La Eme

Талука-де-Лердо сегодня окрашена огнями алого. Закатное солнце слепит глаза, приходится прятать их под солнцезащитными очками. Кто-то за тёмными стёклами скрывает искренние слёзы, кто-то – бесцветные взгляды. Эмоции жарким летним вечером хлещут через край в стенах Кафедрального Собора Сан-Хосе – прощание с главой Ла Эмэ проходит уже третий час. Солнечные блики играются с витражами на окнах, рассыпая по крышке закрытого гроба разноцветные краски. Оно словно желает подарить усопшему последние цветы надежды, играясь с лепестками живых красных роз, возложенных по кругу; тоже провожает в последний путь, чтобы вскоре смениться на привычные огни ночи. В столице Мехико никогда не бывает спокойно, но сегодня ажиотаж: площадь Мучеников переполнена желающими проститься с кормильцем, дарившим покой горожанам долгие годы; всюду массивные внедорожники и авто представительского класса – тех, чьи имена стоят наравне с его, уже ушедшим из истории; церковный хор слышно даже за пределами собора, красивые голоса очищают путь в поднебесную, дарят душе упокой, чтобы ей спалось легче и ничто не тревожило; близкие люди склоняют головы перед телом, возложив руку на сердце, в последний раз отдают дань, внутренне сотрясаясь от неизвестности ближайшего будущего, а чёрные одежды будто душат – никто не знает, что будет дальше. Альфа, стоявший всю церемонию в самом дальнем углу, покидает собор, не дожидаясь конца, и медленной походкой направляется к одному из мерседесов, окруживших площадь. Он прислоняется спиной к двери, натягивая на глаза солнцезащитные очки, расстёгивает пару пуговиц у шеи, потому что в эти дни на улицах Талуки действительно душно, и прикуривает, не спеша выпуская в алое небо густые клубы дыма. Возле него вьются местные жители, перешёптываются, бросают косые взгляды, но он только натягивает губы в слабой усмешке и глубоко затягивается вновь. Погода пусть и знойная, но радует душу. — Тоже не можешь терпеть этого лицемерия? — сбоку вырастает коренастый альфа лет сорока в тёмно-серой рубашке навыпуск и тоже прикуривает, становясь рядом. — Не понимаю такого ажиотажа вокруг, — пожимает тот плечами, лениво скользя взглядом через тёмные очки по беснующейся толпе. — Слышал бы тебя старик… — Не услышит, — с едкой усмешкой. — Давно пора было отдать его в руки Санте-Муэрте, да только он чрезмерно цепкий, старый хрен – всё зубами вгрызался в свою никчёмную жизнь. — Живуч оказался, не спорю. — Надо было убрать его раньше. Мы потеряли пару славных лет. — Народ бы не устроила твоя версия. Волнения были бы масштабными. — Ты так печёшься об этих жалких людишках? — хмыкает альфа, сплёвывая вязкую слюну с привкусом табака себе под ноги. — Погляди, они как мухи слетелись на говно, жужжат роем, а какой от них толк? Поцелуют морщлявые ручки, поклонятся пару раз да забудут этот день как страшный сон, продолжив жить дальше. Второй альфа качает головой, затягиваясь в последний раз, и бросает бычок в ближайшую возле его ног лужу – дожди ночами бывают сильными. Так и не скажешь, что днём палит яркое солнце, желая выжечь Талуку-де-Лердо с лица земли. — Тебя бы с этим самым говном и сожрали, — складка залегает меж густых бровей. — Не будь идиотом, Родриго. Его естественная смерть в таком случае – более выгодное положение. Пара лет нам погоды не сделали, но подавили восстания из-за несправедливой смерти людского кормильца. Родриго морщится, вновь сплёвывая себе под ноги, и прячет руки в карманы брюк. Он согласен с мыслями своего «коллеги», но иногда и правда чесались руки сделать всё по-своему. Устава главы Ла Эмэ Родриго Альварес – предводителя Арийского братства, что тесно связана с самой Ла Эмэ, никогда не понимал. Следовал его законам, помогал (хотя скорее исполнял роль «мальчика на побегушках»), но упрямо воротил от каждого слова нос, желая взрастить в их криминальном обществе свой патриархат. Обзавёлся идеей фикс. — Чёртова старая груда костей… — Не ругался бы ты при храме, Альварес. Санта-Муэрте покарает, — смеётся альфа. — Пошёл ты, Матео. Я всё ещё не понимаю, как ты держишься на плаву в нашем обществе, когда потакаешь каждому указу какого-то омеги. Матео качает головой, натягивая языком щёку. — Не твоё дело. За собой бы следил. — Ладно, — Родриго удручённо вздыхает, отходя от автомобиля, и поворачивается корпусом к Матео, сдувая со лба спавшую седовласую чёлку. — У меня сегодня совершенно нет настроения вести эти бессмысленные диалоги. Заходи завтра, у меня есть парочка идей, как теперь отхватить лакомый кусочек. — Всё ещё одержим своей идеей? — Да. Только, к сожалению, образовались небольшие проблемы, — Альварес щёлкает языком, привлекая внимание собеседника. — У старика есть внебрачный сын, о котором никто и словом не обмолвился до сегодняшнего дня. Матео заинтересованно вскидывает бровь: — Откуда информация? — Намджун неплохо поработал. Зовут Чон Чонгук. Альфа. И, к нашему несчастью, именно в его неумелые руки перейдёт правление Ла Эмэ. Это немного затрудняет положение, но думаю, что всего лишь на пару месяцев. Справиться с каким-то сопляком не займёт много времени, если только он вдруг не окажется так же умён и изворотлив, как его похотливый отец, — снова морщится Родриго. — Это меняет положение дел. Я думаю… — Матео прерывается на полуслове, когда в его неуместно белых брюках раздаётся рингтон мобильного, и он бросает взгляд на экран, выдыхая. — Поговорим, когда заеду. Меня ждут. Родриго усмехается, хлопая альфу по плечу, и открывает дверь своего автомобиля, кивая охране, стоявшей всё это время у внедорожников сопроводительного кортежа. — Удачи, Гонзалез, — бросает он, занимая водительское место, пока Матео удаляется в сторону собора, и с отвращением фыркает, прикуривая вновь в приоткрытое окно: — Ты тоже долго не продержишься, а сломать омегу будет проще некуда. И покидает площадь под так и непрекращающийся гул толпы.

***

— Рад Вас приветствовать теперь уже в Ваших владениях, господин Чон. Стоит Чонгуку пересечь территорию, как оказалось, их фамильного особняка, он сразу же встречает альфу в белой рубашке и чёрных классических брюках, что протягивает ему татуированную руку в знак приветствия. Он прибыл сюда около получаса назад, загнав свою старую мазду цвета дорожной пыли в автопарк, напоминающий ему салон элитных моделей представительского класса, но выйти до этого момента не решался. На самом деле, Чонгук и не горел желанием вообще перенимать хоть что-то от ублюдка-отца, бросившего его беременного папу тридцать три года назад, но настойчивые уговоры и пара советников, прибывших за ним в Истапалуку лично, переубедили. Чонгук вырос на улицах самого бедного и маленького города Мехико, воспитанный только одним родителем, и что-то о криминале во всей стране он знал – сам промышлял в мелкой уличной банде, занимающейся грабежами и торговлей палёными наркотиками и оружием – но никогда не думал, что (как иронично) по наследству ему перейдёт управление крупной мафиозной семьёй, о которой он был достаточно наслышан за долгие годы своей жизни. Альфе пару месяцев назад исполнилось тридцать три, возраст достаточно солидный, и менять что-то в давно устоявшейся жизни не сильно хотелось, его вполне всё устраивало: и небольшая квартирка в центре Истапалуки, и его купленная на честно украденные деньги мазда, и та банда, что ходила под его началом, теперь оставшаяся на его близкого друга, – но под предлогом новых перспектив, богатства и нескучного досуга менять всё же что-то пришлось. Истапалука была родным гнездом, только последние десять лет нещадно душила. Десять лет назад он остался совсем один – папа оказался убитым возле собственного дома. Пару дней назад он полностью осиротел, так и не познакомившись с родным отцом, когда-то сославшим беременного омегу на окраину штата. — Меня зовут Чон Хосок, — вырывает из мыслей голос того самого альфы, что отходит от дверей особняка чуть в сторону, пропуская Чона внутрь. — Я долгие годы был главным советником и правой рукой Вашего отца, а теперь буду Вашим. Надеюсь, наше сотрудничество тоже окажется достаточно плодотворным. Чонгук бросает взгляд в сторону Хосока и откровенно посмеивается, зачёсывая пятернёй отросшую копну чёрных волнистых волос: — Ты сериалов насмотрелся, что ли? Официозно-то как. Попроще же можно, я не пуп земли. Он вообще к такому обращению не привык. Об этикете и правилах светских разговоров, конечно, знал, но каждый раз, как к нему обращались так чрезмерно пафосно, у него на зубах хрустел песок. Смех Хосока раздаётся у Чонгука под ухом, когда он проходит по громадному холлу в сторону гостиной. — Ваш отец любил, когда к нему обращались как полагается. — Я не мой отец, — плюётся ядом Чонгук. Он его даже не знал и знать не желает. — И можно со мной на «ты». Мы ведь собрались сработаться, не так ли? — выгибает бровь альфа, оборачиваясь на идущего за ним Чона. — А ты мне уже нравишься, — полностью расслабляется Хосок. — Мы точно поладим. Чонгук на его слова кивает, больше не ощущая такого давления, как пару секунд назад, и неспешным шагом расхаживает по теперь уже своим имениям. Он не привык видеть такую роскошь, всю жизнь прожив в самых простых условиях, где он занимался грабежами и мелкой наркоторговлей, зарабатывая не миллионы, но глядя на всё убранство действительно шикарного особняка, Чонгук натягивает языком щёку и скептически осматривает детали: кожаные диваны, укрытые палантином, дорогие персидские ковры, расстеленные по полу, огромный камин, в котором трещат тлеющие дрова, высокие потолки, что дарят чувство свободы вперемешку с удручённостью – в таком особняке одному, наверняка, тошно. Альфы обходят весь первый этаж, состоящий из трёх гостевых комнат, бильярдной, душевой, гостиной и кухни, пока Хосок комментирует каждый шаг, рассказывая, чем и как любил заниматься почивший житель этой обители, обходят второй этаж, на котором ещё пара спален, пара душевых комнат, рабочий кабинет и лоджия, и всё же останавливаются именно в кабинете. Он Чонгука интересует куда больше. Чон заходит туда с интересом, пробегается глазами по убранству, отмечая два стеллажа с различной литературой, ещё один небольшой диванчик, укрытый чёрным пледом, стол из тёмного дуба, заваленный папками и бумагами, на котором в самом углу покоится закрытый ноутбук с пустым бокалом, в который опущена сигара, на крышке, и занимает простое офисное кресло, бесстыдно закидывая ноги на край стола. Хосок садится на подлокотник дивана, скрещивая руки на груди, отчего распахивается и без того незастёгнутый ворот его белой рубашки, являя множественные чернильные рисунки, и смотрит с интересом на Чонгука, ожидая хоть каких-то слов за долгую прогулку по дому. — Дом – это ебучий Версальский дворец, а кабинет выглядит как каморка офисного клерка. У моего отца со вкусом явно проблемы, — хмыкает альфа наконец, поднимая глаза на своего помощника. — Как ты с ним работал вообще? — Твой отец тут проводил большую часть своей жизни, ему нужен был комфорт. — Какой комфорт? — хмурится Чонгук. — Тут в пыли и темноте повеситься можно на шнурках от трусов. — Ты видел, как вешаются на шнурках от трусов? — усмехается Хосок. Чонгук усмехается в ответ. — Это теперь твой дом, можешь обустроить, как пожелаешь. — Мда, реставрация бы не помешала… — Чонгук задумчиво трёт пальцами подбородок. В тени он работать совершенно не любил, ему катастрофически был необходим свет, если все его дела не касались ночи, которую он обожал как любимого папу, но сидя в по-настоящему мрачной комнате, больше напоминающую пристань умирающего, он реально начинал задумываться о том, что на винтажной люстре на потолке отлично смотрелись бы шнурки его трусов. — Только не в горячку, у нас пока на это времени нет. Нужно как можно скорее вводить тебя в курс дела, — щёлкает языком Хосок, привлекая внимание. — Поверь, есть те, кто не спит ночами, мечтая разорвать главу Эме. — И теперь это бремя на мне? — Выбора у нас особо не было. — Ты мог бы взять управление семьёй на себя. — Чонгук разводит руками, вскидывая бровь, и снимает ноги со стола, упираясь в колени локтями. — Почему не сделал этого? У тебя явно знаний и опыта больше, чем у меня. Ты давно в этом дерьме, тебя знают, у тебя есть привилегии. Выгодная партия, не считаешь так? Альфа щурится, сканируя взглядом невозмутимое лицо Хосока, но тот только тянет уголок губ вверх и на секунду прикрывает глаза, принимая зеркальную позу. — Пытаешься уличить меня в том, что мне не присуще? — Это в чём же? — наигранно удивлённо хмыкает Чонгук. — В эгоистичности, меркантильности и хитрости. Но знаешь, это не в моих интересах. Я отдал большую часть жизни семье, служил верно твоему отцу, я действительно хорошо осведомлён и знаю больше, чем ты сейчас, но управление Ла Эмэ – не моя прерогатива. Мне интереснее действовать в тени, быть советником и работать в своём направлении, нежели кричать о своём имени и надевать лавры ради славы в криминальных кругах. — По-моему, этого желает каждый, разве нет? — Мыслишь узко. — Прости, но я почти пятнадцать лет варюсь там, где у людей цель – перегрызть друг другу глотки ради верхушки. Я не настолько идиот. — Я и не говорил, что ты идиот. И мне это в тебе уже нравится, — не скрывает опасного блеска в глазах Хосок. — Ты хороший кандидат на главу семьи. Только и я тут не мебелью считаюсь. Я первое время буду тебе помогать. Мои советы тебе пригодятся. — Хорошо, — удовлетворённо мычит альфа, откидываясь на спинку кресла. — И что у нас по планам? Хосок кивает в ответ, возвращая руки на грудь, и задумчиво обводит взглядом кабинет, прежде чем серьёзно начать: — Во-первых, показать главам других семей, что ты не отброс общества, которого собственный отец ещё в утробе омеги отправил в самую жопу света, — Чонгук на его слова едко усмехается, закусывая щёку изнутри, но не перебивает. В какой-то степени он с этим согласен. — А во-вторых, стараться не просрать то, что выстроил твой отец. Он был толковым мужиком, несмотря на свой дерьмовый характер. — Ну, с этим проблем возникнуть не должно. К счастью ли, или к всеобщему разочарованию, но у меня его гены. Что-то в этом дерьме я смыслю. — Отлично. — Ты мне лучше скажи, с кого не спускать глаз, — переходит к делу альфа. — Такие же точно есть. Хосок довольно кивает: — Есть. Мы тесно сотрудничаем с Арийским братством. Его глава – Родриго Альварес. Тип мутный, он мне не нравится. Иногда хочу ему прострелить бошку, но, увы, это нарушит наш мирный договор и развяжет никому нахуй не нужную войну. За ним просто надо приглядывать, хотя пока это делает Ким Намджун. — Это кто? — Его правая рука. — Не доверяет своему боссу? — В семье не без урода, — пожимает плечами Хосок, вызывая новую усмешку у Чонгука. — Я, если что, об Альваресе. Реально мутный тип. — Так, окей, — Чон делает себе пометку в голове разузнать от Хосока об Альваресе больше. — Ещё кто в списке местных клоунов? — Матео Гонзалез. Но тут загвоздка в том, что он пешка в Нуэстра Фамилия. — Пешка? — хмурится альфа. — Семьёй управляет Ким Тэхён. Вот он – тот, кого стоит бояться по-настоящему. — Что, такой большой и страшный дядька? — У нас с Нуэстрой и так отношения натянутые. Очень, я бы сказал, и с Ким Тэхёном я бы шутить не стал. Он хоть и омега… — Омега? — Чонгук даже прыскает от смеха. — Серьёзно? Преступной семьёй управляет омега? Такого каламбура он не слышал давно. Только Хосок его мнения не разделяет. — Ты свои хиханьки-то попридержи. Тэхёна боится половина континента, поэтому он и управляет Нуэстрой. Матео – его муж, который и является юридическим главой, конечно, неплох, но глуповат, поэтому всем рулит именно его омега. — Пиздец, анекдот. Чонгук качает головой, прикрывая лицо руками, и всё равно фыркает себе в ладони. На его памяти ещё ни один омега не мог взять в свои руки управление огромной преступной семьёй. В его кругах был один милый мальчик, который пытался, но всё обернулось его жестокой смертью. В криминальной среде не принимали омег-управленцев, и, в какой-то степени, это уже рождало заочное уважение к этому Ким Тэхёну. Но Чонгук не спешил поклоняться и уважать, пока не убедится в этом сам. Пока не убедится, что это действительно так, как говорит Хосок, а не просто сказки для запугивания. В них он не верит и верить не собирается. — Дело твоё, верить мне или нет, — словно читает его мысли альфа, — но будь осторожен, Чон. Я не шучу. — Ладно, — а согласиться всё же приходится. Своё мнение он оставит при себе. — Ещё что-то, что я должен знать? — Пока на этом всё. Разберёмся дальше по ходу дела, — Хосок поднимается с валика дивана, обходя его стороной, и останавливается возле небольшого стеклянного трюмо в самом углу кабинета. Альфа достаёт из него два гранённых бокала и графин с ромом и возвращается к рабочему столу. — А пока предлагаю пропустить по стаканчику в честь знакомства, — улыбается он, разливая напиток. Чонгук согласно кивает. Переезд – дело тяжёлое и противное, а потому с удовольствием принимает один бокал и ждёт, пока Хосок возьмёт в руки второй. — И да, обстановочку в кабинете надо бы сменить. Реально душнина какая-то, — хмыкает он, салютуя в воздухе стаканом Чонгуку.

***

Два месяца спустя. — Все в сборе? — Чонгук сканирует взглядом собравшихся в просторном зале гостей и удовлетворённо кивает, когда отмечает присутствие каждого находящегося. — Отлично. Предлагаю без фарса перейти сразу к делу: что за огнище было в районе аэропорта три дня назад? Он закатывает рукава чёрной приталенной рубашки, откидываясь на спинку своего кресла, и сдувает со лба недавно подстриженные и окрашенные в оттенки алого волосы. С момента его прибытия в Толука-де-Лердо прошло чуть более двух месяцев, проведённых в основном в рабочем кабинете, который он переделал под себя почти сразу же после приезда. С бумажной волокитой он в таком огромном количестве столкнулся впервые, и, если бы не помощь Хосока, то он бы, вероятно, засел в этом дерьме минимум лет на пять, потому что вникать в юридическую часть криминального процесса не входило когда-то в его обязанности, но, тем не менее, это прекрасно пошло ему на пользу. Чонгук влился в новую для него систему быстро и чётко; в каких-то отраслях он и без того разбирался хорошо; а если что-то в силу своей неопытности в управлении такой большой группировкой он не понимал, то обращался напрямую к Хосоку, получая дельную и важную информацию. Народу его представили как нового главу «La Eme» через неделю, когда основной траур по его усопшему отцу прошёл, и приняли его если не радостно, то с уважением. Никто пока падать на колени и целовать пятки не спешил, но, сходу взяв в оборот все дела, Чонгук среди людей его отца стал новым авторитетом, на которого хотелось равняться. Он этим не кичился, не водружал на себя корону, но чувство власти придавало сил. Чонгук, поначалу не желавший занимать такой важный пост, влился и теперь был готов работать в нужном направлении дальше, расширяя границы, увеличивая запасы и премножая своё влияние. Власти, с коими его отец был в слегка напряжённых отношениях, тоже относились к новому главе с осторожностью и недоверием, но и в этом направлении Чон усердно работал, стараясь сглаживать углы только-только назревающих конфликтов. Резкий «бум» ему пока что был не нужен. Он любил точность и аккуратность в своих действиях. И в этом его полностью поддерживал Хосок, ставший не просто помощником, о котором он знал самые крупицы, а вполне себе хорошим другом, с которым он по редким выходным теперь выпивал в своём уже подпольном казино и наслаждался своей новой непростой жизнью. И после всех стараний, что он вложил в полное присвоение себе семьи, следующим пунктом в его списке было установить свою позицию среди остальных глав семей на ежемесячном собрании, которое проводилось на нейтральной территории в одном из крупных бизнес-центров, снятых в этот день под аренду на пару часов. — Насколько мне известно, — подаёт голос Родриго Альварес, привлекая к себе внимание присутствующих, — три дня назад частным самолётом в аэропорт доставлялась новая партия оружия. — Прекрасно, — кивает рядом с ним Мин Юнги, обозначивший себя как правая рука Нуэстра Фамилия. — Но мы не знаем, по какому поводу была перестрелка. — Облава, — отвечает за Альвареса Намджун, с которым Чонгук успел познакомиться ещё в прошлом месяце по причине отсутствия на переговорах Родриго. — Власти прознали о поставке. Кто слил им информацию неизвестно, но во время посадки на взлётной полосе стояло около десятка патрульных машин. Трое оказались растреляны на месте, около дюжины ранены. Оружие тоже попало под раздачу, утраты небольшие, но тем не менее... Оно на складах братства. Чонгук поджимает губы, постукивая пальцами, украшенными в золотые кольца, по столу, и натягивает языком щёку. — Информация полезная, конечно, — выдыхает альфа. — Но мне категорически не нравится то, что из-за этого пострадало мирное население, насколько я знаю, и наши люди. Я не для этого два месяца рвал жопу, налаживая отношения с управлением. На пару секунд в зале повисает тишина, потому что Чонгук, на самом деле, прав. С этим согласны все присутствующие. Да и его тяжёлый взгляд, направленный на металлический маятник на круглом столе, тоже способствует тишине – альфа злится не на шутку. По итогу выходит, что все его труды, вложенные за такой короткий срок, пошли насмарку и придётся немного залечь на дно, дабы не поднимать ненужных волнений среди мирных горожан, когда после такого инцидента и так каждый второй стоит на ушах. — Властям не надо подлизывать, господин Чон, — бархатный голос разряжает тишину, и Чонгук резко устремляет глаза в сторону омеги, восседающего в другом конце стола. Ким Тэхён смотрит так же тяжёло на него в ответ. — Их надо подминать под себя. Здесь Ваши никчёмные дипломатические навыки не помогут, потому что представители закона жалкие, лицемерные крысы. Им заплатили за то, чтобы устранить поставку, но какая цена дошла до Вас? Ваши убитые люди? Прекрасно. Сколько могил вырыли на кладбище? Чонгук заинтересованно вскидывает бровь, когда замечает, как тонкие пальцы так же, как и его, стучат по поверхности стола, и удивлённо хмыкает. Точно, Хосок говорил о Ким Тэхёне не раз. На прошлом собрании им лично встретиться не удалось, за него, как ни странно, был Матео Гонзалез, являющийся юридической главой Нуэстра Фамилия, но сегодня Чонгук ощущает, как у него скрипят зубы от колкого, но с тем же холодного, проницательного взгляда, направленного на него одного. — Это Ваши доводы, господин Ким, — он старается звучать вежливо. — Это факты, и, если они Вас не устраивают, вся Ваша семья такими темпами очень скоро падёт. Я бы на это посмотрел. А в карих глазах ни доли сожаления за сказанное. Хосок рядом с Чоном хмыкает, покручивая в руках ручку. — Уже метите на моё место? — Мне до Вашего места нет никакого дела. Меня устраивает моё. Только проблема заключается в том, что, если Вы не сможете управлять Ла Эмэ, как Ваш отец, то ко дну пойдут и Альварес, и я. Мне бы не хотелось рушить свою империю. — Беспокоитесь о своём благополучии? Как эгоистично, — фыркает Чонгук. Теперь ему взгляд напротив кажется достаточно высокомерным, хотя Тэхён смотрит на него точно так же, как и пару секунд назад – бесцветно холодно. — О своей семье. И теперь я понимаю, почему отказал в мирном договоре ещё восемь лет назад Вашему отцу. Ла Эмэ потопит всех. Чонгук слышит, как недалеко от него фыркает Альварес, прикрывая рот кулаком, и раздражённо втягивает носом воздух, не сводя глаз с нечитаемого выражения лица омеги. — Как вести дела своей семьи, я разберусь без Вас, господин Ким, — с лёгким отзвуком злости произносит Чонгук сквозь зубы. — Вы, как лицо незаинтересованное в делах Ла Эмэ и Братства, можете покинуть собрание. — Чонгук, — зовёт его Хосок, ощущая накал страстей, но тот игнорирует своего помощника, бросая на него строгий взгляд, и полностью вновь обращает своё внимание на Тэхёна, на лице которого не дрогнуло ни одного мускула. — Так вот… — медленно растягивает слова омега, чуть подаваясь вперёд и упираясь локтями в край стола, — Чонгук… Все мы находимся не под Вашим руководством, и отнюдь не Вам решать, где мне быть и стоит ли мне присутствовать на собрании, потому что всё, что обсуждается в этих стенах, касается и моих непосредственных дел. Часть оружия, что пришла недавно в том самолёте и по Вашей наивной участи пострадала от облавы, принадлежит и мне, и я не намерен выслушивать Ваш гонор, только из-за того, что Вас почему-то не устраивает моё мнение. Я имею полное право высказываться, как пожелаю. И если Вас что-то не устраивает, Вы можете промолчать и сделать так, как хотите Вы, когда я буду делать так, как считаю правильным я. Не стоит нарываться со мной на конфликт, исход его Вам не понравится. Тэхён завершает свои слова тем, что со скрипом металлических ножек поднимается с места, запахивая кремовый пиджак, кивает Мин Юнги, сидящему рядом с ним, и молча покидает зал совещаний, оставляя на переговорах своего помощника. Чонгук провожает омегу взглядом, сжимая в руке подлокотник кресла, и даже не слышит того, как что-то говорит удивлённый Альварес, перешёптываясь с Намджуном, а Хосок совсем тихо посмеивается, будто издевается. — Господин Чон, — слышит он голос Юнги и неспешно переводит глаза на омегу, кривя губы. — Власти – проблема не только нашей семьи, но и всех здесь присутствующих. Господин Ким прав, с ними мирным способом разобраться почти невозможно. Либо надавить, либо полностью подминать под себя. — С ними я разберусь позже сам, — фырчит альфа, зачёсывая пальцами прямые пряди назад. — Раз я поднял этот вопрос, я с ним и закончу. Перейдём к остальным… Настроения на более спокойные переговоры уже не было. Чонгук лишь получил сочувственную ухмылку от Хосока, продолжая интересоваться не менее важными вопросами, но он до самого конца совещания помнил только о невыносимом отчуждённом взгляде и чуть ли не прямой угрозе, так спокойно прозвучавшей с чужих уст.

***

Хосок выходит из зала совещаний, оставив там Чонгука на личные переговоры с Альваресом и его правой рукой Намджуном, и первым делом заглядывает в курилку, которую приметил, как только зашёл в привычное уже здание. Альфа подходит к окну, доставая из кармана чёрных брюк пачку сигарет и зажигалку, прикуривает, опираясь плечом о стену, и спокойно втягивает в себя едкий дым, получая наслаждение. Три часа он думал, что подорвётся рядом с Чоном, к которому только поднеси огонь – рванёт как в последний раз, хоть о Ким Тэхёне он его и предупреждал. Хосок курит медленно, растворяя на языке горечь табака, смотрит с высоты тридцатого этажа на проезжающие по трассе машины и тянет губы в лёгкой усмешке, когда ощущает за своей спиной чужое присутствие, а глазами цепляется за протянутую молчаливо бледную ладонь. — Ни «привет» тебе, ни «пожалуйста», — хмыкает альфа, вкладывая в ладонь свою зажигалку, и оборачивается, сверкая глазами. — Где тебя воспитывали? Он вслушивается в чирканье, наблюдая, как огонь опаляет кончик чужой сигареты, и закатывает глаза, когда перед глазами мелькает средний палец. — Там, где таких, как ты, шлют на хер. — Какой же ты грубый, Юнги, — улыбается Хосок. Он цепляется взглядом за алые губы, обхватывающие фильтр сигареты, и получает в лицо струю дыма, прикрывая глаза. — Сколько лет тебя знаю, ни одного доброго слова в свою сторону не услышал. Юнги едко усмехается, вновь затягиваясь, и ведёт плечом, словно заигрывая. — Так ты не заслужил, — просто отвечает Мин. — Разве? А мои сотни отправленных тебе букетов, приглашений в ресторан, театр, пара колье и нижнее бельё? Тебе ничего из этого не нравилось? Да, Хосок знаком с Мин Юнги порядка десяти лет, и ни разу за эти десять лет он не получил от омеги ни одной улыбки, кроме тех, что всегда натянутые, едкие, издевательские, а порой и устрашающие. — Зачем мне твои веники, которые сгнивают уже на третий день в вазе? — Подарить искусственные? — Подари, — снова язвительно скалится Юнги. — И я обмотаю ими венок на твоих похоронах. — Рано ты меня хоронишь. Ох, рано… — Хосок качает головой, стряхивая пепел в небольшую урну у окна, и снова смотрит на Юнги. Отвести взгляд у него вообще получается с трудом – Мин Юнги даже в свои тридцать один выглядит так же, как и десять лет назад. С чёрными как смоль волосами, аккуратно уложенными назад, в белой блузе, поверх которой накинут строгий чёрный пиджак, в укороченных классических брюках, открывающих вид на бледные тонкие щиколотки, с лёгким румянцем на щеках из-за достаточно душной погоды, от которой не спасает даже кондиционер в помещении, с лисьим прищуром, от которого у Хосока бедное сердце трепещет в восторге и обожании, и с мягкими на вид розовыми губами, что вновь смыкаются на фильтре сигареты. Мин Юнги для Хосока как чёртово божество. Божество с характером Дьявола, от которого дико захватывает дух. Бывают ли вообще такие невероятные люди, или он спит уже долгие годы и не может проснуться от своего самого прекрасного сна? — Могу чуть попозже. Когда Тэхён не сдержится и прибьёт к хренам собачьим всю вашу Эме, — усмехается Мин, выпуская дым в этот раз в противоположную от хосокова лица сторону. — Чонгук твой этот бессмертный, что ли? — Я его предупреждал не лезть на рожон, но он мне не поверил. Даже посмеялся с факта того, что Нуэстрой управляет именно Тэхён, а не Матео. — Это он зря, — Юнги качает головой, оглядываясь назад. — Я бы сейчас с Тэхёном вообще не посмел ссориться даже самую малость. — Он переходит на полушёпот. — Сильно не обольщайся, я не для тебя стараюсь, а ради сохранения нейтралитета, но Альварес на днях довёл его почти до желания убивать. Не знаю, что этот старый ублюдок ему сказал, но он еле сдерживал свой гнев. Хосок серьёзно напрягается, убирая с лица весь свой напускной идиотизм, которым он обычно обливается вдоль и поперёк рядом с Юнги, и хмурит брови. — Даже стало интересно, какого хрена Родриго пополз в сторону враждующей семьи. — Я не знаю. И в этом проблема, — Юнги затягивается в последний раз, выдыхая струю дыма в потолок, облизывает губы, тушит окурок в урне и убирает руки в карманы брюк. — Он мне никогда не нравился. Ты же сам знаешь, что Тэхёна до состояния гнева довести сложно, но что-то в этот раз, видимо, произошло не весьма ординарное. Матео его еле успокоил. — Что ж… — альфа поджимает губы, покручивая в пальцах сигарету. — Буду знать. Спасибо, моя розочка. Юнги болезненно морщится. — Фу, закройся, ради Санта-Муэрте. Лучше бы я с тобой не заговаривал. Мин разворачивается, собираясь уйти «по-английский», но, как только он подходит к двери, Хосок кричит ему вдогонку: — Что тебе подарить ещё, чтобы ты согласился со мной на ужин? — Подари себе мозги, Чон Хосок, — не оборачиваясь, фыркает омега. — А мне спокойствие без твоих идиотских подарков. — А трусы-то чем не угодили? — Не знаю, я их выкинул, не распаковывая. Юнги покидает курилку, оставляя после себя лёгкий флёр несбыточных мечт и аромата жасмина, а Хосок тяжело вздыхает, прижимаясь лбом к стене и цокает языком. Угораздило же…

***

Пак Чимин был тем самым омегой, которого любили многие. Не за богатых родителей, не за брендовые вещи, которых у него почти и не было, не за крутую компанию, потому что Пак Чимин был самым простым парнем, подающим надежды на светлое будущее. Он и его старший брат Ким Сокджин родились в небольшом городке близ Толуки-де-Лердо в самой простой семье, где отец работал на металлургическом заводе, а папа занимался сетью маленьких флористических магазинов. Им обоим светила самая простая жизнь, в которой Джин, как альфа, пошёл бы по стопам отца, а он, будучи омегой, перенял бы дело папы, потому что цветы Чимин любил безумно, но как только Сокджину исполнилось двадцать, а Чимину едва стукнуло тринадцать, родителей попросту убили члены местной преступной группировки за отказ платить налоги в их казну. Этого не ожидал никто, но в том районе, где жила их семья, всегда было небезопасно, и то, что остались живы они сами – одно из чудес. Джин своего младшего брата обожал всей душой и всегда стремился оберегать от той грязи, которой был пропитан их городок, и, когда всё же оба остались на съедение миру без защиты в виде родителей, Джин предложил на последние деньги переехать в столицу. Идея была спонтанной, но оставаться в месте, напоминающем о когда-то любимой семье, не было сил. Казалось, что давил каждый уголок злосчастных улиц, дышать было тяжело, поэтому и на последнем поезде рвануть в столицу оказалось достаточно легко. Первое время им приходилось выживать – денег оставалось катастрофически мало. Их семья никогда не была богатой, а Сокджин, уже тогда задумавшийся не о своём благополучии, а благополучии брата, пошёл работать простым портным в задрипанное ателье в трущобах. Его взяли только туда за неимением опыта, но Джин, в детстве часто проводивший очень много времени с папой, научился шить, иногда баловался, перекраивая свои старые футболки и рубашки, и именно когда-то детское увлечение стало его работой. Два года их маленькую семью содержал именно Сокджин. Альфа в совсем молодые годы взвалил на свои плечи огромную ответственность в виде младшего брата и жертвовал часами сна, чтобы оплачивать небольшую комнатку в захолустной разваливающейся двухэтажке. Жизнь была тяжела, но лишь до тех пор, пока Джин совершенно случайно не встретил Родриго Альвареса. Он до сих пор не совсем понимает, как их пути пересеклись и почему такой человек, как Родриго, предложил стать личным портным семьи и его юристом, что шло полезным бонусом к навыкам альфы, закончившего даже не университет, а колледж на не самые высшие баллы, но он был искренне благодарен за предоставленный шанс на более-менее нормальную жизнь для себя и брата: не задавал лишних вопросов, всегда крайне вежлив, исполнителен и умён. Может, именно это в нём и ценил Альварес – кто знает. Сокджин не слишком задумывался и жил по наитию, потому что иначе не умел. Зато учил жить умом именно Чимина, для которого он по-прежнему желал лишь светлого будущего вне преступной организации, что определённо может оказаться финальной точкой не просто в путешествии по достижениям, но и в жизни. Чимину Альварес тоже дал шанс – устроил омегу в культурный институт Пайдейи, разглядев в подростке, только закончившем школу, блистательный ум и рвение к знаниям, посчитав, что Пак Чимин заслуживает гораздо больше, чем предоставляет ему жизнь. Чимин тоже был благодарен судьбе и умело пользовался каждой возможностью, желая оправдать все надежды, возложенные на него Сокджином. Пак заходит домой около шести часов вечера – студенческие будни оказываются для него совсем непростыми, большую часть дня омега проводит в университете, ходит на элективы, пару кружков и любит посидеть в библиотеке, изучая что-то новое, но это его не слишком тяготит, он любит общаться с одногруппниками, втайне от брата курить с ними на переменах между парами, смеяться и получать знания. Чимин считает свою жизнь чем-то достаточно интересным. Пак сбрасывает кроссовки в коридоре, вешает на крючок серую толстовку, оставаясь в чёрной простой футболке, и, зачесав пальцами светлые прямые пряди, закрывающие лоб, проходит в гостиную, оставляя чёрный рюкзак на полу у дивана. Сокджин, услышав шаги, растягивает губы в улыбке, снимая с переносицы очки, и откладывает их в сторону, поворачиваясь к брату лицом. — Сегодня ты рано, — подмечает он, привыкший, что Чимин обычно появляется дома в районе восьми. — Как день прошёл? Чимин обходит диван стороной, присаживаясь рядом с альфой, и запрокидывает голову, пялясь в потолок. — Хорошо. Устал только. А вечером ещё нужно поработать над проектом по информационным технологиям. Сегодня темы раздали, — пожимает Пак плечами. И так ненавязчиво спрашивает: — Ты сегодня уедешь или дома будешь? — К сожалению, господину Альваресу нужна моя помощь, — корчится Сокджин. — Три дня назад облава была, власти сильно потрепали, мне нужно разобраться с защитой. — Как тебе не повезло быть юристом, да? — усмехается Чимин. Джин толкает его локтём в бок. — Мне и платят за это сверху, так что... лучшего я и желать не мог. — И то верно... Пак задумчиво жуёт губу, складывая руки на животе, и прикрывает глаза. На самом деле, он действительно рад за Сокджина. Иногда тревожится о нём сильно, потому что, как бы он ни хотел, Джин всё ещё был напрямую связан с разборками серьёзной мафиозной семьи, в которой что ни день, то перестрелки, убийства и облавы властей, а он, будучи не просто портным, но и юристом Арийского братства, всё ещё рисковал собой. На дно он пойдёт вместе с Альваресом. Выхода оттуда уже нет. Чимин это прекрасно понимал и ценил проведённые с братом часы. Особенно ему нравится вспоминать их юношеские года за чашкой ароматного чая с малиной, и он так же ценил те моменты, когда Джин наседал на него словно заботливая мамочка, всеми силами стараясь отгородить от связи с преступным миром, потому что Чимин для Сокджина навсегда останется любимым младшим братом, невинным дитя. И пусть Чимин уже давно не ребёнок, Джин этого иногда понимать не хотел. — Я уйду к семи часам, — вырывает из мыслей голос Сокджина. Чимин медленно открывает глаза. — Вернусь, только не знаю когда. Дай Бог, под утро, — вздыхает альфа. — Ты же справишься дома без меня? — Чимин поднимает голову, наигранно обиженно фыркая, и ловит смешок Джина, а затем его добрую улыбку. — Да шучу я. — Я люблю, когда ты обо мне заботишься, но ты иногда перегибаешь палку, — всё ещё дуется омега. — Мне не десять лет. — Да знаю я, — Джин по-отечески треплет его по светлой макушке. — Всё никак не привыкну, что ты уже действительно взрослый мальчик. — Фу, — ещё больше морщится Чимин. — Ради Санта-Муэрте, никаких «мальчиков». Я в конце концов мужчина. — Хорошо-хорошо, взрослый мужчина. Не спали только квартиру, пока меня нет дома, а то твои кулинарные навыки я знаю. Двух сожжённых сковородок было вполне достаточно. Сокджин смеётся, хлопая брата по плечу, и поднимается с дивана, забирая с собой ноутбук, за которым он сидел. Чимин закатывает глаза, потому что его кулинарные навыки действительно хромают, и он на самом деле сжёг две сковороды пару лет назад, но Джин припоминает ему это каждый раз, оставляя его одного дома, что время от времени подбешивает. Пак кивает, вставая за братом следом, и, бросив хмурое «пойду прилягу», отправляется в свою комнату. Он, не переодеваясь, заваливается на аккуратно застеленную утром кровать и первым делом пишет сообщение на давно заученный наизусть номер, не скрывая хитрой ухмылки, а, услышав, что Джин наконец-то соизволил его оставить одного до самого утра, направляется в душ. Омега проводит в ванной около часа, приводя своё тело в порядок, возвращается в комнату, обтираясь насухо полотенцем, укладывает волосы, зачёсывая непослушную чёлку назад, чтобы открыть лоб и придать своему образу сексуальности, надевает белую шёлковую блузу под чёрный приталенный пиджак, увешанный массивными металлическими цепями, сменяет привычные его образу широкие джинсы на обтягивающие бёдра чёрные классические брюки по щиколотку и, надев свои самые красивые украшения, быстро выскакивает из квартиры, зная, что у подъезда давно ждёт массивный чёрный внедорожник с тонированными стёклами. Казино «Метида» принадлежит Ла Эмэ, но в него полностью открыто посещение членам Арийского братства, и то, что сейчас в главном игорном зале было почти не протолкнуться, говорило о том, что это место отлично пользуется популярностью, как у преступных семей, так и у местных знатоков роскошной жизни, что не боятся спустить несколько тысяч долларов ради развлечения. Чимин проходит через охрану без особых сложностей – здесь его знают все, – и, подмигнув одному из бугаев, охраняющих центральный зал, идёт к главному игорному столу, за которым уже трое знакомых лиц и четверо, кого он видит впервые, разыгрывают партию в покер. Пак находит глазами одного-единственного альфу, ради которого он и приехал сюда в тайне от своего брата, и бесстыдно седлает чужие крепкие бёдра на потеху тем, кто поражается такой наглости и беспардонности. — Долго ждать не пришлось, — сразу шепчут ему на ухо, одной рукой сжимая ягодицу. Чимин игриво улыбается и смотрит в карты, что находятся у альфы во второй руке. Комбинация выигрышная. — Джин соизволил свалить из дома пораньше, и его не будет до утра. — Прекрасно. Сегодня ночуешь у меня? — продолжается шёпот в ухо. — Надеюсь, что да, — ему бы очень хотелось. — Если что, скажу, что отправился на утреннюю пробежку. — Думаешь, у тебя останутся силы побегать утром? — облизывая мочку уха, скалится мужчина. — После небольшого марафона. — Поговорим об этом позже, играй давай, Намджун, — Пак кусает Намджуна за подбородок, пока гости за игральным столом косятся в их сторону, и снова взглядом елозит по картам. Намджун мягко шлёпает его по ягодицам, обтянутым брюками, и возвращает внимание игре, наслаждаясь ароматом Чимина, что забивается ему в нос. Чимин правда для брата правильный, хороший мальчик. Отличник с прекрасной репутацией, добрый и заботливый, нежный, аккуратный и хозяйственный, за исключением готовки, которая никак ему не поддаётся, но и у него есть свои секреты: уже почти полтора года он спит с правой рукой Арийского братства Ким Намджуном, пропадая ночами в барах, казино и клубах, когда выдаётся возможность сплавить Сокджина до самого утра. Намджун запал на невинного омегу сразу, как только впервые его увидел в дверях кабинета Альвареса, долго не решался брать его в оборот, потому что тогда Чимину едва исполнилось восемнадцать, а сам он был намного старше, но через какое-то время Чимин сам дал понять, что хочет с таким альфой, как Намджун, гораздо большего. Ему он нравился, дарил подарки по поводу и без, помогал с учёбой чем мог, не вторгался в личное пространство и, что самое главное, не видел в Чимине беззащитного маленького омегу, а это его привлекало гораздо больше, нежели напускная гиперопека старшего брата, и именно по этому поводу оба пришли к решению не предавать их отношения огласке – Джин бы просто не вынес того факта, что его любимый младший брат отнюдь не тихоня, каким он кажется на первый взгляд, а давно влюблённый парень, что спит со взрослым мужчиной и позволяет себе иногда вести себя неподобающим образом. Намджун как-то назвал Чимина серым кардиналом в лице невинной овечки, и это ему тоже ужасно нравилось. Рядом с Ким Намджуном Пак Чимин чувствовал себя живым и настоящим. Даже в том свете, в каком он предстаёт перед всеми остальными. — Как дела в университете? — спрашивает альфа после того, как прошлая партия была окончена с его победой, на столе прибавилось игральных фишек, что для Намджуна не имели в общем-то никакой стоимости, а крупье раздаёт карты для новой игры. — Отлично, — незамысловато отвечает Чимин, забирая карты из рук Намджуна. Играть в этот раз будет он за них двоих. — Мне всё нравится. — Это хорошо. Не зря же я за него плачу, не так ли? — Ты платишь за него из-за моей задницы, дорогой, — смеётся он, обнажая белые зубы. — Правда? — усмехается Ким. — Ты же мне ей сегодня заплатишь, правда? — игриво ведя носом по шее. — Обязательно, а теперь не отвлекай меня, я отыгрываю потраченные на меня деньги. Чимин щёлкает Намджуна по носу пальцами, погружаясь в игру, и мастерски за два захода обыгрывает почти всех присутствующих за столом, забирая и фишки, и пару увесистых пачек денег, насчитывающих десятки тысяч долларов. Намджун хвалит его ум, оставляя острые поцелуи на затылке, поглаживает по спине, чувствуя, как радуется омега своему выигрышу, подливает в его же бокал виски, который Чимин сразу забрал себе, расслабляясь от обжигающего алкоголя, но только один из альф по прошествии второй игры вскакивает с места и злостным взглядом скользит по Паку, упираясь ладонями в край игорного стола. — Эта шлюха нагло жульничает! — кричит альфа, заставляя крупье отшатнуться назад из-за своего резкого рывка вперёд. — Что, ублюдок, думал, уселся на колени к важной шишке и можно наёбывать других? Альфа перетягивается через весь стол, хватая Чимина за лацканы пиджака, и почти обливается слюной от злости, но только на лице омеги ни капли страха или злости. Он только закатывает глаза, чувствуя, как напрягается Намджун за его спиной, готовый в любую секунду сорваться и пристрелить того, кто посмел тронуть его омегу, и с хищным оскалом тянется к бокалу с виски. Медленно отпивает, слушая тяжёлую тишину повисшую за столом, потому что никто и дёрнуться не пытается, а затем резко бьёт бокалом о край стола, разбивая его на осколки, хватает альфу за руку и рывком пригвождает его ладонь к сукну, вгоняя в неё острый осколок. Где-то раздаются крики омег, мужчины за столом поражённо охают, Намджун так вообще не шевелится, а альфа громко рычит от боли, медленно вынимая из ладони битое стекло. — Ты охуел, мразь?! — почти визжит он, широко раскрытыми глазами бегая по удивительно спокойному лицу Чимина, что вскидывает бровь и, уперевшись локтями в стол, облизывает ладонь, по которой стекают остатки виски. — Ещё раз ты тронешь меня хоть пальцем, — улыбается омега, одаривая каждого присутствующего скучающим взглядом, — я тебе этим осколком горло перережу. А теперь свали к чёртовой матери с глаз моих. Альфа от гнева вновь порывается к Чимину, но в этот раз его останавливает Намджун, вытащивший из-за пояса брюк пистолет, что сразу же оказался плотно приставленным ко лбу склонившегося вперёд мужчины. — Ещё хоть на миллиметр дёрнешься, и я размажу твои мозги по всему казино, — сквозь зубы цедит Намджун. — Я не шучу, — и щёлкает предохранителем. Мужчина отстраняется назад сразу же, мешая во взгляде гнев, разочарование и страх. За свою жизнь боится, видно невооружённым взглядом, а Ким Намджун и правда шутить не привык. Это знают все, поэтому он сжимает окровавленную руку, гневно рыча что-то себе под нос, и направляется на выход под обезумевшие и напуганные взгляды. Чимин довольно улыбается, поворачиваясь с хитрой ухмылкой лицом к Намджуну, и, кивнув головой, громко говорит на весь притихший зал: — Вышли отсюда все. Вон! Крупье, наученный опытом, провожает всех гостей центрального зала, что с недоумением на лице нехотя всё же выходят, и покидает зал сам вместе с другим персоналом и охраной, оставляя двоих наедине за закрытыми дверьми. Чимин сбрасывает с плеч пиджак, плавно спускаясь на колени перед альфой, и облизывает алые губы, бросая тяжёлый взгляд снизу вверх. Намджун больно хватает его за волосы и отбрасывает пистолет, что держал в руке, в сторону. — Ты сейчас испепелишь меня взглядом. Не нервничай, ничего не произошло, — расстёгивая ширинку на брюках Намджуна, почти мурчит Чимин. — Я бы этому подонку разнёс всю голову нахуй, — озлобленно рычит мужчина, наслаждаясь смелыми касаниями небольших ладоней к его члену сквозь бельё. — Я могу постоять за себя сам, не стоит, — усмехается Чимин. Он склоняет голову вперёд, носом проводя по очертаниям наливающегося кровью достоинства альфы, и ловит его тяжёлый выдох где-то сверху. — Лучше закрой глаза и наслаждайся. Я целый день ждал этого момента. Намджун расслабляется, запрокидывая голову назад, натягивает языком щёку, сжимая в кулаке старательно уложенные пряди Чимина, когда тот оттягивает резинку белья, касаясь языком влажной головки, и опасно тяжело выдыхает, когда Чимин берёт в рот, принимаясь сосать с чуть прикрытыми глазами. Омега дразнится, играясь языком с уздечкой, лижет член от основания до самой верхушки, толкается кончиком языка в уретру, пальцами перебирая потяжелевшие яйца, отрывается на пару секунд, чтобы снять с себя блузу, и снова опускается ртом на член до основания. Чимин давится размерами, игнорируя прохладу в зале казино, гладит себя руками, постанывая от возбуждения – его бельё сильно влажное от обилия смазки, – он елозит коленями по полу, не стесняясь стекающей по подбородку слюны, и когда Намджун рывком за волосы отрывает его от члена, то разочарованно стонет. — На стол. Живо, — командует альфа, поднимаясь на ноги. — Ты готовился? — Конечно, — хрипло цедит Чимин, расстёгивая свои брюки, и, ладонью смахнув с игрального стола фишки, что как конфетти рассыпаются по полу, забирается на него верхом, откидываясь на спину. Намджун не церемонится, им нежности ни к чему, поэтому он быстро освобождает омегу от оставшейся одежды и, схватив со стола одну из пачек денег, оставшихся тут после игры, бесцеремонно заталкивает её Чимину между зубов, получая его вспыхнувший огнём взгляд. — Стони потише, иначе мне придётся перебить половину казино, — альфа лижет языком шею, спускаясь им на грудь, чтобы языком обвести соски. Чимин выгибается в пояснице и разводит колени в стороны, опуская глаза на влажный член Намджуна. — Не хочу, чтобы тебя слышал кто-то, кроме меня. Чимин смеётся, зубами зажимая деньги, и закатывает от удовольствия глаза, когда Ким входит в него одним плавным толчком. Намджун трахает его прямо на столе в казино, немного грубо, с оттяжкой, изредка шлёпая по порозовевшим ягодицам, ловит его мрачный, мутный взгляд, как музыку слушает то низкие, то высокие надорванные приглушённые стоны, пока Чимин скребёт ногтями сукно под собой, извивается на игральных фишках, что врезаются в спину, отдаётся своему альфе полностью и без остатка, принимая его целиком в себя в ночи Талуки-де-Лердо, где открываются его самые тёмные и изощрённые стороны, пропитанные пороком и грязью. В этот самый момент ни Намджуну, ни Чимину нет дела до того, кто и что слышит и узнает ли кто-нибудь когда-нибудь об их общем секрете, потому что в тот момент, когда Чимин, с надорванным скулежом выплёвывая изо рта деньги, кончает, откидывая голову назад, для него не существует ни пространства, ни времени. Только часом позже тёплое джакузи в пентхаусе Намджуна с огромным количеством пены и мягкая кровать, на которой его вылизывают и снова трахают до самого утра. До тех пор, пока он не засыпает в любимых руках счастливый и обласканный.