вкуснее лишь малина

Чонгук всю свою сознательную жизнь был абсолютно уверенным в том, что он не боится ничего. Вообще ничего. В детстве он и падал с больших высот, пару раз ломая лапы. И дрался с волками, когда что-то мог с ними не поделить, потом выслушивая от родителей словесные баталии, пока те залечивали его многочисленные ссадины. И с дичью в лесу мог тоже подраться, чтобы с гордостью принести омегам, старикам и детям вкусный ужин. Да и в принципе готов был лечь грудью на амбразуру, если того потребует ситуация. Всё же он – мужчина. Альфа. Состоявшийся полноправный член стаи с прекрасным мужем и будущий вожак. Но именно сейчас он несётся в сторону дома Юнги и Хосока на своих двоих и ощущает, что у него просто остановится сердце и поедет к чертям крыша, хотя рожает тут вообще-то не он. У Тэхёна десять минут назад отошли воды. Вообще, с того самого момента девять дней назад, когда после финального осмотра Хосок назначил приблизительный день рождения их волчонка, Чонгук начал впадать в жуткую паранойю. Тэхён ему сказал, что он просто ведёт себя неадекватно, и сумничал: — Хотя неадекватный в нашей семье именно я. Игриво при этом ткнув своего мужа пальцем в грудь. Чонгук такой беспечности не понимал. Ему вообще казалось, что Тэхёну откровенно похрен на то, что ему на днях рожать. Он продолжал спокойно есть, спать, гулять вечерами с Юнги и его волчатами, развлекаться с омегами, громко смеясь и иногда танцуя под музыку, которую играли подростки на самодельных балалайках, пока Чонгук не находил себе места и каждые пять минут подходил к мужу справиться о его самочувствии. И получить от Тэхёна тонну недовольных взглядов, потому что ему мешали отдыхать. В последние четыре дня Чонгук вообще, кажется, поседел на пятнадцать лет вперёд и лишился последних нервных клеток. Хосок строго посоветовал (читайте: приказал) за пять дней до родов обернуться волком, чтобы рожать было намного проще, и вот тогда, когда по дому и поселению щеголял уже не человек, а пушистый огромный белый комок с пузом на перевес, Чонгук серьёзно начал впадать в эпилептические припадки и терять всякое самообладание, потому что Тэхён – неугомонная задница, и даже усилившиеся боли в пояснице остановить его просто не могли. Он бегал. По поселению, по лесам, игнорируя то, что пузо бежало вперёд него; валялся в траве и крутился из стороны в сторону, пока Чонгук еле за ним поспевал и почти рвал на себе шерсть. Это казалось ему безумием. За два дня до родов он начал просыпаться по ночам каждые полчаса, потому что Тэхён во сне мог поскуливать, кряхтеть, вертеться, иногда выталкивая своей массивной белой волчьей тушей альфу с кровати (Чонгук сам запретил ему стелить что-то на полу, потому что не хватало ещё заболеть перед самым, как ему казалось, страшным днём), а потом просто затихал и дальше сопел носом в матрас, закрыв глаза лапами, пока Чонгук то бледнел, то зеленел, то ходил по спальне из стороны в сторону, пытаясь унять дрожащее в груди сердце и воющую внутри мохнатую волчару, что волновалась вместе с человеком за самое ценное в своей жизни. Он просто делал это инерционно. Стоило только Тэхёну пискнуть, он просто открывал глаза, садился и сканировал спящего мужа взглядом, пытаясь понять больно ли ему, рожает ли он, или ему просто что-то снится. И самое абсурдное в этой ситуации: он даже не мог спросить, потому что Тэхён не мог ему ответить по ясным причинам. Он только фыркал, пока Чонгук наглаживал и зацеловывал его живот, в котором, по его соображениям, происходила атомная война – иначе те пугающие волнения под кожей он объяснить не мог, – и подставлялся под ласки закрывая глаза. На этом любые «переговоры» заканчивались. В общем, Чонгук готов был отправиться на тот свет, не дожив даже до сорока, а Тэхён только облизывал его лицо и игриво вертелся из стороны в сторону, демонстрируя свою красоту с грацией морского тюленя. А сегодня ночью ему кажется, что он упадёт в обморок, потому что он, во-первых, даже не спал, ещё с обеда почувствовав неладное, когда Тэхён напрочь отказывался вставать с постели и только фырчал, кряхтел, скулил, иногда (опять же, Чонгуку думается, что это всё его паранойя) плакал, от того и глаз сомкнуть не получилось, а, во-вторых, когда десять минут назад он услышал с первого этажа просто дикий вой, тут же влетев в спальню, чуть не споткнувшись о порог и заметив огромное мокрое пятно под омегой, обозначающее отход вод, он готов был взвыть рядом с мужем или упасть в обморок. Тэхён рожал. А у Чонгука тряслось внутри абсолютно всё, что только могло. И в дверь лекаря он долбит с такой силой, что та, кажется, сама слетит с петель прежде, чем её откроют. — Хосок! — альфа сам не осознаёт, но рычит. — Открывай, твою мать! Хватит спать! Его не волнует, что на улице глубокая ночь. Ему всё равно, что он перебудит пол деревни своими криками. И ему совершенно плевать, что он походит со стороны на малолетнюю омегу-истеричку, когда самому уже тридцать и у него просто рожает, а не умирает, муж. — Чон Хосок! — снова кричит Чонгук и лупит по двери с ещё большей силой. У него сейчас остановится сердце, честное слово. Но когда в окнах на первом этаже загорается свет, а за дверью слышатся шаги и чьё-то сонное бурчание, он на пару секунд всё же отступает и смотрит в одну единственную точку не моргающим взглядом. — Чонгук, ты головой совсем поехал? — это спрашивает Юнги, который в своей ночной сорочке с гнездом на голове и опухшим лицом пытается выглядеть достаточно грозно, потому что: — Ты моих детей сейчас сам укладывать будешь! Тебе полезно, зна… — Тэхён рожает, — всё, что он может выдавить из себя, игнорируя недовольство омеги. И пока Юнги сонно соображает, что ему только что сказали, Чон просто дёргает его за руку на себя и пытается вытянуть босиком на улицу. Чонгук абсолютно точно не в адеквате. У него там Тэхён мучается от боли, может, уже родил десятерых, пока они тут трепятся стоят. Но зато в адеквате Юнги. Он вырывает свою руку из хватки альфы и строго говорит: — Стой тут. Три минуты. Мы сейчас идём. И захлопывает перед Чонгуком дверь так, как будто он какой-то прокажённый. На самом деле, он понимает, что ведёт себя правда ненормально. Это обычное явление. Рожают все. Не по одному разу. Чонгук даже слышал от старших альф, что их омеги вообще уходили в затворничество и рожали в полном одиночестве, а только потом сами приносили им волчат, просто показывая. И относились к этому спокойно. Но у Чонгука спокойно просто не получалось. Он не мог успокоиться. Это его первый ребёнок. Его единственный муж. И он вообще понятия не имеет, что делать с этим кошмарным процессом, хотя опять же: рожает не он. А по ощущениям – больно именно ему. За эти три минуты он успевает надумать многое. Слишком многое. Параноидальные мысли доходят до той стадии, когда он представляет Тэхёна в предсмертных конвульсиях, поэтому он снова подходит ближе к двери, чтобы опять начать по ней долбить со всей силы, но она открывается быстрее и на пороге уже стоят полностью собранные Юнги с Хосоком, которые молча выходят на прохладную улицу и направляются в сторону дома семьи Чон, пока Чонгук только поспевает за ними. Когда они поднимаются по ступеням на второй этаж в спальню, Чонгук тормозит у самой двери и не решается её открыть. Просто стоит и молча смотрит, когда слышит скулёж и плаксивый вой, означающий только то, что Тэхёну больно. А вдруг он упал с кровати? А вдруг у него открылось кровотечение? Он же до самых родов скакал как безумец! А вдруг что-то с волчонком или Тэхён не может родить сам? Мысли роятся как пчёлы, улей которых Чонгук снимал с их крыши пару месяцев назад, но Юнги снова находится первым и отталкивает альфу от двери, ступая вперёд и открывая дверь самостоятельно, тут же натыкаясь на белого волка, сползшего на пол и забившегося в угол. — Чонгук, — но зовёт его именно Хосок, поправляя в руке чемоданчик со всеми своими «прибамбасами», — принеси таз воды и пару чистых простыней. Он сразу же заходит в спальню за Юнги, что уже уселся возле Тэхёна и поглаживает его по голове между ушек, а Чонгук так и стоит истуканом, пока не слышит очередной тихий вой своего мужа и наконец-то не срывается вниз, чтобы принести то, что попросили. После этого Чонгук на второй этаж даже не поднимается. Он просто мерит периметр дома по первому этажу, выпивает целую бутылку воды, трижды порывается вырвать себе на голове волосы, и в итоге просто сидит на полу кухни около сорока минут, бездумно пялясь в стену. До тех пор, пока со второго этажа первым не спускается Хосок и не хлопает его по плечу, заставляя обратить на себя внимание. — Вставай, горе-отец, — выдыхает альфа, присаживаясь возле друга на корточки. — Большой, упитанный волчонок. Чонгук только глупо моргает, не особо понимая, но на ноги встаёт, отряхивая задницу. — Родил? — хрипит он совершенно не своим голосом. Хосок встаёт за ним следом и снисходительно улыбается, вспоминая себя, когда Юнги рожал их первенца. Его реакция тоже была бурной, но Хосок не думал, что Чонгук превзойдёт в этом плане даже его. — Родил, родил, — хмыкает он. — Они тебя ждут. Там пока Юнги, но он уйдёт, как ты зайдёшь. — И добавляет слишком заговорщическим тоном: — Ты будешь в восторге. Чонгуку кажется, что ноги его – враги его, потому что по ступеням он поднимается так, как будто в каждой из них минимум по килограмму свинца. И слова Хосока о том, что он будет в восторге, только заставляют конечности деревенеть ещё больше, потому что куда уж больше, но когда альфа, набравшись смелости открывает дверь и видит на полу лежащего Тэхёна, а рядом с ним чёрный маленький комочек, он действительно понимает, что если прямо сейчас не сядет рядом, то точно упадёт. Хотя бы от того, что у их волчонка чёрное пушистое тельце, а лапки, ближе к подушечкам, абсолютно белые. Как и кончики ушей. Юнги, поправляющий на себе одежду после ассистирования своему мужу, замечает этот взгляд, направленный на их кроху, и усмехается: — Вообще, такая вероятность мной рассматривалась. Конечно, доминантный ген всё же твой, но у Тэхёна сильный род и сам он в своей мере даже чем-то отдаёт доминантностью, поэтому такой раскрас был вполне вероятен. — А после он сам смотрит на волчонка, что заметив своего второго родителя, начинает ползти к нему, и улыбается, произнося со всей любовью к детям: — У вас великолепный альфочка. Поздравляю. И молча покидает спальню оставляя новоявленных родителей с их чадом наедине. Чонгук даже не шевелится, когда волчонок начинается тыкаться носиком в отцовские руки, сложенные вместе на коленях, и шумно выдыхает, поднимая взгляд на притихшего Тэхёна, что просто рассматривает их обоих. А потом начинает лениво вилять хвостом и тихо урчать, как бы одним взглядом говоря своему мужу: «Посмотри, какой он красивый. Наш с тобой. Ты счастлив?» Счастлив ли Чонгук? Он, кажется, в блядском восторге. Только он и рта открыть не может. Смотрит на сына, не веря в происходящее, снова на Тэхёна, испытывая такой прилив эмоций внутри, что всё-таки спустя пару минут он всё же размыкает губы и почти хрипит: — Я так тобой горжусь, мой маленький волчонок. — И взгляд, полный любви на омегу, виляющего хвостом куда активнее от таких слов. — Я так тебя люблю, Тэхён, ты себе представить не можешь. Господи, я так тебя люблю… Кажется, сидят они так до самого утра. Чонгук просто со стороны наблюдает за тем, как Тэхён спит, прикрыв лапами глаза, пока новорождённый Чонхён пригревшись у папиного живота, спит прямо с соском во рту, из которого ещё час назад активно питался, и не может сомкнуть глаза до тех пор, пока сил просто не остаётся и он не валится в обличии волка рядом с ними, укрывая обоих своим хвостом. Чонгук думал, что самым счастливым человеком он был тогда, когда видел настоящий восторг в глазах омеги на их свадьбе, что уже совсем другая история, а оказывается самым счастливым он стал именно сейчас. Когда рядом его два самых любимых волчонка и тишина на солнечном рассвете.