Художник может быть один

      В рыжее марево заката уходили серебристые самолеты. Аэропорт гудел знакомо, сколько друзей уже проводили, сколько встретили, а все равно до странного – не привыкнуть. Машка поднимала воротник коротенькой курточки и слезящимися глазами поглядывала на провожатых – Балу, успевший уже заобнимать её до синяков, что-то объяснял китайским туристам, которые решили, раз голова светлая в прямом смысле, то и в переносном сканает: он пытался то ли направить их к нужному терминалу, то ли к черту, потому что уставший и расстроенный, продолжал тоскливо следить за Машкой. Яша и оба Сани украдкой посматривали то на Шурика с китайцами, то на Машку с Андреем, который еще толком не успел ничего сказать – забежал в аэропорт только с пару минут назад.       – Миха должен успеть, он от родителей едет, – продолжал объяснять ей Князев, – говорит, что в пробке застрял.       – Не переживай, Пуш, я еще минут тридцать могу спокойно подождать, рейс чуть-чуть задержали.       Андрей что-то невнятно промычал. Он стоял напряженный, жевал губы и растерянно разглядывал Машку. Та, впервые за долгое время, выглядела спокойной и расслабленной – Гордеев, наконец, окончательно отвязался и от нее, и от группы, хотя иногда появлялись от него какие-то новости, которые Андрей продолжал старательно игнорировать.       – Ты только звони обязательно, ладно? – он даже не ожидал, что прозвучит так жалобно.       – Ну ты чего, Андрюш? Конечно, буду, куда я без вас? – она прижала свои холодные ладошки к князевским щекам и пристально уставилась в его блестящие глаза.       Он мягко положил свои руки поверх, пытаясь в полной мере осознать, насколько ему будет не хватать Машкиной рассудительности и поддержки, и вздохнул.       – И как только ты решилась уехать к нему, а? – улыбка вышла кривоватая и печальная.       – Ну, я бы, наверное, и не решилась, сложно с доверием, ну… после Гордея, – Андрей часто закивал. – Но в этот раз я получила благословение от нужного человека.       Андреевская бровь вопросительно взлетела.       – Балу одобрил кандидатуру, поэтому я спокойна, – она обхватила себя за плечи и посмотрела на Шуру, который все еще беседовал с китайцами.       – Ты же знаешь, что ему не безразлична? – Князев понизил голос.       – Знаю, это было сложно не заметить. Но он слишком долго был моим другом, поэтому я не могу видеть его кем-то иным, – она печально пожала плечами.       От этих слов у Андрея кольнуло где-то за ребрами.       Часы на большом табло мерцали красными цифрами, Машка поднялась с жесткого сиденья и одернула задравшуюся штанину.       – Ну что там, Пуш?       – Блять, он теперь вне зоны доступа, да что это такое, – он сердито смотрел в экранчик телефона, будто тот мог выдать ему местоположение Михи.       – Давай, Машенька, опаздывать нельзя, – Балу категорично прервал нервное ожидание и подвинул Машкин чемодан. – Дальше общей зоны терминала нас все равно не пустят, поэтому пора прощаться, – он раскрыл объятия.       Машка упала ему на грудь, смешно плюща аккуратный носик о Шуркины ребра. Когда она обнималась с Яхой, тот рукавом незаметно стирал набегающие слезы, Поручик потрепал ее по волосам и крепко прижал к себе, а Ренегат покровительственно чмокнул в затылок.       – До встречи, Пушистик, – очередь дошла до Андрея.       Машка пахла мокрой пичугой и подаренными Яшкой духами. В душе что-то скреблось и рвалось наружу, но Князев принял привычный насмешливый вид, стиснул ее в объятиях и чуть приподнял над полом.       – Задушишь, – прошипела Машка.       Андрей мягко рассмеялся.       Когда она прошла первичный контроль и уже не оборачиваясь, стояла в очереди к окошку, со стороны дверей в общий зал послышалось отчаянное:       – Машка! – и протяжное «а» потонуло в людском гомоне.       Но несмотря на это, Мария резко обернулась, а за ней обернулись и остальные. Расталкивая людей, к ним бежал лохматый Миха с картонным подарочным пакетиком. Один шнурок-ручка уже оторвался и он просто сжимал пакет пальцами за края. Машка в очереди заметалась, но стоящая за ней женщина что-то нашептала ей на ухо, и Маша ринулась обратно к друзьям. Инспектор у рамки закатил глаза, но пропустил. Она скакнула прямо Михе на руки и повисла на нем, как коала.       – Ты че думала, не попрощаемся с тобой? – бухтел он, придерживая ее за плечи.       Андрей только улыбался, глядя на эту возню.       – Это тебе, – когда Машка отлипла от него, подарок наконец перекочевал ей в руки.       – Я посмотрю сразу, что там, ладно, Миш? А то могут на таможне не пропустить.       – Да конечно, без проблем.       В пакетике обнаружилась маленькая бархатная коробочка, а в ней – аккуратные сережки-капельки.       – Какая красота, Миша! Спасибо тебе огромное!       – Это от нас с Князем, – он неловко поскреб затылок.       Машка метнула взгляд в сторону подошедшего Андрея.       – Ага, – подтвердил тот, – если бы Миха не успел, отправили бы тебе международной почтой. За счет опоздавшего.       – Ну че ты, я, это, с таксистом поцапался, ехал он медленно пиздец.       – На все у тебя найдутся причины, Мих…       – Так! – прервала их Маша. – Вообще-то тут меня проводы, так что без ссор давайте-ка.       – А че он… – уже беззлобно откликнулся Горшок.       И тут же замолк. Мария уже сноровисто надела серьги и обворожительно тряхнула головой – капельки качались в ушах и поблескивали.       – Тебе идет, – просиял Андрей.       Миша рядом только согласно затряс головой.

***

      О чем думает человек, чье сердце принадлежит тому, кто на него никогда не посягнет? Андрей пытался разгадать эту тайну, глядя на пьянющего Балу, который курил в форточку на кухне. Князев неотрывно следил за его рукой, чтобы тлеющий огонек сигареты не коснулся порядком запылившегося тюля, а Балу тоскливым взглядом провожал уходящий в ночной сумрак сигаретный дым.       – Теперь будет легче, – на выдохе выдал Шура, – понимаешь, с глаз долой, а потом и из сердца вон. Причинно-следственная связь.       Андрей в некотором восхищении слушал его разглагольствования и думал, как можно после бутылки водки и двух литров пива спокойно выговаривать «причинно-следственная».       – Че молчишь? Ты вообще должен меня отвлекать, успокаивать там. Сам же пришел, – Балу потушил окурок в чашке, на дне которой оставалась мокрая заварка.       – А чего мне тебя прерывать? Ты сам себе терапевт, сам разваливаешь себя на куски, сам собираешь заново. Мне влезать – только мешать процессу.       Балу хитро сощурился.       – Тогда может и с тобой такое провернуть?       Он, шаркая тапками, приблизился к газовой плите и чиркнул спичкой. Задрожал дальний огненный венок и послышался шум набираемой в чайник воды.       – Что ты имеешь в виду? – подозрительно откликнулся Князев.       – Да не прикидывайся, я уже почти пятнадцать лет наблюдаю за тем, как вы с Михой смотрите друг на друга глазами грустных тюленят.       Андрей фыркнул.       – Да ерунда это все, Шур. Может и было что, только не выгорело. Нам сближаться себе дороже, как лучший друг он мне действительно ближе всех, только вот если что-то мутиться будет с конфетами и цветочками, мы сожрем друг друга с потрохами, – последнее было сказано с неизвестно откуда взявшейся грустью.       – Откуда ты знаешь, – Балу оперся спиной о столешницу и на удивление трезвым взглядом смерил Андрея.       – От верблюда, Шур, – раздраженно отозвался он.       – Ну вот смотри, тебе явно претит вся эта история с поиском того самого, единственного или единственной, что очарует своими феромонами и увлечет в сказочное долго и счастливо, верно?       Князев скривился.       – Претит, – улыбнулся Шура. – Но ты даже не стараешься понять для себя, что сценарий не обязательно должен быть такой. Просто люди прут по накатанной, поэтому и требуют от остальных того же. Но мы же панки, у нас свой собственный путь.       Чайник на плите тоненько попискивал, закипая.       – Не понимаю, что ты пытаешься до меня донести, блин, – Андрей уронил лицо на ладони и начал его нервно растирать.       – Я пока сам не понимаю, – хохотнул Шура. – Ты какой чай будешь? Или, может, кофе?       – Просто черный кофе можно?       Балу застучал дверцами кухонных шкафов.       – Я это к чему, – не отрываясь от насыпания кофе в щербатую чашку продолжил он, – ты хотя бы знаешь, что чувствуешь, когда Мишка рядом?       Несмотря на то, что к этому вело, Андрей растерялся.       – Ну, что я могу чувствовать. Мне с ним спокойно как-то и одновременно такой приятный нервяк, знаешь? Будто в детстве, когда просыпаешься в свой день рождения и знаешь, что будет какой-то сюрприз.       Стукнули чашки о стол и послышался запах дешевого растворимого кофе. Балу сел напротив, привычно подгибая под себя ногу и жестом дал понять, мол, продолжай.       – Мне просто кажется, что он хорошо так считывает меня. С ним пишется легче, вообще придумывается. Он накидает, накидает каких-то идей, может, все и херней окажутся, но вот эта движуха заряжает, понимаешь? Сразу хочется что-то еще выдать.       – Это родство душ, Андрюха.       – Может быть, кто знает.       Вдруг, Балу немного замялся.       – Слушай, могу спросить кое-что? Если неприятно, скажи сразу, я заткнусь.       Князев осоловело вскинул глаза.       – Да спрашивай, конечно, че ты.       – Тогда, на ДДТшном фестивале, когда он подменил таблетки, – Андрею показалось, что он начал стремительно трезветь, – у вас что-то было? Он тогда не объяснился, мяться начал, а у тебя я спрашивать побоялся.       Глубокий вдох. Толчком выпустить весь воздух.       – Не было, Шур. Знаешь, как, ну он меня к полу прижал, может, с запаха одурел, скорее всего. Я тогда вдруг резко расклеился и рыдать начал, все это было так странно и пугающе. Он сразу в себя пришел, а потом ты появился. Поэтому я… ну, не вменяю ему тот случай ни во что.       Казалось, с души Шуры упал доселе неведомый груз.       – А ты чего думал, что он меня того… изнасиловать успел, что ли?       – Блять, Андрюха, – Балу нахмурился и махом выпил свой кофе. – Пойми, я не знал, что и думать, он же бестолковый такой, я конечно не предполагал, что он тебя обесчестил или типа того, но, когда такая херня происходит, волей-неволей мысли сами закрадываются.       Повисло неловкое молчание.       – Хотя, – продолжил Балу, – после того, как вы успели пососаться перед тем концертом, я вообще запутался.       Странно, именно когда речь зашла о поцелуях, а не о предполагаемом трахе, Андрей залился краской, аж уши запылали.       – Ты ждал четыре года, чтобы поговорить об этом? Я понял тогда, что ты не дурак и сам догадался обо всем.       – Ну так что, – он повеселел, – все-таки были конфеты-цветочки?       – Да я бы не сказал, – Андрей отмахнулся. – Мы вскоре после этого поссорились с ним, из-за того, что Гордей от нас с тобой пиздюлей тогда отхватил. И как-то забылось все.       – Ну вот с тех пор он и смотрит на тебя, будто сказать что-то хочет, да не решается. Может это, Андрюх, как нормальные люди, словами через рот попробуете?       Попытавшись проморгаться, Князев уставился на Балу.       – Слушай, я пришел выяснять, чего ты не ходишь на репетиции, а ты успел меня напоить, заделался сводней и сватаешь мне Горшка, как вообще так обернулось?       Балу только продолжал улыбаться.       Спустя минут пятнадцать, после спешных андреевских сборов и смазанных просьб явиться-таки на репетицию, Балу по памяти набирал номер Михи.       – Але, – глухо откликнулись на том конце провода.       – Здорово, Гаврила.       – Е-мое, пропащая душа. Че ты там, отгоревался?       – Да почти. Слушай, я че звоню. Есть вопрос один.       Балу знал, что этого спаивать не нужно, чтобы он выдал все как на духу.       – Ты что чувствуешь, когда Андрюха рядом?       Послышались помехи и в трубку засопели.       – Ну, знаешь, я будто слышу музыку и немного дурею, понимаешь?       – Понимаю, Мих.

***

      – Только давай договоримся, что ты не будешь как на прошлых съемках ходить с кислой рожей и пиздеть про непрофессионализм, ладно? – Пор лохматился перед зеркалом и краем глаза поглядывал на Андрея.       – Я все еще считаю, что с «Проклятым» херня вышла лютая, так что не обещаю, – Андрей поднял руки, чтобы костюмер застегнул на нем ремни от доспеха. – Тебе вообще съемки тогда понравились из-за того, что ты у местного увел мопед и разъезжал по деревне с диким воем.       Щиголев пропустил это мимо ушей и с интересом принялся разглядывать наряд Князева.       – Это вообще, что такое? Напузятник? – он гоготнул.       – Это часть нагрудника. Целиком он не налезает, поэтому мы просто закрепим на кольчуге переднюю часть ремнями, – ответил за Андрея костюмер.       Поручик уже откровенно заржал, а Князь насупился.       Ну не влезает он последнее время в некоторое шмотье, что тут поделаешь? А так хотя бы в клипе не будет видно, что у него животяра вырос. В конце концов, когда это панки следили за внешней приглядностью?       – Можно потуже, – буркнул он.       – Вам удобно будет? Ремни не давят? – серьезно поинтересовался костюмер.       – Нормально, – коротко отозвался он.       – Как знаете, – пожали в ответ плечами.       Князев втянулся и ремешки затянули еще на пару блочков.       Между дублями все отгоняли назойливых комаров и прихлебывали принесенное заботливым Яшей пиво. Порой оператор подснимал что-то вне сценария – устроивших потасовку Горшка и Балу, кривляющегося Ренегата, Поручика и Яшу, которые дурачились у костра, стараясь не подпалить данные в аренду костюмы.       Андрей старался незаметно растирать бока, куда больно впивались, даже через кольчугу, ремни и край нагрудника. Сама кольчуга, которая тоже была слишком впору, натирала в подмышках. Хотелось страдать ерундой и блажить вместе с остальными, но он только тоскливо порой поглядывал на происходящее. Когда все прочие сцены были отсняты, осталась та придумка, где они лежат вповалку друг на друге. Пока оператор закреплял камеру на штативе повыше, Князь первый увалился на траву.       – Да подождите, мы хотя бы что-то подложим, чтобы не на голой земле лежать! – послышался откуда-то голос Хаттина.       – Да зачем, блин. Че мы, не панки что ли, е-мое! – весело откликнулся Горшок и растянулся рядом, положив голову Андрею на плечо.       Жесткие от лака волосы Михи щекотали открытую князевскую шею. Тяжесть была привычной и приятной, от друга пахло сигаретами, пивом и еще чем-то странным – смесью запаха самого Горшка, смешанного с духом от театральных костюмов. Лежать было хорошо, так меньше давили ремни. Рядом пристроился Шура, боднув лбом Андрея в висок; у второго плеча возился Поручик, а на Шурика, судя по звукам, частично пытались улечься Реник с Яхой, который что-то бурчал про почки, которые можно застудить.       – Фонограмма пошла! Мотор, начали!       Осознав, что стирать грим – гиблое дело и тут поможет только душ, он начал искать, куда можно было бы выбросить испачканные бутафорской кровью и небутафорской грязью салфетки. Остальные уже успели переодеться и уехать в город – кто-то из съемочной группы направлялся в нужную сторону.       – Доспех классный, блин, тяжелый как настоящий прям! – появившийся как черт из табакерки Горшок застал Андрея врасплох.       – Я думал, ты уехал с остальными.       – Да нет, Андрюх. На самом деле я, это, хотел к тебе на пару дней напроситься. Родители на дачу свалили, я не хочу один дома куковать сейчас, а на даче припахают, е-мое, – он обезоруживающе улыбнулся.       – Ну, куда я от тебя денусь, поехали, – Андрей пожал плечами.       Таксист косо поглядывал на них – фальшивые шрамы и раны на лицах были хороши, почти неотличимы от настоящих. Плюс ко всему лохматый и вечно ржущий Миха не производил впечатления правопослушного пассажира. Андрей еле сдерживал смех, когда от слишком резких горшковских звуков мужик на водительском особенно нервно подбирался. Когда наконец, прибыв к месту назначения, они расплатились и вышли, «Волга» с резким визгом стремительно отбыла.       Они неприлично громко заржали.       Уставший и немного захмелевший, Андрей возился с дверным замком, пока Горшок разглядывал его, прислонившись к соседской двери.       – Силь ву пле, – дверь наконец поддалась, и Князев шутливо пригласил Миху в квартиру.       Тот залетел в прихожую, по-хозяйски, стянул носком одного ботинка второй и замер.       – Чего застыл?       – А чего у тебя трюмо закрыто?       И на самом деле, Андрей с неделю назад сложил зеркальные створки, когда глядеть на себя стало совсем тошно.       – Да я пыль протирал, чет так и осталось, забыл, наверное, – он старался звучать непринужденно.       Горшок только невнятно что-то промычал.       – Иди, руки мой, я пельменей сварю, очень уж жрать охота.       – О, – Миха сразу засветился, – пельмени – это тема.       Предложить, собственно, кроме пельменей, было и нечего. Андрей каждый раз обещал себе, что купит овощей и зелени и перестанет усугублять ситуацию, но каждый день было то лень, то ненависть к собственному телу возрастала настолько, что ни о какой заботе о нем речи даже и не шло. Иногда он срывался на чистый голод, полоская желудок водой, а потом заедал все это жаренными макаронами с майонезом. И снова сидел в жалости к себе и ненависти в том же направлении.       Он высыпал полпачки в закипевшую воду и, звеня ложкой, принялся помешивать, чтобы потом не отскребать тесто со дна кастрюли. Миха слонялся по квартире, разглядывая новые рисунки, пришпиленные булавками к стенам.       – О, этот на Яху похож!       Возможно, Андрею льстило то, с каким неугасаемым интересом ко всему тому, что он делал, относился Миша. Восхищался наивно так, по-детски, загорался идеями и продолжал развивать мысль, которая порой заходила у Князева в тупик. Снова и снова возвращался к старым наброскам текста и рисункам, будто видел их впервые.       – Идем есть, – странно уязвило то, как обыденно это прозвучало.       На секунду он задумался, что одиночество стало рутиной: пока все вокруг обзаводились пассиями-симпатиями-зазнобами, он упрямо охранял свой покой. Хотелось ли подобным образом заботиться о ком-то и получать в ответ что-то похожее? Возможно, только вот въевшееся в кости и мясо отшельничество вряд ли позволит подпустить кого-то слишком близко. Разве что, того, кто уже был ближе остальных.       Андрея всегда забавляло то, как Мишка ест – торопливо, смешно кривя губы, фырча от слишком горячего. Свою порцию он проглотил живо, а теперь сидел и прихлебывал оставшийся бульон.       – Хочешь еще? Я, кажется, наелся, – Андрей пододвинул свою тарелку к Мише.       Тот странно уставился на него.       – Сам же говорил, что жрать охота, а съел, блин, два пельменя, – он недоуменно смотрел на Князева.       – Да чет аппетит пропал, Мих.       Горшок пожал плечами и, недолго думая, закинул в себя и порцию Андрея.       Часы уже показывали первый час ночи. Они лениво болтали на кухне, свалив в раковину всю посуду и залив ее водой – Андрей знал, что от Мишки толку нет никакого, а отмывать утром засохшие тарелки и кастрюлю не хотелось.       – Я постелю тебе на тахте, – поднявшись, он улыбнулся, глядя на разомлевшего от сытости и усталости Мишу.       – Ага, спасибо, – тот уже уронил голову на руки и полудремал.       – Шел бы ты в ванную, а.       Пока Горшок намывался, Андрей успел достать запасной комплект постельного и сволок с антресолей одеяло. Ожидая своей очереди в ванную, он стащил с себя футболку и, открыв одну створку трюмо, разглядывал масштабы урона: на коже алели выпуклые красные полосы, щиплючая мозоль на подмышках саднила при каждом движении руки. Но, почему-то, это его не расстраивало. Он сгреб в ладонь мягкий бок и стиснул, пока кожа между пальцами не начала белеть. Отпустил, меланхолично глядя, как проступают следы от ногтей и понуро уткнулся лицом в ладони. За всем этим самобичеванием, он не услышал затихший шум воды и подошедшего со спины босоногого Горшка, закутанного в полотенце.       – Охуеть, это у тебя от костюма так? – послышалось над ухом.       Андрей оторвал ладони от лица и, оторопев, уставился на Миху. Чудовищно хотелось прикрыться, хотя тот его без футболки столько раз видел – и не сосчитаешь; но ни разу в столь уязвленном состоянии.       – Андрюх, ты чего-то сам не свой, че творится, а? – он стоял близко, от него пахло дегтярным мылом и мокрыми волосами.       Так и не обернувшись, Андрей таращился на Мишку в зеркало – тот стоял за его левым плечом, растрепанный, и прожигал типично горшковским испытующим взглядом.       «Да все в порядке» застыло у Князева поперек глотки – с Мишей так не проканает. Он уже медленно влезал ему под кожу своей проницательностью, пытаясь угадать его загоны.       – Да разжирел я, Мих, аж бесит, – он пытался ответить грубо, чтобы за этим не открылись его переживания.       – Жрать постоянно охота? – Горшок не отставал.       Оставляя за собой мокрые следы на полу, он подошел еще ближе и дышал теперь куда-то в затылок.       – Не совсем, – Князев замялся, – тут в блокаторах дело, знаешь.       – В смысле?       Андрей устало вздохнул и решил, что, если не выдать Горшку всего, тот не успокоится.       – Я несколько раз менял препарат, понимаешь, то один с рынка пропадет, то другой, из-за этого гормоны скакать начали, и вот как итог, – Князь с явным отвращением на лице шлепнул себя по оплывшему боку. – Еда тоже свое дает, нервничаю, а из-за этого жру всякое как ни в себя. Как хряк уже стал совсем, – он уставился куда-то в пол.       На истерзанные бока неожиданно легли прохладные руки. Андрей вздрогнул и уставился в зеркало – Мишка уткнулся носом ему куда-то за ухо и дышал тепло, а ладони ласково гладили от поясницы до живота.       – Миха, – осипло выдохнул Андрей.       Загривок мурашило от мягких прикосновений носом и щекотного дыхания, прохладные ладони студили свербящую болью кожу. Горшок легко толкнул Андрея под колено и тот, шатнувшись, уперся ладонью в стену рядом с зеркальной створкой. Мягко ухватив под живот, Мишка льнул к нему, прилипая еще влажной кожей. Андрей таращился в зеркало, не мигая, на шального Горшка, который уже мокро возил губами по зашейку. Все это хмелило и мазало, ноги, казалось, вот-вот подломятся и он растянется на полу, таща за собой вцепившегося в него мертвой хваткой Миху.       – Дурак ты, е-мое, – он наконец перестал тереться лицом о Князева и ответно уставился на того в зеркало. – Ты красивый до опиздения, Андрюха. И живот красивый, и ноги красивые, и руки, и бока, и лицо… – на последних словах кончалось дыхание, и он уже просто шипел ему в ухо, как удав, по-змеиному же стискивая Андрея в объятиях.       Андрея же колотило – от близости такого открытого Горшка, от этой лести, которая выговаривалась Михой как истина в последней инстанции, от собственного голода по прикосновениям. Хотелось выпростаться, сбежать и завернуться в одеяло, и, одновременно с этим, чтобы его трогали-трогали-трогали до кровавых мозолей. Все это походило на горячку, он ощущал, как в паху свербело зарождающемся возбуждением и понимал, что Миху тоже кроет – он вжимался в него через полотенце, не решающийся сделать шаг дальше.       – Можно тебя… потрогать? – осторожно спросил Горшок.       – Да, да, пожалуйста, – дрожащим шепотом ответил ему Андрей.       В трясучке, Миша дергал его за пуговицу на джинсах, которая, будто издеваясь, застряла в петле. Горшок, тихо смеясь, уткнулся носом в затылок Князева, стараясь успокоить трясущиеся руки.       – Я как девственница, блять, вообще руки не слушаются.       – А чего зазорного в том, чтобы быть девственницей, – задето ответил Князь.       Отражение Горшка снова выглянуло из-за андреевского и воззрилось с удивлением.       – Подожди, ты что, никогда не…?       Андрей было дернулся, чтобы вырваться из оплетающих его рук и позорно сбежать, но объятия сомкнулись пуще прежнего.       – Да блин, Андрюха, я не смеюсь над тобой, я просто спрашиваю!       Вырываться Князев прекратил и с вызовом уставился в глаза отражению.       – Да, я не трахался!       Гребаная тридцатилетняя целка.       У него было столько возможностей переспать с кем-нибудь – в туре, на тусовках, на фестивалях, но он все воротил нос, потому что хотелось как-то по-другому.       С кем-то другим.       А теперь он расплачивался за свою неопытность. Вот сейчас Мишка осознает, что за неликвид ему попался и точно отступится. Но тот продолжал таращиться на него в зеркало и, не отрывая взгляда, уже твердой рукой вытолкнул пуговицу из петельки. Собачка мягко съехала вниз по молнии.       – Тебя все еще можно потрогать?       Тяжело дыша, Андрей закивал.       Миша провел языком по ладони – как же блядски он выглядел в этот момент – и торопливо втиснулся пальцами под белье. От прикосновения к члену, Андрей, постыдно хныча, втянул в себя воздух. Мишка касался нежно, но настойчиво, хотелось прильнуть к ласкающей руке и никогда от нее не отлипать. Задницей Андрей чувствовал, как Горшок торопливо потирается о него сквозь полотенце и осознание происходящего топило его в жарком мареве. Мишка касался все острее и ускорялся, продолжая дышать пылко в загривок. Князев уже не хныкал, а тихо подвывал – казалось его вот-вот разорвет от новых впечатлений. Когда неожиданно затопило, а после схлынуло, он больше не смог держаться на ногах и Миха осторожно ссадил его на трюмо. Не желая отцепляться, Андрей потянул его за полотенце. Горшок полупьяно привалился к сидячему Князеву и уткнулся лбом в зеркало над его головой. Андрей мягко спустил полотенце с его бедер и осторожно прикоснулся к Михиному члену – ощущение было странно-будоражащим. Мишка над ним промычал непривычно высоким голосом. Провести вверх-вниз, еще раз, Андрей неотрывно любовался напряженными бедрами и судорожно поджимающимися на ногах пальцами. Скоро Миша затрясся, пачкая Андрею руку и задушено простонал:       – Блять, Андрюх, это было охуенно.       Пока в ванной Андрей приводил в порядок себя, он явственно ощущал, что Миха не ушел спать ни на какую тахту, а маячит тут, за дверью. Он вышел, распаренный и Мишка тут же оказался рядом.       – Андрюх, – он бегал глазами то по обоям, то проскальзывал по князевскому лицу, – я это серьезно, не на один раз, понимаешь?       – Понимаю, Мих. Давай утром поговорим, а?       Горшок торопливо закивал и нехотя поплелся к тахте.       – Ляжешь со мной? – неожиданно даже для самого себя, предложил Андрей.       – Да! – резко откликнулся Горшок.       Белье на тахту Князев расстелить все равно так и не успел.