Сорочка

Ей было двадцать пять — вдвое меньше, чем самому Малине. Она носила дурацкую соломенную шляпу, солнцезащитные очки, розовое парео и была замужем; ему, как водится, было абсолютно параллельно — интересовала только кожа, солёная от моря, короткие медные кудряшки и глаза, зелёные и прозрачные, будто крыжовник. Она смеялась, стоя по колено в тёмной воде. Двенадцать часов дня, безумная жара, — Малина смотрел на неё, юную, диковатую и бесстыжую, сомлев от выпитого — малолюдно и раскалённый песок жёг ноги. Она говорила: — Рома, это лето однажды кончится, но память — нет, и ты запомнишь, и я запомню; никому-никому не скажем, послушай, курортный роман, маленький секрет… Рома-Рома-роман! И ему — в его, черт возьми, пятьдесят! он видел тысячи таких округлых коленок, родинок на груди и призывно прогнутых спин — отчего-то хотелось, чтобы она была не права, отпуск длился дольше положенного, а Ялта не отпускала. (В Катамарановск он привёз засос на шее, совместную фотокарточку и отвратительное чувство незавершенности.)