и обрушивший на себя гнев Бога. Мать позади мужчина вздыхает испуганно, мямлит что-то о прощении и пытается успокоить разбушевавшегося мужа. — Отстань! Ты не видишь, во что превратился наш сын? Во что превратил его этот несносный мальчишка? Я говорил тебе, что нужно держать этого урода подальше от нашей семьи! — Не смей говорить так о Сынмине, — гнев вспыхивает в каждой клеточке тела Чонина, потому что Сынмин замечательный. Потому что Сынмин показал ему, что любовь способна залечить любые раны и остановить время. Потому что Сынмин поцелуями построил выстроил дорожку к его израненному сердцу и осветил каждый уголок, укутанный всепоглощающей тьмой. Потому что Сынмин за руку утаскивал Чонина в бесконечное поле цветов, шептал признания в острые ключицы, спрятанные под тонкой кожей, и вплетал цветущие бутоны в волнистые пряди. Потому что Сынмин показал ему настоящий мир, не заканчивающийся на ежедневных молитвах и чтениях бесконечных библейских книг. У Чонина не было веры, пока не появился Сынмин. — Я никогда не хотел жить так. Вы не дали мне выбора, а теперь обвиняете меня в том, что я согрешил. Я не верю в это. И никогда не верил. — Да как ты можешь?! — крепкие руки толкают Чонина в грудь, на мгновение лишая его воздуха, а яростный взгляд разрывает на мелкие клочки. — Всевышний даровал тебе жизнь! Как ты смеешь говорить так, когда рос под его защитой?! Неблагодарный щенок! — очередная пощёчина сбивает с ног, и уставшее тело с грохотом оседает на пол. — Ты будешь молиться каждый день, чтобы получить прощение Всевышнего! — Пошёл к чёрту, — кровавая улыбка и равнодушный взгляд. В его сердце больше нет Бога. Не после того, как он молился за душу смертельно больного Сынмина и слышал глухое молчание в ответ. Не после того, как огонёк в чужих глазах медленно угасал, пока бледные губы Чонина бесконечно просили о спасении одной единственной души, открывшей ему дорогу в рай на земле. Не после того, как в комнате для молений Сынмин попрощался с ним, рассказав о невозможности дальнейшего лечения. Не после того, как в чужих глазах застыла боль вперемешку со страхом. Не после того, как Чонин стоял в тёмной комнате, с обрушенным на него отцовским гневом и окровавленными губами, когда-то вкусившими неземную любовь.