MURRAY

but you were always one to stay the same, girl

i know you want to be the rain

and I know that we would fall in there

for a time and then unfall again

sunny day real estate - pillars

Оранжевое небо смотрело на застеленные сухой пожелтевшей травой рельса, с прорезями между шпал, — они хранили мелкие камушки бледно-серого цвета гальки как у озер, но в отдаленном месте, не совсем подходящем для весенних каникул, но привычном для жилья, особенно если здесь родилась твоя мать, твоя бабка, ты сам — хочешь не хочешь, рождаешься тут, чтобы спешить привыкнуть. Растаявший снег на пустыре в тропинке к железным путям, разветвленных в стороны неизвестного назначения, продрог в воздухе холодным и сырым телом. Картина абсолютно голой природы за мощными, деревянными балками, прикрывающих солнечную дорогу вечера в черных облаках, а выжжено-красная головка сигареты на тонкой ножке, набитой измельченным табаком, оказалась искусственно вклеена в пейзаж. Вокруг - три тысячи миль высушенной зимы, в объятиях которой лежала половина их населенного пункта. Старшая школа - одна штука. Высокие и изношенные стены ее, покрашенные в разношерстные коричневые оттенки по всем канонам, но школа не могла бы при всей своей величественности втиснуться в эту картину, как огонек сигареты или короткий дымок из чужого рта. Весь английский мир был построен вокруг холодной церкви с воткнутыми в душащие небеса четырьмя острыми крестами на куполах. Что-то вдалеке чужеродно целует руки бедных охрипших женщин и сморщенных мужчин, которым так холодно в этой церкви; они трут белые пальцы и глотают онемевшим горлом слюну, пока на их лице плавится тень горящей свечи (подтекающей, как их глубокие морщины, в которые забрался свет), а на лице Ньюта нет ни оттенка красноватой палитры огня, потому что даже свет от истлевшей сигареты к нему тянется беспомощно и безрезультатно, не дотянувшись до черных кругов глаз или скул, обдуваемых сизым запашистым дымом. На маленьких ниточках с карниза лоджии покачиваются три тряпочки и Санта-Клаус, подвешенный на одной из них. Черным глазом Ньют молча наблюдает за его сторонними медленными передвижениями на легком дуновении ветра. Спинка поскрипывающего качающегося стула на мгновение замерла, когда, вздернув покрывало, которым она было накрыта, Ньют подтянул к себе босую ногу, проведя по ней широкой ладонью. От мрачного озноба мурашки пробежались по редким волоскам на голенях; ступни начали помаленьку неметь, покалывая. В темноте вечера медленно летели пылинки с поверхности стареньких собранных в сумки вещей. Полоса скрюченных деревьев параллельно с дорожными путями шла ровно вдоль открытого горизонта, захватывая с собой ветер и вставшую после шумной тряски колес поезда пыль; последний железный состав еще можно было разглядеть вдалеке с его тигровыми линиями коррозии и горичиной окраски. Утёк. Просто покинул. Ньют погружает голову на спинку кряхтящего кресла, пока едва отросшая челка прибивается холодным потоком ветра к его серому лбу. Пока умиротворенно купается в стрелках дыма, вверх стекающих между зубов горячей линией раскаленного огня, а приподнятый нос разрезает ее путь на две дорожки. В глазах грузится туман. От нехер делать другая рука теребит квадратную пулю на бечевке вокруг шеи с выступившими на коже колючками мурашек - на холодной, на онемевшей и тяжело прижатой к спинке кресла. Сонечка кричит из стен дома и надевает на маленькую голову черный куртец, запавший запахом любимой шмали и с гондоном в нагрудном кармане. Ньют ставит стопы обратно на грязный в крошках уличной пыли и камешек дощатый пол, правой ногой чешет щиколотку другой. Телефон в руке кажется совершенно маленьким юнцом техники с разъебанным корпусом и смачной трещиной на стекле, сползающей краской на вжатых в минус кнопках и пустивших свою старческую седину в качестве просвечивающего свою рожу металла сотки. В рамках узенького глазика камеры небо - ядерно белое полотно с осколком огроменной волыны, расползающейся на этом преступлении. Солнышко. Оно язвенно подмигивает тупой попытке его запечатлеть. Тесная фотография весенней красавицы-Англии сутулится в забитой крохотной памяти, уже прискорбно надломленной. Пальцы Ньюта могут обхватить этот многострадальный кирпич почти по всему корпусу. Наверняка сотка скоро сдохнет или расшибется где подвернется возможность. Она такая старенькая и родная. Пока она скучающе покоится на колене, Ньют пальцами щелкает зажигалку, огонек ест начало очередной сигареты и она оказывается мгновенно зажатой между большим и указательным, потертости наждачки на ногтях Ньюта встречают ее страстным засосом. Веселое дело, которое на раз, еще на два - тянет тебя дальше от смерти, но в обратном направлении возраста. Всё моложе и моложе. Все уродистее, где молодость не гарантирует былую красоту, а, наоборот, по-злому убивая ее и на ее место все равно вставляя одно - смерть. Ну и бог с ней. Сонечка выпрыгивает на террасу, кривя верхнюю губу, под которой пустеет дыра выдранного молочного зуба. Ньют вспомнил, как она кричала и ревела из-за крови по всей десне, а не вырвавшийся с первого раза зуб торчал еще более провокационно, чем в первую ее жалобу. А сейчас ей было уже похер на зуб, тем более, что она заложила его под подушку для подарка от зубной феи, который мать заставила купить Ньюта в кратчайшие сроки до отъезда. Денег и желания у Ньюта хватало только на покупку половины горькой шоколадины, хотя вопрос медленно решался на его глазах и без его непосредственного участия. - Оставь курточку дома, мне, - прошипела она беззубым ртом. На ее плече болтался куртец, свисая и доползая Соньке до больших пальцев на ногах. Ньют смотрел на нее и резво выдыхал левым уголком рта сигаретный дым. - Не. Я сдохну от холода без нее в Штатах, - Ньют выпрямляет руку и кладет сверху мелкого плеча Сонечки, почти выуживая с нее тяжелую ткань. Сонечка молча смотрит на обрисованный чернилами рукав Ньюта. Черные полосы татуировки стекают с его худого плеча. - Маманю уговаривай чемоданы в темпе собирать, - он указывает тлеющей сигаретой на три грузовых чемодана у ограды, пылящихся друг на друге. На верхнем из них иронично светил старый аварийный фонарь с разбитым стеклом. У Ньюта были свои планы, в которых ни мать, ни Сонечка не вписывались, - популярным языком им трижды объяснили причину досрочного отъезда Ньюта, но это никак не могло соревноваться с мамкиным "сына, включи звук на сотке". Ньют включал несколько раз. Когда они уже трижды за вечер проверяли точное "пять" четырех сумок и одного чемодана, у Ньюта подогрело достаточно, чтобы слинять на кухню-мансарду, забахать себе пуэра и сложно молчать матом себе в ладонь на двадцатый вопрос "ты там чё". Ну? Ты там чё? Примечание: эта фраза должна звучать у вас в голове в двух вариантах, где первый - это ассоциация с капающим жиром вам на волосы медленно и постоянно, без возможности повертеть головой; а второй - сравнимый с ощущениями во время депиляции, потому что, хоть можно и не заметить в обычных условиях, но резкий ба-бам дверью об деревянную стенку чем-то схож с той же болью. Боль в голове Ньюта усиливалась с каждым "сынок". Откровенно говоря, пригорело достаточно, чтобы прятаться от самой рогатой женщины во всей Британии, но недостаточно, чтобы ещё раз проехаться замыленным сознанием по всем собранным шмоткам, обязательно поставить очередную галочку в строках, в которых присутствуют слова "зарядка" и "трусы". Ах да. Зубная щётка, сына. Планы ближайшего будущего Ньюта пока не разглашались, потому что заранее ещё не были придуманы. Но обязательно будут готовы, когда он первый раз потрогает американскую землю. Должно же быть какое-то внезапное жизненное вдохновение, поискать его в траве - отличный варик. Не найдет - поищет в другой траве. Вот серое небо Англии было кристально (не внешне, конечно, исключительно образно, вы чего, это же Англия) понятно, с самого начала позиционировало себя как сопутствующий фактор самоубийства, или, как минимум, апатии на последующие пять лет пубертата - вот так у Ньюта было. Не то чтобы он водил хороводы вокруг культа самобичевания в свои пятнадцать с половиной, но в шестнадцать уже вовсю набивал себе татуировки на плече, - от скуки, потому что делать нехуй тут, кроме как чесать языком с местным жёлтым жителем, у которого фары слепят, как у тачки, а член в штаны не заправляется, - один хороший друг Ньюта его ёмко называет "Дядя Вася" - это потому что он, не Дядя Вася, а друг, в смысле, в Англию попал из Украины, у них там свои понятия. Свои Дяди Васи. Но вообще звали мужика не так, естественно. Стивен Хонка, но у Ньюта он был просто Хорёк (Дядя Вася не прижилось), был личностью многогранной и сложной: он всем рассказывал, как служил где-то "там", но слишком подробно в истории не вдавался, как некоторые. Это могло быть связано с тем, что Хорёк уже давно двинулся умом, а дрочка его и без того стрёмной жизни потугами деменции привела его к тому, к чему обычно приводит старость тех мужчин, которым пацаны придумывают такие странные клички. У него могла бы быть добрая и теплая старость у костра, со сморщенной, но любящей его женой, если бы эту жену он не угрохал по пьяне в начале нулевых. Ньюту тогда было мало, но у него остались смутные воспоминания о визжащих орах женщины, имени которой он никогда не знал, зато ее яростные просьбы вызвать ментов запомнил навсегда. Ментов вызывала мама Ньюта. Ей, наверное, повезло, что она на тот момент уже родила Соню, потому что то, что она слышала (а потом ещё и видела) у фермерского домика утром ее довело до рвоты и повторного звонка в полицию - с первого раза ее плохо поняли. Потом Хорёк очень долго ходил к железным путям, пока до Ньюта не начало доходить, что там он свою женщину и похоронил. Под дрожащей почвой рельс поезда. Когда Ньют был маленьким, он думал, что ее кости там, под землёй, мультяшно трясутся, пока над ними проезжает какой-нибудь поезд. Потом, уже в более зрелом возрасте (насколько зрелым можно быть в четырнадцать), он с этим мужиком доил коров. В шестнадцать чинил ему мопед, пока он хлестал рядом пивко. В целом Ньют его мог бы назвать обыкновенным среднестатистическим, но он знал слишком многое, а потому для него Хонка остался странным соседом, который очень активно метил в смерть от остановки сердца. Именно этот мужик Ньюту на шестнадцатилетие подарил пистолет. Папа, пока не умер, тоже очень любил огнестрельные ништяки, сильно был зависим от этой темы. Генетическая предрасположенность к этой любви была вопросом времени, поэтому когда Хорёк вытягивал из настенного держателя ружьё, Ньют заведомо испытывал какие-то чувства. Но к ружьям в итоге остался равнодушным. Его научили стрелять в бумажные листики, прилепленные скотчем к шероховатой корке деревьев из пистолета. На листиках Хорёк рисовал ему какие-то лица и говорил расстреливать в оба глаза. Ньют просто делал, не задавая вопросов. Его личная свобода в этом деле заключалась в возможности нарисовать отсебятину на этих листах, - иногда он так и делал, черным маркером рисуя на них лица. Потом выяснилось, что суть заключалась не в выдумывании несуществующих уродливых людей, но тогда Ньют был ещё недостаточно. Пушку ему выложили в руку нежной подарочной массой, когда они торчали в сарае Стивена. Она была красивой в руках, Ньют рассматривал ее сложным взглядом, потому что какая-то часть его (самая маленькая, пожалуй, тот самый мелкий Ньют из начала нулевых) подмывала спросить, не тот ли это случайно пистолет, которым. Не тот. Ньют тогда ещё встряхнул его тяжестью в своей ладони. И поднял дуло плотно к уху. Долбанул по спусковому крючку. Ничего не произошло. Потом то же самое проделал в открытый рот. Хорёк хлопал Ньюта по плечу так, как будто был его самым близким родственником, а Ньют улыбался. Неплохой получился день рождения - во всех смыслах рождение. Для Ньюта это оказалось необходимо. То, как он ржал с пистолетом во рту потом осталось в его жизненных фотоальбомах на первой странице. А ниже карандашом написали "Хуев Мюррей". Сегодня в фермерском домике Хорька горел свет, Ньют наблюдал за ним, допивая бадью до дна. Этот мужик уж точно знал, что чемоданы выгрузили из дома не просто так. Не просто так мисс Мюррей держит шум вокруг их дома теперь ещё и ночью. Не просто так Ньют не заходит в гости, чтобы вместе посидеть на диване и покурить травку. Ньют строчил сообщение большим пальцем, краем глаза поглядывая на дом в нескольких метрах на поле. "Пс" "Дядя Вася по тебе соскучился :( проведай старого ублюдка" Он не проведает. Но Ньют всё-таки добавляет следующим: "перед смертью" Конечно, всё равно не проведает. Часов в десять вечера Ньюта послали нахуй.

***

Автобус выплюнул из себя последний тяжелый автомобильный "пф", как протяжный стон. А потом разинул дверцы, механическими крыльями шумно выламывая их в сторону и запуская прохладный ветрище прямо в морду вспотевшего водителя в черных очках - он вымотано жевал собственную слюну, когда опрокинул одну мозолистую руку на руль, - другой начал причесывать лысеющую макушку. Прошло, конечно, уже дохера времени с тех пор, как с поездкой было решено, - вот сейчас середина марта; Томаса уведомляли о прибытии сразу двоих ублюдков в его инфополе ещё в прошлом году, когда едва ли снег капал (чуда не произошло, зима оказалась сырая и бедная, рассказывать нечего), хотя это всё удовольствие ещё при учёте того, что планы Ньюта значительно сдвинулись из-за определенных условий, которые в данный момент выползли на свежий воздух в косухе на ночь перекурить, да пивка купить. Дэннис, как и предполагалось высшими умами, к Хорьку-таки не зашёл. По-крысиному, скорее, стрельнул у него эдак месяц назад перочинку, в своей излюбленной манере забил хуй и даже после логичного "когда?", - когда, ну, вернёшь уже, хозяйство-то нуждается, - проигнорировал с борзо вздернутым подбородком. И слинял в другое государство на пару с Ньютом, естественно прежде успев промариновать ему мозги своими сраными визами. Ему всё прощалось, задумывался краем мышления Ньют, пока на кортах быстро докуривал его "Бенсон" - лёгкие и простые для Ньюта, афигенно элитные для Дэнниса, английские и ну очень "олдовые", хотя хрен его там знает, у Ньюта отец не курил никогда, он всегда был немного по другой теме, поэтому наследовать здесь было нечего. Сомнительные знания в области сигарет его не очень-то привлекали, зато наркоманского иммигранта - очень даже. Это же даже не поп-культура, это, напротив, интересы не очень распространенного пласта людей: вот таких вот, которые на остановках автобуса вычленяют себе время не то чтоб на поссать выйти, а на бухнуть. Ньют, кстати, с ним. Вечер был прохладный, в хлопке серой футболки Ньюту поддувало по замёрзшим рёбрам и открытым ключицам, но куртка осталась в автобусе смятой половой тряпкой в сидении, а возвращаться было уже не очень-то целесообразно - и так времени дают маленько на "походить-размяться" вокруг автобуса, а возвращаться туда обратно, в ад без кондея - не айс. Ньют лопатками подпирал бампер и фары этого огромного авто, продолжающего жужжать ему в спину, а сам выдыхал носом дым, издалека наблюдая, как продавщица в дорожном минимаркете уже оказалась по горло вымотана языком его бесконечного спутника с двумя "Стеллами" в обеих руках (его мизинцы были оторваны от бутылок по-аристократически, типа он держал не пиво, а английский чай в сервизных чашках). Дэннис был ахеренно широкой личностью, слишком абстрактной для узкого повествования в двух словах, не получилось бы о нем рассказать в контексте повседневного знакомства; если бы однажды у Ньюта спросили, он бы ответил "сам увидишь" или что-то в таком роде, потому что, во-первых, Ньют был скверным рассказчиком, а во-вторых - Дэннис был херовым субъектом рассказов. Когда Ньют ещё по горю (а точнее на тяге подросткового максимализма) взялся ебашить на подработках различной степени неблагодарности, редко будучи продавцом в чайной лавке с забытым названием, Дэннис стал его первым официальным коллегой, который в первый же день знакомства рассказал ему о мужике, который у него ху(д)ел на зелёном кофе, чувак принципиально приходил почти каждую неделю и заказывал один и тот же зелёный, мать его, кофе - противный на вкус, ненужный никому нахрен, кроме вот таких вот… Но справедливости ради, стоит уточнить, что худел вполне успешно. А потом пропал куда-то. Дэннис ржал и говорил, что мужик умер от анорексии. Ньют понял, что они с ним надолго. С лавки ушли почти одновременно, не сговариваясь. Это всё, что стоит знать для начального старта их истории. Ньют полз по влажному ветру прямиком в сторону двери минимаркета, сунув руки в задние карманы. Бычок сдёрнул языком в ближайшую урну, тлеющий огузок канул в лаву какой-то неизвестной груды мусора в ней. Толкнув плечом дверь минимаркета, Ньют стал участником очередной сцены. — Если деду, например, семьдесят лет, — Продавщица уже не смотрела на него, она рыла взглядом свою моторолу, каких сейчас уже нигде не встретишь, разве что у деревни. — Ему будет плюс семьдесят “Мальборов” в подарок? — Мгм, — юная продавщица кивала. — Бесплатно. Кивает ещё раз. Ньют краем глаза заметил: "Удвоим шанс смерти от рака, повысим риск импотенции, зачистим...". Скидочки. Более чем уверен, что Дэннису к черту не сдались эти приколюхи здешних домашних, но из этого вытекает ещё одна его особая черта, единственно спасавшая его все девятнадцать лет жизни. Более алчных и по-больному бережливых людей Ньют не знал, оттого и никогда в жизни Дэннису не доверял бабло. Не сказать, что все вокруг знали о некоторых пристрастиях такого высокодуховного иностранца со сложной фамилией Доценко, но то, что распространенные случаи банальной кражи и уже откровенного феномена "спиздили" у Дэнниса пересекались близко к нему самому, догадывались даже совсем не приближенные люди, такие как мать Ньюта. Просто потому что может, — вот как это называлось в простонародье. Иногда Ньют, глядя, как Дэннис чешет языком с какой-то девкой, замечал медленно-змеиное движение худой руки, вытягивающей из разных открытых пространств ещё более разные и интересные вещицы чужой собственности. Замечал, конечно, что в такие моменты Дэннис как-то уже и не Дэннис вовсе, а "Меня зовут Джон". Конечно, это бред, Дэннис никогда не был похож на Джона. В ситуациях, подобных сегодняшней, Ньют периодически задумывался, какова вероятность, что после очередного тупого вопроса про бесплатные сигары Дэннис вынет из пазухи огнестрел и не махнет им в сторону кассы. Не сегодня — сегодня у Дэнниса руки заняты пивом. Из придорожной конуры из прилавок вышли медленным, прогулочным шагом — автобус тупил над булыжником, у которого и застыл минут так семь назад. Ньют, сгорбившись, продвинулся мимо магазинной вывески, рядом был красно-синий автомат с пепси. Ньют прижался к его боку с одной стороны, а Дэннис присел на корты с другой. Пиво в его пальцах хрустнуло и поддалось жадным глоткам. После каждого раза прикладывания к банке ртом, он делал "э-эх" и шумно выхлебывал следующий глоток. — Чё думаешь, — Ньют щурился в сторону, — Нахера она здесь работает, молодая ж девка. Тут "нигде" вокруг, реально. Местность тихонькая. Сзади остановки крохотное скопление деревьев, чуть дальше — уже полноценный лес. В округе жилых домов не видно, только хлюплые веточки посаженных деревьев вдоль шоссе. Туман, как в страшном кино. Если бы пришлось мгновенно ретироваться обратно в этот магаз, Ньют бы остался рядом с этим пепси-автоматом. Девчонка-продавщица бы смотрела в запотевшие окна своим безразличным взглядом и ровно прямолинейно ее скучным глазам на стекло бы прыгнули остатки человеческого естества вперемешку с красной жидкостью и дымом. — Жалко таких людей, вообще же все проебали, — неестественно сочувствующе ответил ему Дэннис с другой стороны автомата, снизу с асфальта. — Поди ездит на автобусе до дома, — попробовал безынициативно выдвинуть Ньют. Глаза его продолжали смотреть на их автобус и массивные колеса этой коробки. — Школота же. — Да похер, — автомат слегка пошатнулся после этих слов — это Дэннис проскользил вверх по нему, поднявшись на ноги. — Я вообще не про эту бабу, так, просто подумал. Прикинь, да, приезжаем в Чикаго, а там ночуем на какой-нибудь забегаловке, чтоб не ахереть. И это ещё в лучшем случае, потому что в противном мы крыс хавать будем. Говори, если что, ок? Христа ради чтоб Томас не прикольнулся сдуру. Он у тебя и так охуевший. Это было фразой-паразитом Дэнниса. Он иногда тыкал ее в такие предложения, где ее ожидать вообще невозможно. Что, например, Ньют должен ему сказать? Например: "Дэнь, готовь желудок, сегодня говно голубя в мусорном соусе на ужин" — или как оно должно расцениваться вообще. "Ну, ты кричал бы хоть". "Предупредил бы". — Ок-ок. — Америкос хоть в зоне действия сети? — Дэннис лениво пошагал в сторону автобуса. — Он в курсе уже, где мы? Ньют помолчал. Рука сунулась в карман, потрогала кнопку на сотке. — Нет. Напишу. Ноги двинулись следом за попутчиком.

***

Томасу всегда казалось и будет казаться, что о нем знают слишком мало. Длина его языка и продолжительность пиздежа о самом себе измеряются исключительно уровнем знакомого, его "сколько" и "надо", впрочем, вообще ненужным. Томас не любит читать книги, не любит мясо, но хавает его, вдавливая в глотку, у него скользкая ненависть к словам "сегмент" и "антресоли", они звучат как мигрень, а на вкус как солома с карамелью, — настолько же тупо и бессмысленно, как и само звучание. Он любит приступы бессонницы, любит ананасы и штат Калифорния, любит когда очень ярко, очень надоедливо и бешено стучит какой-то ядовитый свет, любит татуировки больше, чем проколы, любит материться громко. Томасу нравились особенные люди. Точнее, он терпеть не мог не таких, как все, но с особенными соответствующе — по-особенному. Ему сложно. Эта формулировка пиздецки выбешивала, когда он представлял ее. Но если бы в его жизни ни разу не промелькнули вспышки, что могло бы произойти с лёгкостью, он никогда бы больше об этом не задумывался, но в жизни Томаса так или иначе когда-то появился мужчина. Он плохо помнил его лицо, он натыкался на фотографии непонятных людей на диске в черно-белом фильтре, не мог понять ни с первого раза, ни с детального рассмотрения — он ли. Нет, не он? Не мог вспомнить, не понимал, откладывал вопрос матери, а потом забивал совершенно. Это с большей долей вероятности действительно мог бы быть его отец, но плевать. Томасу все равно, он не чувствует ничего к этому человеку. Не с такой степенью безразличия, чтобы поддерживать с ним общение, с такой, чтобы смириться. Чтобы не думать, скорее уж. Мама тоже отпустила. Томас немного пристрастился к траве после того, как мама сама с лёгкой периодичностью во времени начала побухивать. Не по-черному. По-особенному. Со стороны выглядело так, словно она вдова, зажевывает воспоминания о муже сухим, но хер там плавал. Ей самой нравилось. Так же нравилось Томасу: Минхо впервые привез ему все сам. Они были с компанией, в дом припёрлись через мать с просьбой "погреться" — была ночь и январь. Томасу было четырнадцать лет. В тот день он подрался с Минхо впервые, а спустя час они перемещались по темноте за табачку к трубам, где в картофельном мешке месяц назад обнаружили задушенного кошака. Кира тусила там тогда неприлично часто, в те годы у нее были проблемы с крышей, о которых она в конце концов умолчала на приеме в "Касатку" спустя пару лет: ей, безусловно, очень нравилось, когда люди смотрели на нее и думали что-то. Белая сорочка крепко держала ее короткую талию, на тонкой ткани едва просвечивались каноничные узоры прозрачных цветочков и неопознанные орнаменты, она только со школы, она задерживалась, на улице — запоздалый снег. Однажды Кира застудила себе придатки и с тех пор перестала носить любые юбки. Фанатела по английской литре, по файер-шоу и до восьмого класса ходила на классические танцы. Ее отец коллекционировал стеклянную продукцию разных категорий: всякие игрушки, посуда, украшения и статуэтки; а мамаша была резчицей, и как то всучила Кире игральные кости из дерева. Они висели у нее на шее, с бечевки болтаясь по ее широкой груди где-то в области ребер, прибитые к открытым ключицам платком, который она надевала в ветер. Кира была очень мелочная. Тоже курила траву вместе с Томасом, Минхо и другими парнями, пока они не разъехались по колледжам. Минхо приходил, швырял ей куртку, она в нее укрывалась и стояла в снегу, ее ноги были мокрые и ботинки до щиколоток были в воде, носки замерзали. Парень из ее класса был в компании с ними одно время, они почти не общались с Кирой, а Томас даже не помнил его имени. Честно говоря, он в принципе не всех помнил, кроме Минхо и, может быть, смугловатого Карена, с которым Томас лишь связался однажды: они пиздели до желваков, пока Томас плевался в него самыми расистскими словами, которые знал в четырнадцать (не много), а потом ему прописали. Томас не ответил. Это не была компания, скорее временная попытка перебиться в социуме; у Томаса не очень хорошо было с коммуникациями, а Минхо натаскивал его по дворам и людям, по девкам и парням, по станциям, на которые Томас бы никогда не поехал один. Было так, скучновато. Томасу сейчас семнадцать, он не изменился. Его лицо стало менее пухловатым, зубы стали слегка ровнее, но сердцевина пульсировала прошлым. С Кирой он виделся почти ежедневно, но она была за сеткой курилки, стояла с девчонками-официантками и держала сигарету зубами, пока доставала огромный портсигар из нагрудника. На носу торчали солнцезащитные - пафосные и с черной оправой. Кидала взгляд раз-два, отворачивалась полностью и дышала дымом. В "Касатке" задерживалась у столика Томаса и Минхо дольше обычного - Минхо любил здесь бывать, это его, в общем-то, варик был сюда Киру пропихнуть, с горем пополам она здесь разжилась и копеечка ей капала. Она в какой-то момент выкрасила волосы в молочный, а ее коричневые корни начали отрастать — это шло ей куда больше сейчас, в двадцать, чем если бы она сделала это раньше, ещё в школе, когда только мычала об этой идее. Томас пару раз проверял сеть: в интернете Ньют был только с утра. Появился на несколько секунд и ничего не маякнул. Они ахеренно задерживались. Пока месседж тупил, Томас вырыл из подсобки маминого гардероба раскладушку и выцарапал старое белье, поскидывал все богатство на пол и в его голову ударила моча — тогда он сдернулся прибираться на диване и вытаскивать крошки из паласа в коридоре. Он исцарапал Томасу колени, налипил ему на них стрёмной грязи и таким образом точно дал понять о наличии срача в квартире, которую мать оставляла блестяще убраной. Прибрался. Томасу осточертело и когда он хотел позвонить, ему вовремя звякнули сами: "Мы в Чикаго"

***

Рукопожатие у Ньюта крепкое, с размаху по "крабу", — он резво притянул чуть уставшее тело Томаса к себе, они стукнулись плечом к плечу. Тогда Томас отсалютовал Дэннису, расслабленно взмахнувшему ладонью в воздухе: парень грыз сигарету, а свободную от сумок руку он упирал себе в бок. Они с Ньютом оба оказались грязные, как говно, - никто из них последние двое суток душ не принимал, выживали они исключительно на совместном дезике, который позже у них отобрали на одном из досмотров. Сумки бы они хрен дотащили, Томас и так понял, хотя изначально они планировали быстро пригнать к нему на всех порах самостоятельно — что-то пошло не так, и Ньют начал строчить, что "НУЖНА ПОМОЩЬ" ближе к семи вечера. Томасу было блядски неохотно: он занимался ничегонеделанием в волнах дивана и простыней, отмытых матерью до отъезда. Дэннис быстро знакомился, на английском базарил как на родном: скоростно и резво отвечал и корректировал предложения как бог, хотя был с бугра. Томас внутренне ржал с его всего, ничего из повадок чувака нельзя было объединить в одно нечто определенное, да и внутри головы Томасу это было не нужно, он просто уже окрестил сального поцыка на приколе ёмким "особенный" и оно стояло исключительно в контексте ухмылок и его скрытой чернухи. Он вроде как помогал Ньюту с его видосами, они ахеренно ладили и Дэннис увлекался монтажем, что клёво играло на руку Ньюту, который срать хотел на подачу, но иначе ничего не выходило и он никуда не ехал, а ему очень хотелось сдвинуться. Диаметрально противоположно сдвинувшись на другой конец мира: из своей ограниченной жизни с маменькой и сестрой в английской хате для пенсионеров, - в Чикаго. Обвитая волнами чернил кость руки крепкая. Углы острых очертаний под кожей Томас заметил сразу, потому что она легко перебрасывала через плечо две сумки и чехлы. Эскиз не закончили, он молчал. Отсутствие денег: черные отформатированные черепа с лежащими сверху тканями неопределенного рисунка пламени или листьев; а сверху лишь каркас и наброски, незаконченные мысли, брошенные на плечо сложно и болезненно, с красной испариной после сеанса. Рука натягивала капюшон серого худака на жёлтую бошку. В три пары ног они чапали до остановки, а с неба ебашили грустные сгустки дождя, нелепого и слепого, бьющего по асфальту — он ещё не пригрелся. Он, скорее, замёрз, чем привык к этому месяцу. Дорога была совершенно отсутствующая, Томас вновь почувствовал подъем спокойствия лишь в районе близкого к дому гаража. Мимо промигал один только джип, угодил в несколько луж и выплеснул на тротуар слякоть. Она осталась следом их быстрого пути. До дома дошли резво. Знакомить чуваков с Чикаго сегодня было западло. Увидимся завтра. Томас гасит свет.