Повседневная романтика или романтическая повседневность

У ДжиСона в ночь поднимается температура и доходит почти до сорока. МинХо пичкает его жаропонижающим и сидит рядом, боясь хоть ненадолго отойти. Беспокойство гложет и выматывает сильнее недосыпа. — Хён, иди спать все нормально, — ДжиСон беспокоится о нем и у МинХо от этого глаза на мокром месте. — Даже не думай, что я оставлю тебя в таком состоянии. Он меняет компресс на лбу и слышит благодарный вздох. — Спасибо, — горячая рука сжимает его ладонь. Пожатие очень слабое и от этого старшему становится еще сложнее сдерживать себя. — Я не знаю, как бы я жил без тебя. — Все хорошо, мне не трудно, — МинХо отворачивается, чтобы младший не видел его лицо. Он пытается сдержать слезы, с помощью которых выходят наружу его чувства, но они сильнее его. Горячие капли прочерчивают влажные дорожки, собираясь на подбородке. МинХо быстрым движением стирает их, но это не остается незамеченным. — Хён, ты плачешь? — Ерунда, не обращай внимание. — Не могу, я за тебя беспокоюсь. — За меня-то зачем? Это же не я болею. — Ты какой-то нервный был весь вечер, а теперь сидишь и плачешь. Что-то случилось, о чем я не знаю? — Ничего не случилось. — Точно? — Точно. МинХо поправляет одеяло, которое сбилось на бок, снимает уже нагревшееся полотенце и снова трогает лоб. Кажется, температура начинает спадать. Он опять включает градусник и отдает его ДжиСону. — Ты собираешься каждые пять минут температуру мерить? — Не спорь! — Я не спорю, я просто спрашиваю, — младший дуется, но градусник послушно забирает. — И не спрашивай. — Ну, хорошо, хорошо, вот поставил, видишь? МинХо улыбается этому неугомонному больному, что свалился на его голову, но он ни за какие блага мира не захотел бы сейчас быть в другом месте. — Пить хочешь? — Градусник заберешь, тогда попью, сейчас неудобно. Руки МинХо нервно крутят футляр от градусника, их нужно чем-то занять, чтобы не тянулись постоянно к ДжиСону. Необходимость постоянного физического контакта похожа на зависимость и со стороны выглядит довольно странно. Но МинХо плевать как это выглядит со стороны, ведь ДжиСон совсем не против. Но иногда ему приходится себя одергивать, ведь у всего есть границы и он не хочет стать надоедливым чрезмерно. — Смотри, уже 38 и 5. Снижается, — ДжиСон отдает градусник старшему, тот убирает его в чехол и кладет на тумбу, отдавая взамен стакан с водой, который залпом выпивается. — Хён, иди отдыхай, ты полночи возле меня сидишь. — Могу возле тебя лечь, — шутит МинХо, но звучит при этом как-то отчаянно. — Можно подумать, я буду против, малыш, — губы ДжиСона растягиваются в хитрой улыбке. — Эй, перестань меня так называть! — Я постоянно тебя так называю и обычно тебе нравится. Сейчас-то что не так? — Потому что ночью это звучит слишком… , — МинХо не находит нужного слова и запинается. — Интимно? — договаривает за него ДжиСон. — Да! — Тогда я должен повторять это снова и снова. Каждую ночь. ДжиСон хихикает и начинает тянуть МинХо на себя. — Откуда столько силы у больного? Десять минут назад ты мою руку еле сжимал. — Я притворялся, хён, чего тут непонятного? — Это чтобы жалость из меня выжать, да? — Именно! — младший все еще не сдается и, наконец, побеждает. Ли перестает сопротивляться и ложится рядом на бок. Голова опускается на подушку и их глаза оказываются на одном уровне. ДжиСон приподнимает край одеяла и накидывает его на старшего. Тот благодарно кивает, но говорить уже сил нет. — Спокойно ночи, хён. — Спокойной-, - пытается ответить МинХо, но не договаривает, глаза слипаются и он мгновенно проваливается в сон. Спустя несколько дней ДжиСон окончательно выздоравливает, но теперь с температурой сваливается МинХо. Конечно, младший бросает все дела, чтобы поухаживать за больным, но МинХо восстанавливается очень быстро, буквально за пару дней. Он твердит, что все в порядке, но Чан слышать ничего не хочет и Ли приходится пробездельничать полноценную неделю. Зато к репетициям он возвращается настолько переполненным энергией, что всем становится трудно за ним угнаться. Особенно ЧонИну. Неладное замечают уже все, потому что младший постоянно лажает и на перерывах не выпускает из рук телефон. Он становится очень рассеянным, пропускает уже казалось бы до автоматизма выученные движения. Он игнорирует комментарии лидера и в конце концов, на очередном прогоне, подворачивает ногу. По залу разносится болезненный вскрик. Чан не выдерживает и ругает младшего, вспоминая все его сегодняшние ошибки. ЧонИн опускает голову и принимает все, что произносится в его адрес. Он молчит и тихо всхлипывает, сжимая руками пострадавшую лодыжку. Вздрагивающие плечи ЧонИна оказываются последней каплей и Чан вдруг осознает, что он явно что-то делает не так. Он замолкает на полуслове и одним сильным движением подхватывает младшего за спиной и под коленями, поднимая довольно легкий для себя вес. Чан идет к двери, попутно давая сигнал к окончанию тренировки и выходит из зала с плачущим ЧонИном на руках. Все тихо собираются и переодеваются, даже не сходив по обыкновению в душ, оставляя это на потом. Чан помогает ЧонИну переодеться, шепча «Прости» бесконечное количество раз. Наконец все одеваются и выходят на стоянку. Чан не дает младшему идти самому и снова подхватывает того на руки. ЧонИн доверчиво льнет и снова всхлипывает, орошая черную футболку лидера своими слезами. В машине Чан сажает младшего себе на колени, не переставая того обнимать, забивает на все правила и просто молча гладит его по голове, прижимая к себе свободной рукой. Дома все раздеваются, шуршат ветровками и легкими куртками, кроссовки и ботинки скидываются как попало горой на пол. МинХо привычно ворчит и расставляет все по местам. Как обычно. Все проходят на кухню, кроме Чана с ЧонИном на руках. Тот никак не хочет выпускать свою драгоценную ношу и несет младшего в их комнату. Он сажает его на кровать и помогает раздеться, пытается посмотреть ЧонИну в глаза, но тот отводит взгляд, потому что до сих пор чувствует себя виноватым. — Йени, радость моя, пожалуйста, скажи что случилось? Ты сегодня сам не свой весь день, — старший снимает с ЧонИна джинсовку и вешает ее на стул, садится рядом с младшим и, наклонившись, пытается заглянуть ему в глаза. Тот шмыгает носом и вытирает рукавом все еще катящиеся слезы. — Тебе больно? Я принесу обезболивающее и эластичный бинт. Чан подрывается встать, но ЧонИн останавливает его. — Сегодня у моего дяди экстренная операция. Родители должны были позвонить и сказать, как она прошла, но звонка до сих пор нет. Я очень переживаю, — младший снова всхлипывает. — Понимаешь, хён, он мне как второй отец. — Конечно, понимаю. Но почему ты им сам не позвонишь? — Я боюсь. Боюсь, что они сообщат мне плохие новости. — Зачем ты себя заранее накручиваешь? Ну, все, перестань плакать и позвони им. Давай. А я пока принесу аптечку. Чан идет на кухню и по пути его перехватывает ЧанБин. — Ну, что там? Как он? Чан пересказывает то, что сказал ему младший. ЧанБин хмурится и понимающе кивает. — Я согласен с тобой, лучше им позвонить и все выяснить, чем ждать. А нога как? Растяжение? — Да, похоже, небольшое растяжение есть. Несколько дней отдыха и все будет в порядке. В аптечке должен быть бинт. ДжиСон же недавно тоже ногу повреждал, я покупал несколько эластичных бинтов на такие случаи. — И лекарство возьми, снять боль. — Я уже подумал об этом, но все равно спасибо. — За что спасибо? Я же не за тебя беспокоюсь. — А за меня ты, значит, не беспокоишься, да? — Нет, — хитрая улыбка озаряет лицо ЧанБина, от чего на его щеках появляются милейшие ямочки. — Ты дядя взрослый, сам разберешься. — Ну-ну, попроси у меня еще что-нибудь…. — Эй, я пошутил, чего ты сразу… — Ни-че-го не слы-шу-у-у, — тянет Чан по пути в кухню, открывая дверь и почти попадая по чьему-то любопытному носу. — Айщ! Чуть нос мне не сломал! Хён, за что ты так со мной? Чан мгновенно ловит за руку отскочившего Феликса, которому чуть не прилетело дверью. — Подслушиваешь? — Ну да. Вы же не говорите нам ничего, приходится все узнавать такими методами. Чан закатывает глаза, отпускает младшего, вздыхает и идет за аптечкой, что стала, наверное, самой популярной вещью в их доме в последнее время. В распахнутое окно вдруг врывается гудок нетерпеливого водителя и резкий порыв ветра. Он вздымает занавеску, и забрасывает ее на карниз, попутно скидывая со стола забытую кем-то салфетку. Чан салфетку подхватывает и бросает в ведро, что стоит рядом с холодильником. Он поворачивает створку окна на режим проветривания, возвращает занавеску на место и, подхватив аптечку, идет в их общую с ЧонИном комнату. ЧонИн уже не выглядит таким подавленным, тень улыбки проходит по его губам и даже слезы высохли. — Позвонил? — спрашивает Чан, стягивая с пострадавшей ноги носок, чтобы осмотреть лодыжку. — Позвонил. Ты был прав, хён. Операция прошла успешно, и родители были так рады, что совсем забыли мне сообщить. — Значит, все в порядке? — Угу. Спасибо! — Не за что! Прости еще раз, что накричал на тебя не разобравшись. — Хён, забудь, правда, я в норме. — Тогда, иди в душ, и потом я сделаю тебе перевязку. Сможешь стоять? — Думаю да, — ЧонИн поднимается медленно на ноги, но морщится при каждом движении. — Больно? — Немного. — Я могу тебя отнести. — Ты меня и так весь вечер носишь. Я сам в этот раз. — Ну, хорошо, — Чан нехотя соглашается. — Но если будет очень больно, сразу мне скажи. ЧонИн согласно кивает и аккуратно выходит из комнаты, прихватив из комода полотенце и домашнюю одежду. Чан идет следом и стоит под дверью все двадцать минут. Младший выходит и даже пугается от неожиданности. — Хён, ты чего тут? — Ждал тебя. На всякий случай. — Ты… Я даже не знаю что сказать. — Вот и не говори. Пойдем, обопрись на меня. — Да нормально все. — Ну, такие все самостоятельные стали, что никому помощь не нужна, правда? — раздается у Чана за спиной, от чего тот подскакивает на месте от неожиданности. — ХёнДжин, твою налево, ты чего пугаешь? — Я? Даже не собирался. Я вот так вот громко топал. Не слышал? — Не слышал! Все, иди куда шел, не мешайся под ногами. — Я говорил, что меня здесь никто не любит? — ХёнДжин оборачивается к идущему следом СынМину. — Вот, видишь, опять гонят. — Говорил, говорил, пошли уже, — СынМин подталкивает старшего в спину в сторону входной двери. — Вы это куда? — Чан вдруг понимает, что эти двое куда-то собрались, не предупредив его. — Ой, хён, просто кому-то резко захотелось мороженого. Ну не отпускать же его одного? — СынМин снимает свою куртку с крючка и пытается попасть в рукава, но ему что-то мешает. Точнее кто-то. — Зачем ты держишь мою куртку? — Я тебе помогаю её надеть. — Отдай, я сам, — СынМин выпутывается из куртки, расправляет рукава и пытается надеть ее снова. — Видишь, хён, а я говорил, никому помощь не нужна, — ХёнДжин натягивает кроссовки, сминая при этом задники, за что получает нагоняй от СынМина. Они, наконец, заканчивают с одеваниями-обуваниями и выходят из дома. Хлопает входная дверь, щелкает электронный замок. Чан с ЧонИном возвращаются в комнату. — Садись на кровать, я перебинтую ногу. Младший послушно садится, опираясь руками на кровать позади себя. Чан садится рядом с кроватью на пол и кладет пострадавшую ногу себе на колени. Он плотно обматывает лодыжку, дополнительно делая несколько фиксирующих витков через стопу и в конце закрепляет бинт специальным зажимом. Довольный своей работой, Чан поднимает глаза и встречается с совершенно нечитаемым взглядом. — Больно? — Совсем нет, наоборот, — ЧонИн смущенно улыбается и опускает глаза. У Чана ёкает где-то в районе диафрагмы и сердце заходится в совершенно сумасшедшем ритме. Он переводит взгляд на забинтованную ступню, что все еще держит в своих руках, и, неожиданно даже для себя, наклоняется и оставляет на голени легкий поцелуй. Тело ЧонИна пронзает словно электричеством, он крупно вздрагивает и со свистом втягивает воздух через стиснутые зубы. А Чана будто что-то подталкивает, какой-то невидимый бес. Он снова наклоняется и начинает прокладывать поцелуями дорожку от голени до кромки шорт, что надел младший. Шорты ему уже давно малы и выглядят очень короткими. Если честно, Чан уже устал уговаривать его поменять их на другие, более приличной длины, но тот вцепился в них двумя руками, причитая что «они любимые и такие удобные, я к ним привык, не выбрасывай их, хён». Поэтому старшему приходится буквально за шкирку брать себя и заставлять не пялиться на голые стройные ноги. Это такая ежедневная мука, что Чан уже составил план, как от них по тихому избавиться, но все никак не решался претворить его в жизнь, боясь, что младший расстроится, когда обнаружит пропажу. Кожа на внутренней стороне бедра более нежная и чувствительная. Чан захватывает ее губами, оставляя небольшой засос. ЧонИн всхлипывает и откидывает голову назад. Старший отрывается от карамельного бедра и от открывшегося перед ним вида ему дух захватывает. Он поднимается и ставит руки по бокам от ЧонИна, нависает над ним не двусмысленно. Взгляд притягивает нежная шея, что виднеется из горловины домашней футболки. Он медленно припадает губами к бьющейся под ухом венке, отстраняется и замирает, боясь спугнуть момент, ожидая реакции младшего, которая не заставляет себя ждать. ЧонИн поднимает голову и встречается с полыхающим взглядом напротив. Он поднимает руки и обхватывает ими лицо старшего, притягивает к себе и захватывает его губы с такой пылкостью, которой никто из них не ожидал. Дыхание смешивается, под ребрами тянет, горло издает тихий стон. Их губы разлепляются с влажным звуком, который кажется очень громким в тишине комнаты. Следом раздается нежный смех, который кажется Чану самым музыкальным звуком во вселенной. Он ерошит еще влажные после душа волосы младшего, берет полотенце и начинает их аккуратно просушивать, улыбаясь так счастливо, как никогда еще не улыбался. Некуда торопиться, у них еще вся жизнь впереди.