Обрыв

      На следующий день, когда должна была состояться ежегодная лондонская выставка современных художников, многие были повержены в шок, когда придя на место проведения этого довольно масштабного мероприятия, в месте, где висело две картины, приготовленных к показу, принадлежавших братьям-близнецам — Гидеону и Фабиану Пруэттам — теперь оставалась одна.       Голая белая стена с одними торчащими креплениями смотрелась неестественно около картины Гидеона. Пустота, тишина, ошеломление охватило всех прибывших по утру людей.       Первые сводки, снова ошеломляющие публику, вызывающие сплетни, разговоры, забирающие все внимание, разнеслись мгновенно.       Многие догадывались, что участившиеся кражи — дело рук одного и того же человека, однако, никто не знал, какого именно.       И Сириус Блэк, так любивший внимание к себе, парадоксально, но сполна поглощал эту славу, наполненную тайной, потому что никто не знал его имени, никто не видел его лица. Никто не подозревал, что преступник, одержимый искусством, его кражей, обсуждаемый всей Великобританией, может идти прямо им навстречу на переполненном пешеходном переходе, а затем спокойно зайти в кафе, совершенно честно купив себе чашку кофе.       Но все это являлось еле уловимой приправой.       Сириус Блэк был одержим, зависим от искусства.       И он заполучал его самыми изощренными способами.       — Журналисты с пеной у рта рвутся к галерее, с выпученными глазами они желают узнать как можно больше о пропаже. Самое интересное — они даже не знают, за что им зацепиться, насколько все было чисто проведено, — чернокожая девушка по имени Доркас Медоуз расслабленно сидела на обитом искусственной кожей кресле, закинув ногу на ногу.       Окончив юридический университет и получив диплом криминалиста, Доркас пошла по противоположной стороне той дороги, по которой должна была. Попав в круговорот больших и лёгких денег, тусовок и алкоголя, признания, и оказавшись необходимой, Медоуз удивительно быстро влилась в криминальный мир, о котором, как ей казалось, она знала все, но как показала практика, знала лишь по учебнику, и совершенно неправильно.       — О да, и это прекрасный повод как следует отпраздновать, — произнёс Сириус, ловко убирая ноги со стола и подходя к одному из шкафов.       Звонко он достал пробку, зажатую горлышком дорогой бутылки, кроваво-красное вино разлилось по дну двух бокалов, подтверждая их тихое, но по-своему величественное торжество, скромную победу, пронесшуюся над Лондоном ошеломляющим ураганом.       В полумраке задернутых темных штор они сидели друг напротив друга, в голове Сириус вспоминал, как встретил ее — сидящую напротив Доркас, человека, который мастерски заметает любые немногочисленные следы, затуманивает полиции мозг, ходит по тонкому лезвию, играет с законом напрямую, без посредников, словно с детским волчком — раскручивает, отпускает, и завороженно наблюдает за его беспорядочными, потерянным верчением.       Одна случайная встреча в баре, одно случайное слово, и человек, потерявший себя, обрел новую почву под ногами, и нельзя описать, насколько Доркас Медоуз, оставленная под конец учебы совсем одна, без денег, была благодарна Сириусу Блэку.       — Марлин ждет-недождется следующего выхода, — сказала Доркас, и Сириус усмехнулся, вспоминая вторую свою подругу, считай тоже подобранную с улицы девушку, оказавшейся поистине гениальной.       Марлин Маккиннон когда-то была человеком, которого Сириус бесконечно любил. У них в школьные годы даже был своеобразный роман, да он и до сих пор ее любит, но все его простые человеческие мечты о совместной жизни и семье раскололись, когда Марлин по пьяни ему призналась, что всем сердцем любит женщин.       Но это был ее единственный минус, который Сириус в ней находил. Со временем его чувства все же, смогли превратиться из любви мужчины-к-женщине в любовь старшего брата к младшей сестре, и долго ждать изменений к лучшему не пришлось.       Марлин, мягко говоря, происходила из неблагополучного района. Ее родители имели репутацию не самую приличную, однако, им удалось пристроить дочь в неплохую школу (где она и познакомилась с Блэком), и Маккиннон удалось вырасти маленьким компьютерным гением, и Сириус, проболтавшись ей о своей мании, предложил ей сработаться в обмен на хорошую сумму денег.       Их дружба на этом и держалась — долгие годы крепкой дружбы «душа в душу», пара месяцев глупого романа и деньги, поскольку Марлин нигде не училась, хотя все же и подрабатывала официанткой в кафе, более схожим на забегаловку для тараканов.       Присутствие Марлин в каждом деле успокаивало. Она была легкой и непринуждённой, иногда слишком легкомысленной, но в нужный момент всегда рациональной и холодной.       Конечно, без Марлин уже третий год не обходилось ни одно ограбление.       — Можешь передать ей при случае, что мы готовимся к чему-то более масштабному, — сказал он, словно доверил Доркас сокровенную тайну.       — Неужели? Что же намерен наш Сириус сделать в этот раз? — ее хитрая улыбка, прищуренные глаза, словно у лисицы, всегда симпатизировали Блэку.       — Скоро узнаешь, — наклоняя голову, сказал Сириус.

***

      Пропажа картины Фабиана Пруэтта все еще оставалась одной из самых обсуждаемых тем в столице.       Сириус Блэк шел по главной дороге Эмбер-авеню, точно зная свою дорогу. Он направлялся к центральной лондонской галерее, словно хитрый хищник, который перед тем, как отправиться на охоту, тщательно изучает коварные заросли, все тайные ходы и укрытия.       Он быстро забегает вверх по мраморным ступеням, снимая солнечные очки. Сириус появляется здесь не так часто. В последний раз он был здесь достаточно давно, около двух лет назад, когда из интереса попытался узнать, насколько у него велики шансы украсть всё то же «Падение». Но Блэк посчитал себя слишком юным и неумелым для того, однако теперь, за два года беспрерывной работы, изучения, когда его страсть возросла настолько, что ощущается на физическом уровне, когда при мысли о картине по телу бегут сотни мурашек, приятное щекотание одолевает мышцы и голова окунается в сладостный туман, он был уверен в своих намерениях.       Сириус мирно проходит от одной картины к другой, проводя у некоторых намеренно большее количество времени, чтобы оттянуть сладостное удовольствие от грядущего зрелища.       Но сейчас он задумался, смотря на белоснежные переливы одной из картин. Капли воды стекали с рук прекрасной девушки, смотрящей на Сириуса своими одновременно живыми, и в то же время, совершенно пустыми глазами. Ее имя было Ариадна. Сириус знал эту прелестную картину, шедевр начала двадцатого века, огороженный красной лентой, чтобы к ней не приближались чересчур близко. Сириус знал наизусть каждую картину Альбуса Дамблдора, но никогда не желал заполучить хотя бы одну.       Он не знал, почему. Каждое произведение Дамблдора было идеально высчитано — идеальный нажим на кисть, цвета, пропорции, свет и тень, все было идеально. Но что-то странное было в загадочной картине под названием «Ариадна».       — Невероятная картина, не так ли? — спросил голос слева, и Сириус спокойно повернулся в сторону говорящей женщины.       — Да, весьма милая, — сказал Сириус невозмутимо, никак не умудряясь вырваться из летающих в голове мыслей.       — Вы слышали о недавнем происшествии? — спросила вдруг дама. Сириус заметил на ее груди бейджик, «Минерва», было написано на белой бумажке слегка неряшливым почерком.       — Разумеется, ужасное происшествие, — сказал Сириус, отворачиваясь. Он уже стал остывать к картине Пруэтта. Это случалось часто — эффект, одурманивающее влияние продолжалось чуть больше недели, а затем стихало, уходило на нет.       — Говорят, что за этим стоит один и тот же человек, — сказала Минерва, глядя на Ариадну.       — Возможно, — безэмоционально ответил Сириус, — Хотя в мире полным-полно чудаков, жаждущих присвоить себе чужое.       — Тоже верно, — с тяжелым вздохом подметила она, держа руки перед собой, сцепив их в замок, — У нас открылся новый зал, вы знали об этом? Там собраны работы современных известных художников. Весьма интересно, я бы советовала вам посетить его.       — Благодарю, обязательно загляну туда, — ответил Сириус, посылая Минерве очаровательную улыбку, и женщина против воли улыбнулась.       Конечно, он не собирался тратить время на то, на что не рассчитывал его тратить. Он легко крал чужое время, забирая под свой покров картины, которым люди отдавали порой целые месяцы своей жизни, усердно над ними работая, но сам Сириус Блэк никогда не крал у себя свое собственное время.       Однако, по пути к последнему залу, где хранилась грандиозная картина Тома Реддла, он проходил мимо нового зала, и любопытство, зародившееся в нем еще в первые месяцы его жизни, заставило его зайти в просторную комнату с белоснежными, совершенно новыми и чистыми стенами.       В глазах пестрило, уже известные ему фамилии, которые он не очень любил, встречались ему на глаза. Блэк даже не смотрел сразу на картину, стоило ему лишь к ней подойти — сперва он смотрел на имя, и порой, встречая ненавистную, он сразу переходил к следующей табличке с именем.       «Крауч»...       «Паркинсон»...       «Фортескью»... Дочка мастера Николаса Фортескью, профессора художественной академии, тоже пробилась в круг набирающих популярность юных художников. На ней он поднял глаза, но не надолго.       «Розье»...       «Люпин».       Он вскинул свои глаза быстрее, чем хотел бы, и они намертво вцепились в изображенную на ней тонкую фигуру в белом одеянии, стоящей на краю каменного обрыва. Мягкие облака контрастировали с серым небом, удивительно, с какой лёгкостью мазки передавали свежесть и холод ветра, врезающегося в белый покров фигуры.       Не смея моргать, замедляя дыхание, боясь дышать, Сириус неотрывно смотрел на изгибы тела стоящего на обрыве мужчины, с изумлением рассматривая каждую неприкрытую тканью мышцу; идеальная драпировка, огибающая очертания тела, выглядела словно тончайший шелк. В картине сочетались спокойствие и нагнетающая буря, тяжесть скал и легкость силуэта, холод воздуха и теплота тела, сплелось несовместимое, такое невероятное, и одновременно, такое простое.       «Римус Джон Люпин», — прочел Сириус, когда его глаза наконец оторвались от картины.       Чуть ниже аккуратно было подписано название картины — «Обрыв».       Каждая деталь впилась ему в память. Он ощущал дыхание человека на скалах, дуновение ветра, посылавшее ему мурашки и заставлявшее мышцы сжиматься, он слышал внизу биение волн, чувствовал, как могучие облака надвигаются на него.       Сириус Блэк вряд-ли сможет сказать, когда был заворожен в последний раз именно так.       Его словно ударили тяжёлым молотом, отшибли память, оставив перед глазами одну единственную картину, единственное слово «обрыв», единственное имя — «Римус Джон Люпин».