Одержимая

Оказалось, вокруг тебя весь мир кружит!

Вокруг тебя весь мир кружит.

Как жить?

      В бардачке Анна нащупала колючую ткань берета и со громким хлопком ударила по пластику. Ее начинало раздражать все, а перед глазами стоял букет красных роз — они маячили перед ней с таким безумным упорством, что она верила — сумасшедшая. и слышала морозное покалывание, как в тот вечер с Иваном. Хотелось разорваться, остаться на месте и пропасть. Вечер вступал в свои права сумерками — Анна не устала на работе. Анна устала жить и хотела спать. И упорно не признавать, что она понимает, что с ней происходит.       — Ничто человеческое не чуждо, — улыбается она отражению и проглатывает четыре таблетки. Ей так хочется сна без сновидений. И она не уверена, что это ей поможет.       Жан укоризненно посмотрел на полупустую таблетницу, но Анна юркнула в комнату быстрее, чем он успел бы что-то сказать. Хороший он — плохая она. На кровати лежали вешалки с платьями. И почему все не так просто?       — Я купил нам билеты в кино, на показ советского… Ну, ты знаешь, — Жан хитро улыбается.       — Мое любимое? — Анна заламывает пальцы, чувствуя зуд. — Спасибо.       — Будь готова завтра.       Тогда Анна не рассчитала своих сил. Она не думала, что еще один день сможет ее настолько измотать. Тусклый свет из забетонированного заново окна очерчивал одинокий стол, лицо насильника и боль в ее груди. В голове безумно пусто, мысли человека отскакивали от глухих стен черепной коробки, а Анна лишь вспоминала острый холод в груди и нож. Нож, спрятанный под подушкой, бережно окутанный платком с похорон Ивана. Безумный контраст играл на ее нервах.       — Анна Петровна?       Она оттолкнулась ладонями от стола. Очередная человеческая изувеченная судьба.       — Запиши протокол и…       За спиной закрылась железная дверь, оставив ее одну. Анна села на стул и посмотрела на бледные потрескавшиеся руки. Медленно положить голову на ладони, провести ими по волосам с силой, чтобы прийти в себя. Перед глазами кошмар наяву: губы возле уха, хриплый смех и шепот «Где она?». Дрожь пробежала от шеи и до низа живота, завязалась танцем. Анна не могла нормально есть, не могла спать, не могла работать. Она не могла жить. Жизнь ее осталась на той остановке. Или на том повороте дороги.       Это видели все: коллеги аккуратно брали из ее стола дела и вели протоколы, прикрывали перед начальством; Жан давал самую свежую кровь первой группы, ее любимую; Женек приносил ей в руки красивые бусинки, заглядывая в глаза преданной собакой. На нее давила забота — она не привыкла к ней, было бы легче заботиться о других, забывая о себе. Но что-то надламывалось, вырывалось из Анны рваными тихими вздохами и ледяной водой в ванной. Анна топталась на месте.       Стрелки часов сместились на заветные цифры. Домой как раньше? Где в потертом от запястий кресле сидит дедушка, а Жан читает французские пылесборники? Битое счастье осталось позади, резало ей руки глубже, чем любое стекло. Оно засело в ней мелкой крошкой, которую достать Анна никак не могла. Иван всплывал в голове больше не тем, кого она хотела вернуть, а тем, с кем она сравнивала Агату, и он бесстыдно проигрывал.       Даже на его могиле в этот вечер Анна не могла не мазнуть по такому родному лицу взглядом с мыслью, что он — человек, и уже под ней на два метра ниже, а Агата… Агата тоже.       — Мне жаль, — слова осыпаются пеплом на замерзшую землю, хотя на улице вовсе не зима. — Что ты — просто человек.       Жестокая сказка о том, что любить тварь должна тварь себе подобную. Закон природы. Им было бы не суждено, хотя Анна хотела верить. И закончилось это смертью для них обоих.       — Прости, что я не для тебя, — две розы ложатся на черный бугорок.       Анна хотела счастья, поверила в него очередной раз и обожглась. Может быть, все дело в том, что искала его не в тех? Искала в людях, от которых рано или поздно нужно бежать. Которым нужно бежать от нее.       — Признаться, это было слишком хорошо для правды, — из серых глаз исчезла застарелая боль, сменившись новой. Новая была обоюдоострой.       — Ведь ты все равно не услышишь, — Анна присаживается на колени и вся подбирается, как будто перед прыжком в прорубь. — Я любила тебя, и это не ложь.       Обкусанные губы застывают перед решающей секундой.       — Но, похоже, я способна на низость — любить кого-то, пока скорблю по тебе.       Солнце освещает последними лучами фотографию в рамке и яркие лепестки роз. Нерешенный вопрос остается в летнем парком воздухе. Кошки все еще скребутся, Анна смотрит в зеркало машины назад, туда, где за оградой оставила Ивана. Смотрит и понимает, что если не перевернула эту страницу, то хотя бы подчеркнула жирным слово «конец», надеясь, что сможет его заметить.       — Молись, если тебе так страшно, — Агата мазнула по ее уху теплым дыханием. — Давай, молись.       Анна зажмурилась и выдохнула:       — Тварь.       Хриплый смех отдался ей в костях, пробежался по телу, смешивая страх, возбуждение и ненависть.       — Молись, тебе же так больно сейчас.       Анна трепыхнулась, слыша, как вся ломается изнутри. Она называла тварью Агату, но знала, что так чувствует себя сама.       — Тебе больно и обидно, что ты предаешь свои наивные принципы, — холодная ладонь прошлась по животу вверх, к шее. Гранат впился в волосы, пропитался под кожу. — Или ты смелая только когда я мертва?       — Я устала бежать, — Анна сжалась, пытаясь мысленно развязать шелковую веревку на запястьях. — Зачем я тебе? Убей. Прошу. Ты ведь за этим бегала за мной.       Она услышала, как вампирша застыла, и холодные руки не шевелились, упокоившись на шее.       — Зачем мне тебя убивать? — бархатный шепот прошелся по загривку. — Я хочу тебя…       Анна вытянулась под обжигающим дыханием в шею. Холодный расчет, не покидавший ее головы, сдавался под натиском притягательной женщины. Невозможно было противиться, и как бы Анна себя не корила, она хотела Агату. Где-то внутри знала, что именно она способна будет довести ее до такого, что никому еще из смертных не удавалось.       — Я не могу тебе доверять, — Анна сглотнула ком в горле.       Тихий перешаг в полумраке, и Агата села между ее разведенных ног. Черные глаза вперились в Анну внимательно, уничтожающе спокойно. Будто затишье перед бурей. Анна повела головой в сторону и только сейчас поняла, что она одета. Символ, разум, она могла совладать со своими животными желаниями, но почему ради этого нужно было виниться на могиле?       — Поэтому ты сама себя запутываешь в эти однозначно намекающие веревки? — Вампирша вздернула бровь и улыбнулась. — Ладно. Что ты хочешь узнать?       Анна увидела браваду, под которой, может быть, ничего и нет. Было бы глупо упускать такой шанс, нужно спросить про Бориса…       — Расскажи о себе человеке.       Страх, томящийся в груди, разбежался по телу маленькими искорками. Он следовал за меняющимися чертами бледного лица. Замершая, замерзшая Агата стояла на коленях и, полуоткрыв рот, молчала. Пухлые губы застыли в жуткой полуулыбке. Анна дотронулась до чего-то, чего нельзя было не то что упоминать, но и думать.       — Какая же ты… — на выдохе она встала, опираясь о руки, — сучка. Ментовка.       Страх коснулся затылка, холодными липкими пальцами провел по лбу. Анна не знала, чего ожидать. Привыкла не доверять и просчитывать, но после кладбища позволила себе расслабиться, почему-то подумала, что если Агата ее не убивала и…       Анна Агату не узнавала. Лихорадочный блеск в глазах застыл, сменился буквально ощутимой болью. Маска, дотронься и собери с пола осколки. Совершенно незнакомая, но такая близкая. Захотелось безумно прижать к себе, не отпуская, почувствовать тепло, а не только возбуждение. По-человечески. Но хватило сил только протянуть ладонь к ладони.       — Агата…       Она все еще смотрела на нее сверху вниз. Что-то очень важное решала у себя в голове, перекатывала шариками туда-сюда. Секундами отсчета. Анна все еще сидела, но веревки лежали у ног.       — Агата? — вампирша посмотрела на Анну, и её плечи застряслись в тихом смехе.       Она задрала голову. Растрепанные волосы откинулись, едва удерживаемые заколкой. Гранатовая сережка блестела в каком-то красном неоне. Агата будоражила. Клыки опасно выглядывали из-за губы, но Анна хотела встать и прикоснуться…       — Я уже не тварь?       — Все мы твари, — пробормотала Анна. — И я тоже.       — Оу, — Агата поджала губы и приблизила свое лицо к её. — Так ты жалеешь меня?       Анна посмотрела в чёрные глаза. Можно ли сознаться? Или будет ошибкой сказать роковое «да»? Ведь многих маньяков нельзя было жалеть. От этого они только зверели.       — Себя.       Агата прищурилась.       — Правильная девочка разрешила себе поплакать?       Анна дернулась, как от пощечины. Желание тепла отдалилось, ушло в стылые ноги. Так уходит возбуждение от резвой любовницы при звонке жены мужу.       — Какая тебе разница?       — Приятно ломать таких, как ты. Ну же, не отворачивайся, — Агата притянула её за шею, вцепившись красными ногтями. — И мы снова вернулись в игре в жертву и насильника? Как же ненадолго тебя хватило, обиженка.       — Ты задеваешь меня, — Анна вздернула голову, — заставляешь себя бояться. Что мне делать? Я не смогу привязаться к тебе такой.       — Уже, — улыбнулась Агата. — И не только привязаться, но и захотеть так безумно, жадно. Но ради исключения. Что ты хочешь услышать?       Анна не успела и подумать, как подалась вперёд.       — Что ты любишь? Любила?       — Фотографии, — Агата улыбнулась и села, сложив ноги крест-накрест. И посмотрела куда-то назад, за Анну.       А она будто бы услышала шелест кинопленки и треск, этот незабываемый звук юности.       — И что ты любила фотографировать?       Агата облизнулась, наклонила голову вбок. Гранатовая сережка зазвенела.       — С чего ты взяла, что я любила именно фотографировать?       Анна напряглась. Профессиональная чуйка громко и истошно звенела в голове.       — А что были за фотографии?       Агата потянула за подбородок к себе, выдохнула в губы. Запахло гранатом и опасностью.       — Ты уверена, что хочешь посмотреть на это?       Анна сжала зубы. Это откроет завесу всего.       — Поверь, я видела многое.       Анна снова была готова оступиться. Ещё ниже упасть.       — Ментовка, — цокнула Агата.