Мир Раона

      В темноте на неровном каменном полу лежало слегка покрытое пылью яйцо. Твердая иссиня-черная скорлупа надежно защищала маленькую жизнь внутри себя, не давая жестокому миру дотронуться до неё, не желая отпускать. Но маленькая жизнь, несмотря на это, рвалась наружу. Упрямо, целеустремленно, настойчиво, наполненная любопытством. В конце концов скорлупа сдалась и треснула. Первым показал себя миру твердый лоб с шишечками, которые в будущем превратятся в два рога, идущих назад.       Яркие сине-голубые глаза осмотрели окружающее пространство, после чего новорожденный всеми имеющимися конечностями доломал свой домик, сделал глубокий вдох и замер, привыкая к новому ощущению. До этого его тонкая, блестящая от жидкости, в которой он провел всё это время чешуя не чувствовала ничего, кроме твердой гладкой скорлупы. Теперь же появился холод пещеры, мгновенно окутавший малыша, заставляя его дернуться, чтобы стряхнуть влагу. Он неумело попытался встать на все четыре пухлые лапы, но те предательски дрожали, не давая подняться. Малыш недовольно фыркнул, как вдруг заметил движение       Звук возни привлек внимание человека, сидящего за столом в соседнем помещении. Он подошел проверить, что не так и замер, уставившись круглыми глазами на маленькое чудо с крыльями посреди медленно исчезающей скорлупы. Мужчина очнулся первым. Он отпер дверцу решетки и решительно двинулся к новорожденному. Малыш уставился на первую форму жизни, которую видит. Откуда-то он знал, что это человек, что он сейчас сильнее его, но в будущем не будет стоить даже самой маленькой чешуйки на теле. А еще он откуда-то знал, что первый, кого он увидит, будет заботиться о нём. Только дракончик открыл рот, чтобы издать приветственный звук наклонившемуся к нему человеку, как тот что-то надел ему на шею и застегнул замок. Малыш замер в удивлении. То чувство, что всегда было с ним, которое он до этого не замечал, то что было частью него, вдруг пропало, словно его никогда и не было. Мужчина грубыми рваными движениями сковал цепями лапы дракончика, после чего встал и вышел за пределы решетки. Заперев и подергав для верности пару раз дверь, он умчался куда-то вглубь пещеры.       Малыш пару раз моргнул глазами. Холодная грубая сталь врезалась в нежную чешую, причиняя неудобства. Это был первый раз, когда он почувствовал боль, первый раз, когда боль причинил ему человек.

***

      С того дня прошло некоторое время. Дракончик знал о времени, но не мог нормально определить его. Не было никаких окон, чтобы увидеть, что происходит снаружи, не было часов. Только люди, приносящие ему в тарелке непонятную водянисто-густую субстанцию, которую приходилось есть, потому что не хотелось покинуть мир, едва придя в него. В первый раз, когда он отказался от еды, ему влили насильно в маленькую пасть, что-то грубо говоря, какое-то короткое слово, от которого хотелось плакать, но ни один гордый дракон не будет плакать, так говорила ему его природа.       Отличающийся от других представителей его вида, юноша подошел в решетке, глядя на драконьего ребенка непонятным взглядом. Отличие было не только в том, что он одет богаче и опрятнее, но и в том, какой взгляд он имел. Все остальные своим поведением показывали, что он тут самый главный. Он схватил тонкими пальцами подбородок дракончика, повернул в разные стороны, разглядывая и что-то сказал, улыбаясь, после чего сел на диван и махнул рукой.       Что было дальше, малыш предпочел не запомнить, спрятать в глубины своей памяти и никогда не вытаскивать, не думать.

***

      Мерзкая дурнопахнущая еда, непроходящая боль, спертый воздух, почти постоянная тьма вокруг, тишина, изредка прерываемая звуками, которые издают противные злобные люди где-то за поворотом коридора пещеры, звон цепей — вот что наполняло каждую минуту жизни дракончика. Но, несмотря на положение, он учился тому, до чего мог дотянуться или уловить тем или иным органом чувств. Душа дракона требовала свободы, даже если детеныш, всю свою жизнь проведший взаперти без нормального общения, не понимал, что это такое.       Дни шли за днями, превращаясь в недели, недели становились месяцами, а те — годами. В маленькой голове созрел план, тщательно обдуманный, но когда приблизился день его выполнения, всё вдруг изменилось.