Самая крутая девочка на районе

      Мири вновь находит их, когда ей семь.       Когда звенит звонок в дверь, Рей замирает и переглядывается с Казуки, который готовит простой быстрый ужин. Это полночь. Они лишь недавно вернулись с задания, никто не пострадал, но это полночь, и никто, кроме Кью, не должен знать, где они живут.       Возможно, это соседи. Возможно, у них опять протекает труба, и они просто случайно затопили несчастную пару снизу.       Рей ставит игру на паузу, достаёт нож и кладёт в карман толстовки, сжимая в кулаке. Он медленно двигается к двери, когда звучит второй звонок и слабый удар в дверь. Действительно слабый, будто это не взрослый, а… ребёнок.       В глазок ничего не видно. Пустота.       Но Рей всё равно распахивает дверь, и его сбивают с ног.       И он уже знает, когда ему упираются головой в живот и обнимают изо всех сил.       Мири так выросла. Выросла без них. Девочки всегда растут быстро, но в случае Мири это скачок сантиметров на тридцать, волосы ниже лопаток и чуть вытянутое лицо. И сила. Огромная сила, с которой она сжимает Рея изо всех сил, выбивая дух.       (Это не физическое).       Но на ней всё тот же потрёпанный серо-зелёный шарф, в который она куталась после рождественского утренника в детском саду. На нём несколько заплаток и две сшитых дырки, но он всё тот же, потрёпанный и более старый.       Мири не плачет, но и не отпускает, и Рей не знает, что делать.       — Рей.       Рей слышит голос Казуки, и только тогда понимает, что это он не отпускает. Это его руки на спине Мири. Он разжимает пальцы по одному, чтобы они оба дышали, но дышать слабо получается.       — Мири. Ты одна? — Казуки присаживается рядом на корточки, и в его глазах столько же боли, как в тот самый день.       — Я взрослая. Я могу найти своих пап и свой дом сама, — отвечает она, шмыгнув носом. У неё прелестно красные щёки, и краснота перетекает до кончиков ушей.       И теперь, вне всякого сомнения, они знают, что их дочь дома.       (Гораздо позже Мири расскажет, как это было ужасно. Как она рыдала несколько лет подряд, наблюдая за медленным угасанием матери, требуя, чтобы ей спели каждый вечер в надежде, что всё это было кошмаром. Как она хотела, чтобы её папы обняли её, и как скучала по здоровым блюдам папы Казуки, хотя она их не любила раньше, и как хотела просто сесть и залипнуть в Марио Карт, а никто не понимал, о чём она говорит. Ей не давали от этого убежать в своей голове, и ей не давали закрыть глаза, и она каждый день смотрела, как её мама умирает, и ничего не могла сделать. Она расскажет, как это закалило её. Как она поняла, чем занимаются её отцы, и как иссохший полутруп матери привёл её к решению, что, если кто-то из них умрёт однажды на задании, это хотя бы будет честным, потому что они сами убивают. Но это позже.)       И Мири трётся носом о плечо Казуки, впитывая запах папы, которого больше нет на её любимом шарфе, и они ловят дрожащие голоса друг друга вместе с уходящей болью.