Неполные вдохи. Заполненные медом.

      — У тебя побои, почему ты не обратишься в полицию?       Дети наивные, Федор смотрит на мальчика напротив себя и думает, что это очередной флешбэк из прошлого. Какое-то мерзкое напоминание о своих ошибках.       — Потому что я еще не ненавижу их так, как они меня.       Странно, а Сигма ему кричал о том, как ненавидит своих родителей. Он помнит, как Сигма прибегал к нему в слезах, полураздетый, а на бедрах были видны следы то ли от ремня, то ли от чего покрепче. Федор знает, почему он прибегал к нему. Достоевский всегда казался более зрелым остальных его возраста, поэтому других так тянуло к нему как ко взрослому, и они искали в нем понимание, думая, что он сможет помочь.       «Заткнись и терпи.» — однажды сказал Федор Сигме в ответ на очередную истерику, испортившую чтение биологии, которую задали на домашнее задание. Федор терпеть не мог все нытье этого человека, но ему казалось, что он обязан его слушать, ему не позволяла совесть прогнать, потому что для человека, которого он любит, Сигма был важен. По этой причине он так долго терпел, помогал с проблемами дома, с проблемами в учебе и с самим собой.       «Я понимаю. Тебе больно.» — слова поддержки на все случаи. Неаккуратные, бездушные, без единой секунды подумать о чем-то большем, но Сигма принимал. Считал, что Федор искренен.       — Вот как? А мой опыт говорит о другом. Однажды мне пришлось убить отца возлюбленного, чтобы занять его место. И знаешь, что он мне сказал?       

***

             «Как же сильно я тебя люблю.»       Стоя перед зеркалом, Гоголь думает о том, как перестать отводить взгляд от самого себя.       «Я так тебя люблю.»       Он представляет Сигму и снова отводит глаза.       «Я люблю тебя.»       Вновь попытка, он смотрит в свои глаза до упора и видит лишь какое-то истощение.       «Я…»       — Коля, Коля, ты где? Давай напичкаемся травкой и наркотой, как в американских фильмах, и умрем, как самые измученные и непонятые люди на свете? — в комнату врывается парень его лет. Это сосед по комнате, которую он снимает, а точнее — Дазай владелец квартиры, — Ой-ей, кажется, я помешал? Куда-то намылился? Я тоже хочу!       Гоголю кажется, что они и так, как в американских фильмах. Темная комната, два парня с проблемами по горло, о которых оба не разговаривают, но прекрасно знают и, конечно же, эта их улыбка друг другу дополняет образ людей, которые со скоростью света кинулись бы под землю, как только смогли. Но Гоголю раньше нравилось жить, он желает вернуть это. Он не хочет умирать от безответной любви. Себя-то он любит.       — Нет. Мой друг меня позвал на встречу. И предложил, кстати, тоже самое, — он заливисто смеется и поворачивается наконец к Осаму, до этого смотря на него через зеркало.       — А выглядишь, будто на светскую вечеринку собрался, а не в притон отвергнутых и несчастных, — оглянув друга и его официальный вид, он с подозрением сгибает бровь, — В общем! Тогда я точно с тобой.       Они не имеют ничего общего друг с другом, ни знакомых, ни интересов. Дазай на медицинском, а Гоголь уже выпустился с архитектурного, познакомились прямо тут. Дазай неплохой друг. У них обоих много сил, чтобы творить какую-нибудь херню, поэтому они быстро сошлись. С Осаму, как в детстве.       — Я не уверен…       — Да все норм. Ты же знаешь, я легко завожу знакомства, — хлопает его по плечу Дазай и тянет на выход, — Я недавно такую девушку встретил! Ты не представляешь…       

***

             Когда они сидят в большом зале, все одеты официально, в отличие от Дазая, а впрочем, это действительно не помешало ладить с другими. Это мероприятие устроено в честь годовщины казино Федора, который и пригласил Гоголя сюда. Поэтому он не хотел брать с собой Осаму.       — Слушай, а где наркота?.. — шепчет он на ухо Николаю.       — Тихо, — шикая в ответ, он толкает друга в бок, когда выходит Федор. Наверняка с неподготовленной речью.       — Я рад видеть вас тут. Сегодня тридцатый юбилей нашего казино, которое открыл прекрасный человек, погибший трагичной смертью от рук до сих пор не пойманного преступника, — он произносит это с правильным тоном, а зрители вспоминают ту «трагедию», и с грустной улыбкой он продолжает, словно пауза была для того, чтобы собраться с силами, — Мы долгое время работали вместе над этим местом, каждый раз совершенствуя. Я занимаю пост директора всего три года, но будьте уверены — вы в безопасности, как и раньше, — Федор отличный актер, директор и импровизатор. Гоголь думает лишь о том, что за ложь скрывается в словах. А больше всего внимания забирает Сигма, стоящий сбоку от главной фигуры, наверняка впервые за долгое время так счастливо выглядя, — В настоящее время в казино входят не только игры, но оно и предоставляет гостевые номера для отдыха, разнообразные представления, поставку товаров, а также, с недавнего времени, — аукционы, — когда Николая замечают, Федор заметно меняется; улыбается, приподняв брови, — Это место будет все время расти. Пожалуйста, веселитесь и отдыхайте в полной мере, давайте хорошо отпразднуем сегодняшний день.       — Вот это да. Целая преступная организация какая-то, — после услышанного Дазай смотрит на Гоголя и его гляделки с Федором, — Это тот твой друг? С какими важными личностями, оказывается, знакомы мои друзья.       — Да… друг, — остраненно отвечая, Гоголь встает, в то же время, как спускается со сцены Федор и идет к нему, наблюдая, как он разговаривает с Сигмой.       Пока он добирается, ему кажется, что так оно было всегда; Гоголь пробирается сквозь шум и толпу, сквозь прочую преграду на пути. Идет за Сигмой и Федором, он к ним приближается, но еще секунда, и они исчезают.       Он оглядывается по сторонам, пытается глазами найти нужные силуэты, но не видит их. Сердце от чего-то бьется сильнее, и дело не в нехватке воздуха. Федор улыбался, словно пытался показать неизбежное.       — Ты по-особенному красив, тебе идут костюмы, — из ниоткуда звучит расслабленный голос Федора, он снова оборачивается, но его уже ловят за запястье, разворачивая к себе, — Я тут.       — Федор, — вздыхает Николай, наконец найдя его, — А Сигма где?       — Гуляет, наверное. Мне откуда знать? — изгибая брови, он смотрит на лицо Николая и сплетает с ним пальцы, подкладывая в руку какой-то предмет, наощупь похожий на рукоять, — Боишься? Я его не буду трогать.       — Что ты делаешь? — он стряхивает рукой, раздраженно смотря на собеседника, собираясь посмотреть, что в руке, но Федор прерывает.       — Посмотри туда, Коля, — снова его паршивая улыбка, от которой, как обычно бывает, распирает внутри.       Когда лицо поднимают в сторону верхних этажей, Гоголь видит Сигму, но и какого-то мужчину, который грубой хваткой куда-то тащит его за собой. Сигма падает на пол, сопротивляется, но ноги, которые пытаются сбежать, не помогут даже облегчить боль, пока тащат за волосы — запутываются. На секунду Николай чувствует равнодушие — это выглядит как фильм; сцена со всеми яркими признаками будущего изнасилования.       — Статус товара: продан, — шепот Федора возвращает в реальность, и в голове трещит: «Сигма в опасности». Это чувство пробирает до костей, до сжатых кулаков, до чистой ненависти, которую вновь пробудили. Как в тот раз, только в этот он сможет исправить положение Сигмы.       Гоголь пытается собраться, но первое, что приходит на ум, это то, что неудивительно, Федор бы не позвал просто так, не будь здесь какого-нибудь представления. И его начинает выводить скорее это, чем то, что может случиться.       — Ублюдок, — шипит Николай, хватая Федора за воротник, сильно сминая в сжатых пальцах, но Федор бесстрашен, его не смогут ударить. Так было всегда, Федор всегда останется безнаказанным.       И оттого Николай бросает эту идею, отталкивая от себя Достоевского, чтобы побежать за Сигмой.       

***

             — Федор, — устало тянет Сигма, задирая голову к небу, и щурится от солнца. Они только вышли из ресторана, где была встреча с человеком, — Зачем нам это представление?..       — Потерпи. Просто хочу увидеть, как Николай будет спасать тебя, — Федор говорит равномерно, смотря на Сигму, и думает, что тоже хочет посмотреть на небо, но не решается. Должно быть, по причине ужасного яркого света от солнца, — Просто хочу посмотреть какого это будет, если…       — Хорошо. Я понял, — улыбается фиолетововолосый, видя вместо четкого изображения Достоевского уродские пятна после солнца.       

***

             Николай в небывалой ярости, он бьет в лицо мужчине с такой силой, что не видно и очертаний чего-то человеческого в этом мессиве. Злость будит чувство адреналина, кажется, перестать он просто так не сможет. Это чувство, когда он наносит еще один удар рукой, словно что-то в нем освобождается, словно что-то, что он не мог сделать, наконец произошло. Это что-то больное, давно саднящее, душевное, но вылиться могло только через это.       — Довольно, Коля.       Голос Федора глушится, его почти не слышно, слова пропадают в звуках всплеска крови. Он наблюдал за этой сценой и думает, что действительно то, что его спасет от Николая, это их «дружба». Он хотел посмотреть, каков будет его прекрасный друг, будь вместо Федора другой человек. Он всего лишь хотел посмотреть, насколько сильно Гоголь сдерживает себя.       — Ха-ха!.. — это действительно забавно, ведь, не связывай его прошлое с Николаем, валялся бы в таком же безобразном виде уже давно. Но эта сцена выглядит так… привлекательно, — Да он мертв, отстань от него, — он отвлекается на то, чтобы поджечь кончик сигареты, и почти прислоняет к губам фильтр, но та быстро потухает из-за ветра на крыше, — Куда нож дел?       Нож?..       Гоголь словно оцепенел, он смотрит на тело, над которым навис, оно не дышит, не сопротивляется. Мешает сбоку зрения какой-то блик, и Гоголь замечает, что кровь идет из-под тела, в районе спины.       — Сигма… — Николай зовет его жалобным голосом, сводит брови в какой-то ужасной муке, убирает руки от тела, хочет их вытереть, но не знает об что, — Зачем все это?.. Я ведь просто влюблен. Разве я не могу? — кажется, это конечная для Николая, он не может принять факт чей-то смерти от его рук из-за чертовых игр с ним. Но он не смог в этот раз сдержаться, а Федор знал и пользовался — этот метод всегда с ними, — Я не хотел…       — Как раз таки хотел, — задумчиво тянув слова, он решает продолжить игру и передает погасшую сигарету Сигме, стоявшему позади, — И сделал бы это со мной, не так ли?       — Нет.       — Я думаю, ты представлял меня на его месте.       — Неправда.       — Или… Сигму?       — Нет, ты не прав. Перестань! Хватит! — его голос срывается на крик, но он был жалок, ломался от плача, который в то же время пытались сдерживать, — Прошу, Федор, хватит. Я устал, — будет правильно взять и уйти отсюда, но он не может отлепить колени от пола и перестать лицезреть мертвое тело, глаза больше некуда девать, — Сигма, извини меня, я не должен был так кидаться на него, я ведь знал, я…       — Все в порядке, — Сигма перебивает, влезает в речь Гоголя как можно бесцеремонно; слова по содержанию должны быть приятны, но Сигма просто обошел слова: «мне все равно.»       — Нет, я знаю, что я поступил…       — Все в порядке? Кажется, наш Николай все время хотел сделать это. Ну как? Выплеснул то, что так долго не мог сделать?       Это снова то чувство: хочется убежать в слезах, закатить истерику, закричать, биться об стену и все, чтобы сбежать от этой мерзости. И хочет от этого сбежать не потому, что не хочет решить проблему, а потому, что это не хотят решать другие. Его возлюбленный, его лучший друг детства, они идут против, и Николай не может ничего сделать. А ком в горле превращается в тяжелую тошноту. Они, как в детстве — кто-то дразнит, кто-то соучастник, а кто-то жертва.       Он хочет снова начать говорить, но не может подобрать слова, чтобы его не перебили. Чтобы перестали делать больно.       — Если я буду тебя любить, ты перестанешь? Если я буду заботиться и быть всегда рядом, ты не будешь продолжать делать это?       — О… Вот так ты решил со мной играть, — Федор тихо смеется, задумчиво сложив руку к подбородку, — Нет… Наверное, нет. Ты знаешь, в каком мире я живу. Я говорю о том, что внутри меня, в моей голове. Я хочу истинного счастья, а не быть… Вон, как Сигма, — махнув на парня сзади рукой, он подходит медленными шагами к Николаю, — Быть нелюбимым, но отчаянно радостным от внимания любимого человека — это не для меня, Коля, — почему-то его голос звучит необычно. Бодро. Несмотря на спокойный тембр, мечтательно и как-то по-доброму, — А раз я не могу этого, то почему ты можешь быть счастливым? Я имею в виду, — он обрывается и зарывается в волосы Николая, поворачивая к Сигме, заставляя смотреть, — Что со мной было не так? Я был недостаточно милым?       Гоголь изворачивается, упрямится. Все слова Федора так оскорбительны, но почему Сигма ничего не отвечает? Почему?!       — Тебе нравится фиолетовый? Белый? Тебе нравится, когда все время улыбаются? Или тебе нравятся мальчики его телосложения? — все не отстает Федор, сжав руку сильнее.       — Мне нравится он. Я люблю его, — бессильно отвечает Николай, еле перебирая губами. Ему больно смотреть на Сигму, ему не нравится смотреть на него, он бы хотел обнять его, — Я всегда… очень люблю…       — Что ты в нем любишь, твою мать?! Что ты чувствуешь к нему, кроме гребаного желания спасти?! — с размаху он бьет рукой по лицу Николая, — Ты уже не отличаешь это чувство и влюбленность! Потому что ты просто нуждаешься в его безопасности, — когда он бьет со злости снова, Николай почти не придает этому значения, чужие слова были…       Не дождавшись ответа от Николая, Федор отталкивает его от себя и встает, поправляя костюм.       — Итак, Сигма, — говорит уже спокойнее Федор, возвращая себя в обычное состояние, — Хочешь что-то добавить нашему другу?       — …Нет, — через какое-то время отвечает Сигма, смотря на всю картину, — Хватит на сегодня, поехали домой. Ты перебарщиваешь, — кажется, он тоже устал и хочет прекратить.       Федора это не устраивает.       — Тебе разве…       Но Николай встает раньше, привлекает внимание Федора, заставляя того замолчать.       — Я готов сделать это, — его взгляд выглядит лишь на секунду полным сочувствия, но в другую он ударяет Федора в скулу и тот отлетает к огорождению. Не будь он высоким, точно упал бы.       — Это было неожиданно! Мне нравится твой…       Но его бьют снова, руки уже ноют от ударов, которые успели нанести, но в отличие от прошлого раза, Николай в обычной печали. Он хочет перестать, но не имеет возможности, потому что Федора иначе было не успокоить.       — Почему с тобой нельзя иначе? Почему ты не можешь отстать от меня? Хочешь, я уеду навсегда? Хочешь, я больше никогда не буду иметь связь с Сигмой? Хочешь, я…       — Ничего не хочу из этого, — Федор сплевывает кровь, поднимает глаза и с ужасной любовью касается его щеки своей рукой. Ему кажется, что сегодня должно это все закончиться, что сегодня ему тоже не хочется доставлять боли Николаю, — Убей меня.