Расскажи мне о своей катастрофе

                    Кэйа просыпается от металлического звона, раздавшегося с улицы. По чертыханию Эльзера он понимает, что нерасторопные работники снова уронили бочку. Он лишь надеется, что:              1) она была пустой, и драгоценное вино не окропило каменную дорожку близ особняка;              2) Дилюк не проснётся от этого шума.              У них впервые за долгое-долгое время выдаётся по-настоящему свободный день — и Кэйа не планирует выпускать его из кровати ещё очень долго. Желательно целую вечность — пока не спадёт полуденная жара, вечернее солнце не накроет позолотой пики морозных гор, а он сам не насладится уютом и нежностью тёплых объятий. Ради этого он готов на многое — даже встать.              Кэйа подходит к окну, кивает Эльзеру, тот понятливо склоняет голову, и закрывает створки. Задергивает плотные шторы — и спальня погружается в приятный полумрак. Их спальня. Эта тихая, радостная мысль вызывает на лице улыбку.              Кэйа смотрит на спящего Дилюка, что уткнулся лицом в подушку. На плавный изгиб голой спины, на разметавшуюся по лопаткам алую косу. Вид, достойный быть изображенным на полотнах самых талантливых художников, но пусть лучше они пишут на своих шедеврах что-то другое — этим Кэйа не собирается делиться ни с кем. Он прослеживает взглядом каждый видный сейчас белеющий шрам: неровные росчерки от кинжалов и мечей, чуть розоватый след от шрапнели застрельщиков Фатуи, изящные всполохи, похожие на листья папоротника, электрического кнута. Лучше бы ничего из этого не было, лучше бы ничто и никогда не касалось этой кожи, чтобы ей навредить. Но, думает Кэйа, всякую ночь очерчивая эти раны пальцами и губами, это тот путь, что вновь привел их друг к другу. Он не был выстлан розами, у которых, впрочем, тоже есть острые шипы, не был прямым и легким, все норовил извернуться и водить их обоих вечными кругами, но все-таки — он был. И они прошли его, так или иначе.              Дилюк что-то бормочет во сне, и его рука тянется к еще согретой подушке Кэйи. Он обхватывает ее, прижимая к себе, удовлетворенно вздыхает и зарывается лицом глубже. Очень хочется заменить подушку собой, приникнуть ближе и проспать еще несколько часов. Но у Кэйи есть план этого идеального дня — и он включает в себя поход на цыпочках вниз. В доме сумрачно, прохладно и тихо, золотистый утренний свет несмело играет на старых картинах, хрусталиках люстры и отполированных досках пола. На кухне его ждет огромная тарелка с обжигающе-горячими пышными румяными блинчиками, кофейник и сливки в серебряном молочнике. Из ледника он достает миску с сочными, налившимися солнцем и ветром валяшками — набрал вчера тайком, пока Дилюк отвлекся на стайку вспугнутых птиц. Споро расставляет все на деревянный поднос и, уже уходя, кладет туда баночку меда с ложечкой-веретеном.              …Люсинда обнимает их долго и крепко, словно родных детей, что наконец-то вернулись в отчий дом. Они не смогли найти тропинки к ее пасеке, поэтому пробирались туда, как и в первый раз — через кусты, ветки и ямы. В юности делать это было куда легче, сейчас они собирали на себя паутинки, репей и листья. Потревоженная белка скинула на них несколько шишек, большая виноградная улитка непонятно как оказалась у Кэйи на плече. Дилюк чуть не подвернул ногу, и в конце концов они взялись за руки, ступая медленно и осторожно, а не двумя лихими молоденькими кабанчиками.              Кажется, стоило только Кэйе сжать чужую ладонь в своей — как лес перед ними расступился. Отовсюду послышался мерный гул невидимых пчел, сладко и пьяно запахло цветами. Люсинда стояла в центре поляны, укутанная в солнечный свет как в шаль. Она почти не изменилась, лишь в волосах появилось несколько серебряных нитей. Она улыбнулась и вытянула вперед руки — и они шагнули вперед, будто притянутые невидимой веревкой. После вновь была все такая же вкусная коврижка, разговоры ни о чем и долгие взгляды глаза в глаза, пока Люсинда доставала из ульев соты и острым ножом срезала огромные кубики только для них. Теперь на винокурне и в его квартире их всегда ждала баночка меда, что нужно делить лишь с самым любимым человеком.              Уже около лестницы он замечает небольшую стопку писем и несколько свитков, что аккуратно разложены на тумбочке. Кэйа вздыхает, но перекладывает их на поднос. Сколько Дилюка не учи праздности и тому, что мир не рухнет, если он хоть денёк отдохнёт, тот лишь ворчит и хмурится. Поэтому пусть разберёт рабочую почту, увидит, что все прекрасно — и позволит Кэйе дальше вести себя по длинному списку того, что он запланировал на сегодняшний день. И ленивое лежебочество с завтраком прямо в постели стояло там первым пунктом!              Потом, когда их спины заноют от долгого лежания, они выберутся из кровати, захватят заботливо приготовленную Аделиндой корзинку — с вином и виноградным соком, прокопченной ветчиной и свежими ломтями белого хлеба, и Кэйа поведёт Дилюка прочь от виноградников, в долину с сочной изумрудной травой, что будет доставать им по пояс. Всю прошлую неделю в Мондштадте шли затяжные тёплые дожди — и Эола, жалуясь, рассказала, что одну из низин полностью затопило. Кэйа сходил туда, оторвавшись от своего отряда, и увидел дивное зрелище. Высокие деревья стояли в прозрачной, словно чистейший лёд, воде. Там, в глубине, сквозь стебли тонкой осоки и пушистого ковыля шныряли маленькие золотистые рыбки — и откуда они только взялись? В непотревоженной глади медленно плыли клубистые белые облака. Низину заволокло тишиной и спокойствием, от воды там разлилась свежая, пахнущая травой и дождем, прохлада и…              Он сразу понял, кого сюда приведёт. Они расстелют большое плотное покрывало, вытянут ноги, чтобы пальцы чуть холодило от воды — и будут вновь лежать, перекатывая в зубах травинки, наблюдая, как день медленно переходит в золотистый вечер, а затем — в тихую звёздную ночь.              А потом, когда луна рассыплется серебром по озеру, Кэйа утянет Дилюка в озеро, ещё нагретое от летнего солнца. Никем не замеченные, никем не узнанные, никем не потревоженные, они будут скользить рядом друг с другом, то ныряя на дно, то обнимая за плечи и слизывая с них тёплые капли.              Может быть, такое свидание и покажется кому-то другому слишком скучным, но для Кэйи оно стало идеальным уже сейчас, пока ещё даже не случилось. Даже думать о нем, предвкушая — было светло и радостно.              В самом начале, когда они вновь узнавали себя, привыкали друг к другу, к постоянному присутствию рядом — было сложно. И Дилюк, и Кэйа слишком уже свыклись с тянущим одиночеством, и пускать даже самого дорогого человека в кое-как отстроенную заново жизнь, учиться опять быть настоящим и счастливым, засыпать в чьих-то, нужных до боли, объятиях — оказалось трудно. Кэйа хотел этого до ужаса, но так боялся все испортить — неправильной фразой, неправильным жестом.              Любой спор по вечерам в «Доле ангелов» теперь казался точкой невозврата, каждый раз, когда Дилюк не мог остаться на ночь — виделся концом света, после которого лишь звенящая вечная пустота.              Дилюк, тоже страшась сломать то хрупкое, нежное, словно бы все больше замыкался в себе: меньше говорил, плохо спал, просыпаясь от каждого шороха, но обнимал все также крепко.              Но однажды, сидя на бесполезном собрании в Ордо, Кэйа вдруг понял, какие они оба дураки. Что они могут сделать друг с другом, чего сами ещё с собой не сотворили? Как можно бояться сказать что-то не то, если и слов-то неправильных между ними не осталось? Именно поэтому так легко было снова вести долгие полуночные беседы, засыпая, не успев окончить фразу; зачищать лагеря хиличурлов при свете луны, точно зная, что тебя прикроют; вместе мыть посуду после позднего ужина, толкаясь возле маленькой раковины и брызгаться водой; заплетать непослушные алые волосы в тугую косу, чтобы с утра пропускать мягкие пряди сквозь пальцы; чувствовать друг друга уже даже не кожей — сердцем. Как можно еще испортить то единственное, что заставляет тебя просыпаться?.. Он тогда резко вдохнул, выпрямился и начал с нетерпением ожидать конца дня. Весь вечер потом он вполуха слушал разговоры посетителей в таверне, лишь смотря и смотря на часы.              Когда «Доля ангелов» наконец опустела, Кэйа запер дверь и буквально прыгнул на Дилюка, чуть не опрокидывая его на стойку.              — Ты чего? — опешил Дилюк.              Кэйа лишь счастливо рассмеялся и поцеловал его: сначала в бледный нахмуренный лоб, в горячий висок, а потом — медленно, глубоко и нежно-сладко в уже улыбающиеся губы. Может быть, именно в тот миг Кэйа понял, что они наконец-то нашли себя. Он прервал поцелуй, погладил красную от смущения щеку и потерся носом об нос Дилюка, шепча, будто рассказывая страшный секрет:              — Я так тебя люблю.              В глазах Дилюка зажегся тогда яркий, негасимый свет, который поглотил их обоих с головой.              И новая жизнь началась словно раскатами летнего грома. В редкие выходные они проводили все время на винокурне; не сговариваясь, выбрав для себя бывшую гостевую спальню. Возвращаться в свои комнаты ни Кэйа, ни Дилюк не хотели.              (— Слишком много воспоминаний, — сказал Дилюк на незаданный вопрос, — Я там храню только одежду и стараюсь не заходить лишний раз.              — А где ты тогда спишь, прошу прощения? — они прогуливались тогда по засыпающему городу, соприкасаясь плечами.              — В кабинете, на диване, — Дилюк недоуменно посмотрел на его вздернутые брови, — Ну что еще? Он вполне удобный.              — Конечно, конечно. По крайней мере, вечный вопрос: почему ты такой злой с самого утра, я наконец-то решил.              —…И вовсе я не злой.              Кэйа игриво боднул Дилюка бедром и притянул его в крепкие объятия, ничего не отвечая)              А прежде пустая, неуютная квартирка Кэйи обрастала следами их общего быта: две кружки и тарелки в раковине, цветы в горшках от Флоры, что теперь населяли каждый его подоконник, бумаги с накладными и бухгалтерией таверны вперемешку с орденскими отчетами на кухонном столе, странные и непонятные книги для чтения друг другу вслух, сувениры от путешественницы и Паймон, для которых пришлось покупать отдельную полку, раковины, сверкающие перламутром, что он однажды забрал из своего тайника на крыше. Их одежда, висящая теперь впритык в кедровом шкафу, махровые халаты на одном крючке в ванной, несколько пейзажей с видами Монда на стенах — Дилюк не увлекался живописью, но вкус у него был замечательный, на диване куча мягких подушек в виде слаймов (все начиналось как шутка, а потом они обнаружили себя с иголкой и ниткой в руках…), ими было очень удобно кидаться. Новую ширму Кэйа так и не купил — и в свой день рождения, который впервые за много лет они встречали по-настоящему вместе, придя в квартиру один (Дилюк задержался в «Доле ангелов», почти насильно выпроводив его оттуда), у своей — их — постели обнаружит еще один подарок от Дилюка. Будто бы всего, что он преподнес ему за день, было недостаточно.              Новая ширма была расписана Альбедо (Кэйа сразу узнал эти нарочито неаккуратные мазки, которые при этом смотрелись совершенно). С одной ее стороны были выписаны темные лозы с крупными гроздьями винограда, меж которых порхали кристальные бабочки. Кэйа присмотрелся и даже тронул рукой одну из них — руку озарил тихий серебряный свет. Он обошел вокруг — и застыл. С другой стороны рисунок отличался. Здесь тоже был цветочный узор из вьющихся огромных лиан, а вот бабочек — не было. Вместо них по полотну летали две птицы, словно бы танцуя в воздухе. Сова, размерами и еле заметными ушками больше похожая на филина, и павлин в изумрудно-сиреневом оперении. Их созвездия.              Часть перьев у птиц была расшита золотыми и серебряными нитями, из-за чего казалось, что они вот-вот взмахнут крыльями, вырвутся из полотна и улетят куда-то далеко, не оглядываясь. Рядом с ширмой, незамеченная ранее, лежала маленькая записка.              

«Господин Дилюк попросил помочь ему с твоим подарком. Идея полностью его, я лишь воплотил наброски. Пишу это на всякий случай, если он вдруг захочет сказать, что участия в этом не принимал. Еще раз с днем рождения, Кэйа.

      

Альбедо»

      

      Кэйа думал, что невозможно еще сильнее полюбить другого человека. Но он сидел на постели, смотрел, смотрел, смотрел на двух птиц, которым не было до него никакого дела, и влюблялся в Дилюка еще больше.              Как хорошо, что Дилюк пришел пару минут спустя и смущенно протянул ему букет, мокрый от росы. Иначе он бы не справился со своими чувствами — и прокричал бы о них в распахнутое окно на весь спящий город, чтобы слышала и Селестия с ее безразличными богами, и глубокая темная Бездна.              …Кэйа замер у двери в спальню. Чтобы ее открыть, пришлось приподнять колено, устраивая на нем поднос, но, слава архонтам, кофейник устоял.              Дилюк уже проснулся. Он сидел в кровати, подобрав по-сумерски ноги и медленно расплетал косу. Солнечный луч, кое-как пробравшийся в щель между шторами, острым лезвием рассек доски пола. Когда дверь скрипнула, Дилюк обернулся и склонил голову в немом приветствии. По утрам, до первой чашки кофе, он всегда был молчаливым и хмурым, что грозовая тучка. Кэйа быстро прошёл в комнату, устроил поднос на постели и забрался в неё сам, сразу же придвигаясь к Дилюку и целуя его в подставленную щеку.              — С добрым утром, соня! — сказал он, отводя от косицы чужие руки и зарываясь носом в распушенные после сна волосы около уха. Часть прядок была чуть влажной — Дилюк уже успел умыться. — Не лишай меня моих же привилегий!              — Это почему же… — зевая спросил Дилюк, — играться с моими волосами это привилегия?              Голос со сна у него был хриплым и низким. Домашним. Родным.              Любимым.                     — Потому что, очевидно же, никто другой не способен взять на себя это бремя! — а ещё потому что ты льнешь к моим рукам что самый ласковый кот, и я не готов делить это с кем-либо еще.              Дилюк хмыкнул и потерся волосами о его ладони, будто прочитав мысли. Кэйа выдохнул и все-таки взял себя в руки.              — Давай завтракать, а то фирменные оладушки Аделинды и кофе совсем остынут.              — Я же могу их подогреть.              — И все-таки. Ты помнишь, что у нас сегодня есть план?              — Ах да, твой тайный список, который ты так и не дал мне увидеть, — Дилюк подтащил поднос себе на колени и теперь разливал по чашкам темный, горчащий кофе, доливая сверху сливки. Кэйа полил оладьи медом и теперь разрезал их ножичком на половинки. Завтракать вот так, обнимаясь и полулежа, было, честно говоря, не очень-то удобно — они старались не запачкать постель и друг друга — но, о, как же это было прекрасно.              Когда с едой было покончено, а опустевший кофейник поставлен на пол — во избежание, Дилюк облокотился на взбитые подушки и принялся перебирать почту. От сладкой выпечки и тепла Кэйю вновь разморило, и он положил подбородок в выемке у ключицы Дилюка, устраиваясь поудобнее. Тот сразу же притянул его ближе и укрыл их обоих одеялом. Письма были как на подбор — что-то о поставках, акцизах, перевозке через нейтральные воды и других скучных вещах. Дилюк читал их, помечая важные послания заминанием уголков бумаги. Кэйа прикрыл глаза — все равно еще полчаса точно они никуда не сдвинутся.              Из приятной дремы его вывело вопросительное «м?» Дилюка. Кэйа проморгался и посмотрел на закрытый конверт, что тот держал в руках. Он был разрисован кошачьими мордочками и простенькими цветами. Имени получателя не было, да и адрес отправителя был написан очень странно.              На нем было написано старательным детским почерком:              «Господину Рангв…        Рагндвиг       Рагнвиндру       Винокурня «Рассвет»       Лично в руки!»              — О, — протянул Кэйа, — я тоже долго путался в этих буквах, понимаю страдания бедного ребенка. А кто это вообще?              — Понятия не имею, — изогнув брови, ответил Дилюк. Он осторожно раскрыл конверт, и в его руки упал листок бумаги с тем же почерком. Дилюк поднес его ближе, чтобы Кэйе тоже было удобно читать.              

«Господин Дилюк!

      

Вы меня и не помните, наверное. Тетя говорит, что даже не откроете это письмо. Ну и ладно. Я просто еще раз хотела сказать вам большое спасибо. Вы тогда меня спасли. И научили меня не бояться. Теперь я даже не боюсь темноты ночью, а раньше не могла заснуть без света. А еще вы были очень теплый, как большой-большой костер.

Я теперь живу в доме-ракушке вместе с тетушкой. С утра мы вместе собираем водоросли и достаем из сетей рыбу. Потом тетушка идет на рынок, а я в школу. Она говорит, что это вы настаояли, чтобы я туда ходила. Я не очень люблю уроки, но у нас очень хорошая наставница. Она рассказывает нам о целебных травах, о дальних странах и разных великих людях.

Я попросила наставницу помочь написать это письмо. Недавно мы все говорили о том, кто такие герои. И я вспомнила о вас. Вы тогда спасли меня от плохих людей, а я не сказала вам спасибо. Спасибо! Я тоже хочу стать хорошим человеком. Я буду помогать тем, кто попал в беду. Я буду доброй и хорошей, правда-правда! Как вы!

Больше и не знаю что написать. Сегодня с утра был дождь, а море было серым и тихим, а потом все спряталось в тумане. На уроки больше никто не пришел и я весь день думаю о чем мне еще рассказать. А как ваши дела? Ваши раны уже не болят? Вы вернулись домой? Вам весело? У вас тоже сегодня был дождь? А море у вас есть? А вы меня помните? Хоть чуточку. Я вот вас помню. И всегда буду помнить»

      

      Кэйа сползает ниже, устраиваясь головой на бедре Дилюка. Это письмо — осколок тех одиночных скитаний, о которых они до сих пор не поговорили. Дилюк опускает письмо и гладит его по волосам.              — Эта девочка, — произносит он мягко, — именно она спасла меня тогда, приведя помощь.              Кэйа сразу понимает, о каком тогда он говорит.              — Я забрал ее при зачистке лаборатории, донес до штаба и сдал на руки более ответственным людям. А она сбежала, нашла меня и позвала врача. Когда оправился, то вместе с другими подыскал ей дом и оплатил обучение и всякие мелочи. Я и не думал, что она обо мне еще помнит.              — Конечно же, она тебя не забыла, — сказал Кэйа глухо. Как вообще можно забыть этот негасимый яркий свет, этот огонь, что согревает тебя сильнее всего на свете? Как у него вообще получалось существовать вот без этого?              Дилюк наклонился и поцеловал его в шею, а потом приподнял за руки, кладя на себя. Кэйа спрятал лицо — он боялся даже подумать, что за выражение сейчас появилось на нем.              Дилюк невесомо поглаживал его спину, словно успокаивая. А потом прошептал тихо — если бы Кэйа не был настроен ловить любые его слова, то и не услышал бы.              — Я так тебя люблю.              К черту все эти грусть и страх, подумал Кэйа. Та ужасная ночь была — и прошла, а они остались. И тратить время на бесполезную уже тоску — лишь отнимать у себя драгоценные мгновения счастья. Кэйа улыбнулся и пощекотал чувствительное место Дилюка под самыми ребрами. Тот вздрогнул и сразу же отомстил.              В итоге они заснули еще на три часа, и теперь пробуждение было не таким легким, как в первый раз. Кэйа лениво потянулся и его взгляд упал на письмо, что теперь лежало на прикроватной тумбочке. По факту, он был обязан этой девочке всем. А она даже не знала, дойдет ли ее послание до Дилюка. Кэйа взял его, внимательнее вчитываясь в крупные буквы. Обратного адреса не было, но были факты, по которым можно было установить хотя бы примерное местоположение. Дом-ракушка, море, водоросли, рыба и рынок… Побережье Ли Юэ? Надо попросить Вэл поискать данные о рыбацких деревушках в том районе…              — Хочешь написать ей? — тихо спросил Дилюк, не открывая глаз.              — И сам не знаю, — он и вправду не знал, просто чувствовал, что нужно сделать хотя бы что-то, — А ты?              Дилюк ничего не ответил — кажется, он опять уснул.              Уже вечером, пока Кэйа, чертыхаясь, пытался уложить содержимое двух корзинок в одну — забота Аделинды не знала границ, Дилюк подошел и обнял его сзади. Какое-то время они стояли, мерно покачиваясь из стороны в сторону. Кэйа ждал. Его ожидания оправдались — Дилюк протянул ему ответное письмо с уже надписанным конвертом. Конечно же, он знал адрес этого ребенка.              — Как думаешь, — чуть неуверенно спросил Дилюк, положив голову на плечо Кэйи, — если мы пригласим ее сюда на каникулы…              — То Кли обязательно научит ее глушить рыбу! — Кэйа рассмеялся, почувствовав, что Дилюк прикусил ему кожу, словно выражая протест его шуткам. Хотя говорил он серьезно — и идея была действительно замечательная. И про каникулы, и про рыбу.              За окном весь мир заливал золотистый, медовый свет вечернего солнца. Кэйа стоял, греясь в руках любимого человека. Где-то там, за лесами и горами, за облаками и океанами, в глубинах пещер и вышине небесного престола, зрели новые тайны и приключения, которые когда-нибудь накроют их с головой. Но — они были вместе. А все остальное… Пусть приходит и попробует что-то сделать — больше никто и ничто на этом свете не сможет их разлучить.