Затаившиеся в ночи

Утром и днём делать в городе было нечего. Точнее, нечего для моего дела, для моей, так сказать, тайной миссии, которую я сама на себя возлагаю вот уже на протяжении десяти лет. Но чтобы жить, чтобы не вызывать подозрения я просто обязана была выходить в свет. В люди. Общаться и налаживать связи, потому что без этого моё расследование и слежка не возымеют успеха. А так хотелось бы хоть раз оказаться правой… ну сколько можно уже было слыть странной и подозрительной? В Вольтерре живёт около десяти тысяч человек. Почти все друг друга знают. По сравнению с другими городами, что находятся рядом с нами, в нашем процент преступности настолько мал, что это всегда меня настораживало. Однако моего друга Эннио, который работал в полиции, даже радовало. Что может быть лучше, чем спокойно патрулировать улицы и срочно выезжать только на бытовые проблемы, и если случилась смерть, да и то ненасильственная. Но меня так просто не проведёшь. И я знала, что здесь что-то не чисто. Знала, что с этим что-то связано. Знала, но никак, совсем никаким образом не могла это доказать. Это бесило и нервировало настолько, что часто я не могла совладать с нервами и срывалась на всех, кто был в радиусе пары метров. Из-за этого, конечно, я поменяла уже много мест работы, что было дико неудобно, но весьма полезно: я увидела буквально каждый закуток Вольтерры, даже не напрягаясь. – Вел, если ты и дальше будешь так себя вести, то прослывёшь местной сумасшедшей, и никто тебя больше не будет брать на работу, – Эннио медленно ел овсяную кашу, которую всегда заказывал в этой кафешке, в которую меня взяли официанткой буквально на прошлой неделе. Повезло, что много чего я умела делать, а то пришлось бы совсем худо. – Да я почти вышла на их след, но всё оборвалось в последний момент, – я сжала ручку кофейника, отчего тот затрясся, выплёвывая горячую светло-коричневую жидкость, мало похожую на настоящий кофе, прямо на стол. Быстро протерев капли, пока никто не увидел, я выдохнула. – Прости, но ничего не могу с собой поделать. Они меня бесят. Ну неужели так сложно просто мне показаться, чтобы я не страдала от неизвестности. – Тебе будет мало того, что они покажутся. Ты потом захочешь рассказать и… – Конечно захочу! – перебила я его, резко воскликнув, отчего пожилая пара, которая так же приходила каждое утро сюда, косо на меня глянула. Я понизила голос, чуть нагнулась к Эннио: – Если они покажутся мне, ты же не поверишь, что это было на самом деле, ведь так? Эннио преувеличенно сосредоточенно жевал. Кашу. Кто вообще жуёт кашу? – Вот и я о том же. Мне нужны доказательства. Засмотревшись в окно, где солнце во всю искрилось на окнах напротив стоящих домов я вспомнила тот блеск, который увидела первый и единственный раз. Ту неестественность. Но одновременно красоту. Необычность. Даже сказочность. Была бы жива бабушка, она смогла бы мне рассказать, хотя бы намекнуть, что – или правильней кого – я тогда увидела. Но она умерла за пару лет до этого дня. А все рассказы, что она мне раскрывала перед сном, остались лишь смутными воспоминаниями. Вот и приходилось самой искать скудную информацию, что не хотела выуживаться из интернета, но находилась в старых и потрёпанных книгах. Хоть и с трудом. – Вел, может уже хватит? – тяжело и слишком тихо спросил Эннио. Он выглядел расстроенным, словно я подающий надежды ребёнок опять, в который раз, разочаровала его. – Ты же знаешь, что я не могу, – выдохнула я под нос. И возникал этот разговор в последнее время всё чаще. А я всё не успокаиваюсь. Никак. Совсем. И не продвигаюсь. Вот уже на протяжении десяти лет. Как же бесит! И я продолжила, чуть рыча, с нарастающей злостью: – Они мне жизнь испоганили. Они есть, я знаю, и всем докажу это. Никто не будет считать меня полоумной, сумасшедшей и прочее. Хватит. Эннио, поджав губы, покачал головой, отчего его чёрные, закрученные мягкими спиральками волосы закачались, поглаживая лоб и уши. – И как я до сих пор слушаю этот бред и даже иногда помогаю тебе в поисках, ума не приложу. Колокольчик над входной дверью звякнул, оповещая, что зашёл новый посетитель. Надо было идти работать. – Это потому что ты меня любишь, – бросила я, игриво улыбаясь, и побежала обслуживать нового клиента. Но успела заметить, как ещё тоньше сжались губы Эннио. * День тянулся бесконечно долго. Освещая мостовые и камень, из которого был сделан город. Символично, если учесть, что по легенде изначально камень был серый, и только когда появились вампиры, чуть больше полуторы тысячи лет назад, камень окрасился в красный в знак солидарности с жителями, которых те самые вампиры убивали без разбору, наслаждаясь их кровью. И только спустя сто пятьдесят лет после этого один смельчак, Маркус, изгнал вампиров из города, после чего стал святым. Как он это сделал? Кто ему помог? Как это у него вообще получилось? И куда ушли вампиры? Никто так и не ответил на этот вопросы. Ими как будто никто и не задавался. Ну были вампиры, ну изгнали. Всё. И только день Святого Марка теперь отмечался 19 мая, когда на центральной площади устраивали праздник, а люди ходили в красных балахонах, в алых чокерах, словно им перерезали горло, в бардовых париках. В этот день было столько красного и яркого, что конечно в этом всем можно было запрятать преступление. Но вот беда, они не совершались даже в этот день. И только шестнадцать лет назад случилось необычное, случилось то, что до сих пор меня не могло отпустить: я видела, как в этот праздник блестел, переливался, почти горел человек. И только спустя пару лет я выяснила, что это был вампир. Но мне никто не верил, приговаривая, что в тот день я перегрелась. Но я видела. Знаю, что видела его на самом деле, а не в бреду. – Велия, не спать, день ещё не закончился, – прикрикнул из подсобки Торе. Считая себя важнее меня, он часто придирался. Ладно, он и правда был важнее, всё же он менеджер, что поделать, я должна слушаться его и следовать его приказам. – Не сплю я, не сплю, – громко ответила я, уходя из-за стойки, чтобы забрать оставленную на столах . В кармане фартука завибрировало, заурчало, призывая ответить, да так настойчиво и неожиданно, что я чуть не уронила кружку с подноса, но успела её перехватить. Признаться, я надеялась, что вибрация и звонок прекратятся пока я отнесу посуду, но они всё продолжались. – Да, мам, как дела? – Велия, дорогая! Ты где всё пропадаешь, никак не могу до тебя дозвониться? – Прости, занята была, – проговорила я негромко, стараясь, чтобы Торе не услышал. А то опять начнётся: «В рабочее время никаких звонков, личных разгово…» – Опять в своей библиотеке пропадаешь, да? Ты там наверно уже каждую захудалую книжонку прочитала, а диплом так и не допишешь. Что же такого тебе задали, что ты никак не закончишь? Тебе самой не надоело? Может ну его, бросить эту диссертацию, м? Ты же всё равно никуда не собираешься переезжать. Или всё же собираешься, а мы чего-то не знаем? Ноэлия хотя бы в курсе, что ты куда-то собралась? Или ты с ней так и не созвонилась? – Ма-ам, тише ты, не тараторь, давай помедленней, я даже ответить не успеваю и вставить хоть слова. – Да-да, милая, прости. Опять разволновалась. Не ожидала, что ты ответишь. Мы с папой соскучились по вам, а ни ты, ни сестра твоя – не звоните сами. Вот и приходится вас как-то вылавливать, перехватывать. А тут ты ответила и… – Мам, – резко перебила я. Вот поэтому я не поднимала, потому что вставить хоть слово было просто невозможно. Когда мама звонила, в основном это бывал односторонний разговор: она говорит и даже спрашивает, но не ждёт ответа, отчего выглядело, что она больше разговаривает сама с собой. – Во-первых, никуда я не уезжаю, а просто в своём темпе пишу диссертацию, у меня нет сроков. Во-вторых, с Ноэлией я мало общаюсь. В-третьих… чёрт, я даже забыла, что ты там успела наговорить и спросить. – Не поминай нечистого! – воскликнула мама, и я прямо увидела, как она перекрестилась. – Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб его. Велия, детка, я звоню позвать тебя на ужин. Ты давно не приходила, мы с папой соскучились. Но Ноэлия далеко, ещё не скоро до нас доберётся, а ты тут рядышком. И всё никак не заходишь. Кто бы мне сказал, что моя дочь будет жить в пятнадцати минутах от родного дома, но будет приходить редко до такой степени, что я каждый раз буду удивляться её отросшим волосам, никогда бы не поверила. Велия, приходи на ужин, я собралась приготовить твои любимые аранчини, с овощами, ты же наверно до сих пор не ешь мяса, да? И суп сделаю, из чечевицы, хочешь, милая? – Мам, я наверно не смогу приехать, – начала я медленно, чувствуя, что сейчас голос на той стороне изменится, станет более грустным и тихим, безликим. – Ох, не сможешь? Ладно, ничего страшного. Просто мы с папой… да, хорошо. Не волнуйся. У тебя дела, я понимаю, – вновь зачастила мама. – Как-нибудь потом. Приходи в любое время, мы всегда тебя ждём, дорогая. Ладно, я тогда пойду, надо ещё… в саду собрать мусор. Пока, милая, была рада тебя услышать. Люблю тебя. – И я тебя… – мама уже повесила трубку, отчего последнее слово «люблю» я проговорила молчаливой трубке. На душе стало гадко: мне что, так сложно прийти на ужин в родной дом? Но сегодня я не могла пропустить поиски в библиотеке, потому как мне дадут дневник, который в наш город вернулся относительно недавно. Дневник хранился во Флоренции и только в прошлом году у них в хранилище рассмотрели, что это записи падре из Вольтерры. Очень вовремя. И я испытывала дикое волнение перед знакомством с человеком из шестнадцатого века. * Кафе, в котором я начала работать чуть больше недели назад, был возле , но далеко от центра. В принципе, я и жила здесь близко, так что выбраться в центр могла только ближе к вечеру, когда заканчивалась смена. А в центр мне надо было как всегда в библиотеку, где меня знали просто прекрасно, и где до сих пор верили, что я пишу научную работу. До сих пор. Спустя три года, как получила высшее образование. Но я не собиралась их переубеждать. Всё же мне было на руку, что по желанию я могла попросить книги любого состояния, при условии, что обращалась с ними как подобает. Единственно, библиотекарь – синьора Абель Фирини – в последнее время начала что-то подозревать, и выдавая мне те или иные книги спрашивала, что именно меня в них интересует. И я не винила её. Потому что брать личные дневники священника из шестнадцатого века, который увлекался мистицизмом и сверхъестественными тварями, сложно было связать с темой моей выдуманной научной работы «Становление Вольтерры». Выбранная тема была слишком обширной, поэтому я могла к ней приписать всё, что посчитала бы нужным. – Мне надо глянуть записи падре Гаспаро да Карпи, чтобы посмотреть на устройство духовенства, и, возможно, он опишет внутреннее убранство Вознесения Девы Марии. – Но ты это всё можешь глянуть в истории Вольтерры. Там есть разделы с духовенством и… – Однако дневники покажут мне правду, а не изменённую историю, которую хотели видеть власти, – я мягко прервала синьору Фирини. Мне было странно слышать от библиотекаря, что в энциклопедии, книге, которая писалась почти на заказ, я должна искать нужные мне материалы. Хоть и выдуманные. – Думаешь, они бы захотели усложнить этим жизнь себе и жителям? – искренне удивилась синьора Фирини, словно она никогда не задумывалась об этом. И после недолгого молчания добавила: – Что ж, могло быть и так. Обложка дневника была в светлом атласном чехле, от которого немного несло куркумой, которой видимо была пропитана ткань. Трогать листы мне можно было только в перчатках, тонких, но плотных, чтобы ни одна частичка с меня, ни одна капелька пота не попала на страницы. Да и читать дневник я могла только в строго отведённом для этого помещении, куда и привела меня синьора Фирини. – Правила ты знаешь, Велия. И постарайся сильно не дышать на дневник, я знаю, ты любишь низко склоняться, когда тема тебя увлекает. – Хорошо, – улыбнулась я, понимая, что слишком много личного синьора Фирини обо мне знает. И тут стоило либо волноваться, либо пропустить этот момент мимо ушей. И пока я выбрала второй вариант. Комната была сумрачной и полупустой. Возле одной из стен находился один единственный стеллаж с небольшим количеством книг, которые, видимо, ещё не сильно попортились и могли ещё стоять. Возле другой стены стояло что-то наподобие ящика, откуда и был вытащен дневник. Раньше меня бы не оставили одну в этом помещении, но я уже давно здесь стала своей, поэтому в одиночестве сидела за столом возле окна, которое, правда, было практически под самым потолком. На столе светила небольшая лампа, не греющая, но достаточно яркая. На улице сегодня было прохладно, начало марта выдалось промозглым и совсем не солнечным, а даже сырым и моросливым. Поэтому в комнатке я зябко поёжилась, но в перчатках было даже тепло, да и свет от лампы, словно солнышко, согревал хотя бы своим присутствием. Странички в дневнике были хлипкими и очень тонкими, настолько, что даже можно было увидеть, что написано через страницу, и дальше. Аккуратно пролистав, пытаясь выловить хоть какие-то слова, ближе к концу дневника я нашла засушенный цветок, который намертво приклеился к странице, и который невозможно было оторвать – это я всё рассмотрела, даже не пытаясь совершить подобное, так как не хотелось навредить такой хрупкой вещи. Вот уже на протяжении пяти лет, что я изучала все нужные книги, я научилась ценить то старое, что сохранилось до нашего времени. Было что-то очень тонкое и трепетное в том, чтобы трогать и читать то, что создавалось так давно, почти пятьсот лет назад. Это было настолько волнительно и увлекающе, что да, первое время меня одёргивали, когда я слишком низко склонялась, норовя уткнуться жирным носом в хрупкие листы, ну или надышать такой конденсат на них, что ни одна температура не спасла бы их потом от разрушения. Выписывать информацию мне разрешали. И слава Деве Марии, никто не проверял, что же такого я выписывала. Потому что если бы хоть одна живая душа увидела мои записи, то либо бы посмеялась над моей одержимостью, либо сдала бы меня в психушку. Опять. Хотя, одна живая душа, которая видела весь этот «бред» существовала на самом деле. И это был Эннио. Он яро, иногда нервно и нетерпеливо мне пытался доказать, что вампиров не существует, что это всё плод моего воображения. Что тогда, на площади, у меня просто случился тепловой удар и мне всё привиделось. И первое время я обижалась на эти его заявления, злилась, что он не верит мне и не хочет поддержать. Но потом он стал относится более терпимо к моему интересу, да и сам стал интересоваться, что же такого я нарыла. Поэтому споры, если они сейчас и возникали, то только по тому поводу, что я одна куда-то там отправилась, где не должна была быть. Ну кто ж знал, что на кладбище до сих пор собираются готы, которые порой настроены слишком агрессивно, если их тревожат. Первая запись в дневнике была от 19 октября 1587 года. Эта дата казалась настолько далёкой от меня, что невольно ноги начали совершать отбивку об пол, от волнения сердце засбоило, но глубоко вдохнув, я постаралась успокоиться: это не первый такой дневник. Но первый такой древний. Раньше я читала дневники новее, более суровые и узконаправленные. Просто я решила изучать материалы по мере их устаревания. И чем дальше я продвигалась, чем глубже уходила в века, тем больше находила информации и зацепок. Но пока не сильно помогающих мне. Складывалось ощущение, что только спустя время вампиры начали нормально прятаться. Вот сейчас их нет, в настоящее время ни о каким вампирах невозможно узнать, они есть только в фильмах, потому как наука их существование отрицает. Но чем дальше я уходила в историю, тем больше находила дневников и записей независимых свидетелей, где и находила сокровища. И вот сейчас в руках у меня была одна из самых старых книг, что мне доводилось трогать. Понимала, что позже я выйду и на более древние записи, но… всё равно это было волнительно. Октябрь конца шестнадцатого века. Было ли там то, что нужно мне? «Продовольствия поступает всё меньше. Люди ропчут на судьбу и страдают от голода. Боюсь, конец этого столетия будет для нас самым тяжёлым за последнее время». Страна всё ещё в упадке, люди голодают и умирают от грязи и болезней. Как представлю это время, средневековье, так плохо становится. Немного страниц было исписано переживаниями и историями о том, что многие бедняки находили приют в соборе, который, конечно, на то время был более красочным и великим. И только со временем потерял свой былой блеск. К концу декабря в записях появилось некоторое воодушевление. «У нашего города появился благодетель. Не знаю, откуда у него столько монет, но он заверил паству, что всё нажито добром и честностью. Во время этих слов глаза его блестели в свете свечей и казались чёрными и бесконечными. И мы поверили ему. Не могли не поверить, потому что люди нуждались не просто в золоте, но и в доброй помощи». Чёрные глаза? Свет свечей? Такое ощущение, что падре говорит про ночь. Благодетель пришёл ночью? Задумчиво подняв взгляд на стену, я в который раз увидела там висящую гравюру. Это был вид сверху, как будто художник сидел на стене и всё видел. Рисунок был почти весь чёрным, отчего выделялся на фоне светлых стен, но только сейчас я начала понимать, что было изображено на рисунке, под которым значилась запись: «Не отказывай в благодеянии нуждающемуся, когда рука твоя в силе сделать его. Книга Притчей Соломоновых 3:27. 1588 год». От волнения я приподнялась. Да, я рассматривала её и раньше, но никак не могла понять конкретно изображённое на картинке. Но сейчас пятна, кляксы стали складываться в определённый узор, картинку, которую я, как мне казалось, угадывала сейчас. Вот светлые пятнышки на вытянутых чёрных полосках: в чём я угадала городскую стены с факелами. Штрихи и плоскости на переднем плане – это крыши видимых домов. Чернота на горизонте, бесконечная, без малейшего проблеска – ночь. И небольшой просвет в середине, где я рассмотрела человека с факелом и ещё одного в тени, стоящего поодаль, в стороне, будто он прятался. Человек с факелом вёл под уздцы лошадь, за которой виднелась телега и, возможно, дальше были ещё какие-то лошади и телеги. Но этот человек в тени. Почему он прячется? И почему их только двое? Они что, только вдвоём принесли продовольствие в город? А разбойники? Они их не побоялись и просто пошли с поклажей? И где они вообще взяли это всё, если практически по всей стране не было провианта? Рукам в перчатках стало жарко, да и на лбу, я почувствовала, появилась испарина, которая остужала мой горячий лоб прохладой помещения. Стул опасно качнулся назад, когда всем весом я опустилась на него и откинулась, но испугаться я не успела, в голове крутились какие-то мысли, догадки, которые я пока воспринимала с сомнением. Благодетель – вампир? Но как он смог сотрудничать с падре? С церковью? С верой? Тяжёлый и шумный выдох застрял в горле. А как же страх перед распятиями? Его нет? Или они как-то могут это обходить? Святая Дева Мария, я думала, что хоть какие-то истории из книг, и художественных, и хоть сколько-то научных, правда. И что? Всё вымысел? От этой мысли, ноги похолодели, налились тяжестью и безысходность. Всё намного, намного страшнее и ужасней, чем я предполагала. Судя по тому, что я видела в детстве, они не боятся света. Свет для них… ничто. Лишь помеха для того, чтобы выходить на улицу в солнечный день. Да и то помеха лишь по той причине, чтобы не раскрывать себя. Умереть под солнцем они не могут. Солнце их греет так же, как и людей. Ладно, сделав пару быстрых вдохов-выдохов, чтобы прийти в себя, я продолжила читать. Спустя несколько дней я уловила некоторый восторг в написанном падре. Проскальзывали такие слова, как «всесильный», когда Благодетель (это слово, кстати, стало писаться с большой буквы) достал траву для больного ребёнка, который периодически задыхался; «отважный» и «добрый», когда Благодетель приходил в лечебницы и забирал больных, чтобы отвезти их в соседний город к знакомому лекарю. Всё это было подозрительно, но никакого сомнения между строчками я не находила. Только радость от знакомства и от помощи, что поступала городу, и безграничный восторг от возможностей, которые были открыты этому Благодетелю. Правда вот имени его я так и не встретила. Что вызывало ещё больше вопросов. В записи от 27 декабря 1587 года я нашла то, ради чего и отсиживала себе зад. «Сомнения одолевают меня, но так не хочется им поддаваться. Думал, что Благодетель болен, что его кожа нежна и чувствительна, и поэтому он не выходит днём на улицы нашего города, когда все жители сполна желают воздать ему почести. Он же предпочитает лишь мою хвалу и то, что я приношу от других: слово радости и благодарности, от которых он быстро отмахивается; восхищения, на которые слегка ухмыляется и довольно кивает; даже слова любви, от которых он смеётся своим светлым, переливчатым, хоть и тяжёлым смехом. Но сегодня на рассвете я застал его в соборе. Город ещё спал. Служители тоже. Моя нога первая ступила в собор Вознесения Девы Марии – так я думал. Но на скамье, подле самой статуи Девы Марии, сидел он, наш Благодетель. – Падре Гаспаро, как вы думаете, будет мне прощение, когда всё закончится? Сильного удивления тому, что даже не посмотрев в мою сторону, он догадался, что это я, не было. Подобной наблюдательностью и проницательностью Благодетель обладал в достаточной степени. И больше меня удивил его вопрос. И тихий, совсем пустой голос. – Не говорите так, мой дорогой друг, прощение найдёт даже самая заблудшая и потерянная душа. Господь не оставит своих детей без прощения. – Душа, – фыркнул Благодетель, поднимаясь со скамьи. Его тёмные глаза сейчас блестели красноватым, каким-то демоническим огнём, отчего я и засомневался… – А если души давно нет, что тогда? – О, не говорите так! Этого не может быть! Душа – это огонь жизни. Это желание жить и нести людям свет. В вас этого желания и света, которым вы готовы поделиться, предостаточно. И я не вижу ни единой причины сомневаться в наличии вашей души. – Спасибо, падре, вы добры, но знаете недостаточно, чтобы так говорить, – Благодетель задумчиво посмотрел на дверь. – И на сегодня, пожалуй, хватит вас мучить неведением. – Говорю то, что вижу и чувствую, но… постойте, как же вы пойдёте домой? – испуганно воскликнул я, сильно переживая за его здоровье. – Ведь солнце уже вышло. – Как вышло? – Благодетель удивлённо обернулся, а потом осмотрелся по сторонам, глянул на витражное окно, которое начинало пропускать красные, жёлтые и зеленоватые блики в помещение. – Хм, задумался. Что ж, ничего страшного, добежать ещё успею. Он как-то грустно усмехнулся, накидывая на голову капюшон, натягивая рукава на руки. – Не переживайте, падре. Всё хорошо. – Но… Но договорить я не успел. Наш Благодетель быстрым шагом дошёл до выхода, с лёгкостью приоткрыл тяжёлую дубовую дверь и… исчез. Дверь закрылась с лёгким скрипом, похожим на удивлённый и озадаченный свист, который выходил из меня. Однако я успел заметить, как засверкала, заискрилась рука Благодетеля, как на своде заплясали необычные, радужные солнечные зайчики». – Да! – не выдержав, крикнула я, когда страница закончилась. – Вот я знала! Как чувствовала! Да! Ура! А-а-а! Наконец! – Что случилось? Тебе нужн… Синьора Фирини стояла на пороге с весьма озабоченным видом. Глаза испуганно расширены, рот приоткрылся от волнения. Одной рукой она держалась за ручку, другую же приложила к сердцу, словно оно готово было вывалиться. – Ох, Дева Мария, простите меня. Просто я… нашла… и тут… Найти объяснения было сложно. Что нашла? Доказательство? Да, но не того, что по сути должна была по своей легенде. Но то, что столько лет я мечтала найти. Да! – Можешь не объяснять, – вдруг сказала синьора Фирини, улыбаясь. – Это привычное и вполне распространённое явление: так радоваться находке, когда ты увлечён любимым делом, – любимым делом? – просто я испугалась, что с тобой что случилось. – Нет, со мной всё в порядке. Просто превосходно, – уверенно закивала я, пытаясь аккуратно загородить дневник рукой. – Вижу это по твоим горящим глазам, – наконец убрав руку от сердца, махнула синьора Фирини. – Ладно, я пойду тогда. Через полчаса библиотека закрывается. Так что не задерживайся. Синьора Фирини прикрыла дверь, после чего я услышала её мягкие, чуть пришаркивающие шаги, удаляющиеся от комнаты, где я пряталась от мира. И немного от себя. – Нашла, – тихо проговорила я самой себе, смотря на раскрытый дневник. Дрожащие от волнения и неверия руки лежали по обе стороны от него, белые перчатки ярко контрастировали с желтоватыми страницами и тёмно-коричневым, почти чёрным столом. – Это же всё меняет. Это же… Скорее почувствовав, чем поняв, что происходит, я в последний момент откинулась на спинку стула, и слеза, которая чуть не упала на дневник, затерялась в ткани кардигана. Это было волнительно. Невероятно. Уму непостижимо. И так желанно, что организм не выдержал. Неужели я даже не надеялась на успешный исход своих поисков? Откуда слёзы? Но не всё ещё было выяснено. Мне нужно было знать, как к этому отнёсся падре Гаспаро? Откуда вообще взялся Благодетель? И как его зовут? Почему нельзя было представиться, вместо того, чтобы тебя называли каким-то странным словом, словно ты какая-то важная шишка? Книга раскрытым окном ждала меня, чтобы я вернулись в конец шестнадцатого века и нашла все – или хотя бы часть – отгадки, которые волновали меня уже долгое время. Но… запись оборвалась. Нет, конечно дальше шли даты, но спустя уже пару дней. И вполне обыденные. Падре Гаспаро даже не возвращался к теме блистания, к тому, что Благодетель ему показался загадочным и не от мира сего. И пока я аккуратно, но с возраставшим переживанием и злостью листала туда-обратно: от прошлой даты, где проскользнула фраза про блеск, и до следующей записи – я заметила их, маленькие, еле видимые остаточки от вырванных листов, края которых были максимально ровны, словно страницы вырывали быстро, но точным движением. – И кто же это решил избавиться от листов? Неужели Благодетель? Последнее слово я произнесла с кривлянием, чтобы самой не поверить в него, не проникнуться его действиями. Но не могла не признать, что в то время он неплохо помог городу: об этом даже говорилось в официальной истории, хоть и сдержанно, без всяких званий помогаемого и тем более имён. – Хорошо, не всё сразу, – выдохнула я, пролистывая оставшиеся странички. Уже успела смириться с мыслью, что всё, на сегодня довольства с меня достаточно, как где-то на станицах мелькнули буквы, за которые я зацепилась глазами. Они были мне знакомы, я уже видела такое сочетание… «Благодетель ушёл. Но оставил в наших сердцах память о себе, помог сохранить наши жизни, защитил нас от тёмного времени, о чём и говорит его имя. Да, перед уходом он всё же раскрыл своё имя. Нехотя, словно бы через силу, и только мне. Да и то потому, как я понял, что посчитал будто должен мне что-то. Он так и сказал: «Падре, я многому обязан вам, поэтому раскрою вам своё имя, чтобы вы молились за меня, если у вас будет время». И у меня будет для этого время, я не сомневаюсь. Имя же, которое я буду возносить перед господом: Сандро Випроам. Сандро – что означает защитник». Випроам? Серьёзно? Дыхание запнулось о нервный смешок, голова закружилась и ноги закололо от недостатка кислорода, и я торопливо задышала, боясь упасть в обморок, который, правда, со мной раньше никогда не случался. Но всё же бывает в первый раз, верно? Вот, например, фамилия Благодетеля – предполагаемого вампира – совпадала с моей фамилией. В первый раз многое случается, но не такое же! И я даже могла бы не удивляться такому совпадению, но, признаться, была не просто удивлена, а ошеломлена, потому как эта фамилия – моя фамилия! – в городе была только у нашей семьи, была настолько древней и старой, как говорил отец, что даже в близлежащий городах – Поджибонси, куда я пару раз ездила в библиотеку, и Флоренции, где я училась, – о ней ничего не знали, словно её там ни разу и не встречали. Достав телефон из сумки, я послала вызов на последний из звонивших номеров. – Мам, я приду на ужин. Випроам. Что ж, отец, пришло время поговорить о наших фамильных ценностях. Если таковые имеются.