La Eme

Часы ожиданий – томительные, мучительные, угнетающие... Чонгук помнит каждый, потому что тянулись они нескончаемую вечность. Как в висках пульсировало сердце, когда в его руках совсем потерял живой вид Тэхён, сгибаясь пополам от болей в животе; как звенело в ушах, когда он звонил Хосе и с криками просил срочно готовить палату для шепчущего без остановки «не нужно» омеги, полностью игнорируя эту нелепую просьбу; как свербело в груди, когда личный врач Нуэстра Фамилии сообщил о начавшихся преждевременных родах из-за сильного всплеска стресса... ... Как Чонгук сходил с ума, метаясь из угла в угол больничного коридора, пытаясь дозвониться до Хосока, чтобы выяснить, а живы ли они вообще после взрыва в здании Управления Культуры. Перед глазами беспрестанно мелькало сообщение, что Тэхён отправил накануне Юнги. Его он прочитал, стоило только поднять телефон омеги с пола, и почему-то факт того, как его «задержали», заставлял ещё больше свирепеть. Тэхён задержал его собой. Своим телом, искусным соблазном, долгими поцелуями и надорванным: «Останься...». Спас ему жизнь, воспользовавшись главным оружием. Главной слабостью Чонгука – его же любовью. Благодарить ли, презирать... Времени, чтобы подумать, было слишком много. Нужна ли была ему такая жалость? Нужно ли было это спасение, когда спасать нужно было отнюдь не Чона? Искренне ли Тэхён желал быть с ним ночью, отдавать себя, показывать скрытую всегда от глаз улыбку, откровенничать, или снова играл прекрасную роль для своего же блага? Милосердие или очередная постановка? Мысли в голове роились, жужжали, пульсировали. Голова болела неимоверно, и рассуждать о чём-либо почти не было сил. Хосок не отвечал. Юнги был «вне зоны доступа». До Намджуна и Чимина дозвониться тоже не получалось. Разочарование глубоко в сердце росло с каждой секундой, а разочаровываться было некогда. Только кофе, оставленный милым медбратом-омегой, согревал изнутри и не позволяло оледенеть от общего напряжения. В родильное отделение пускать Чонгука напрочь отказались до окончания появления на свет его сына, и отчасти он был благодарен Хосе за предоставленную возможность побыть хоть немного наедине. Без Тэхёна. Без их сына, уже шестой час появляющегося на свет. Совсем немного воздуха было необходимо, и поэтому, оставив так и недопитый кофе на небольшом журнальном столике в зоне ожидания, он выходит покурить за пределы клиники. Никотин успокаивает слабо, пока всё ещё нет ответов на многие вопросы. Но стоит только потушить окурок об аккуратную серую урну, он замечает останавливающийся возле самого входа синий бугатти и спускается со ступеней, сжимая ладони в кулаки. Из авто выбегают и Хосок, и Юнги, и именно первого Чон хватает за белую футболку на груди и злобно рычит, еле сдерживаясь от того, чтобы ударить. — Какого чёрта вы не отвечаете на звонки, блять?! Юнги рядом испуганно распахивает глаза, Хосок вскидывает руки, сдувая упавшую на лоб чёлку. — Эй, босс, остынь! Мой телефон разрядился… — Я, блять, чуть не поседел! — и это абсолютная правда. Чонгук с момента почти бессознательного состояния Тэхёна находится на грани. Ещё немного и у него бы непременно начался нервный тик, от которого было бы уже не избавиться. — Чонгук, отпусти его! — ближе к альфам подскакивает Мин. Он сам выглядит донельзя бледным под ярким солнцем Талуки, а значит, волновался не меньше. Только Чон его будто не слышит, так и держит Хосока за грудки, обжигая яростным взглядом. — Отпусти ты, говорю! — повторяет он громче. — Мы заняты были, твою мать! — Чем?! — рявкает Чонгук и всё же Хосока отпускает. — Да трахались мы, что ты пристал! — вскидывает руками тот, одёргивая на себе футболку. — Не поехали мы никуда, так получилось! Знаешь ли, отвечать на звонки и сообщения в такой момент как-то не комильфо! Чонгук шумно втягивает воздух сквозь плотно сомкнутые зубы. Он вновь закуривает, чтобы унять всё ещё жгучее раздражение. — Вы видели новости? — спрашивает Чон уже чуть спокойнее. Юнги отвечает мрачно: — Да. Выживших при взрыве – единицы. — Намджун и Чимин были там? Я до них тоже не могу дозвониться. — У Чимина течка. Они тоже остались дома, — успокаивает Мин, протягивая ладонь к Хосоку. Молча просит сигарету. Они все крайне изведены. — И как давно для нас секс важнее бизнеса, я понять не могу? — фырчит Чонгук. Не ему осуждать, прошлая ночь подарила ему, по ощущениям, гораздо больше, чем он мог ожидать, оставшись с Тэхёном в очередной раз наедине. Да и сразу становится в разы легче дышать, стоит только удостовериться в том, что близкие ему люди живы и находятся в безопасности, но недовольство он всё равно высказывает. На него, ожидаемо, никто не спешит отвечать. Повисает минутная тишина. — Что с Тэхёном? — наконец-то интересуется Юнги, облизывая губы. — Мы поехали сразу к нему, как только услышали о взрыве, но прислуга сообщила, что его срочно пришлось госпитализировать. Чонгук сплёвывает вязкую горькую слюну и вновь шумно выдыхает, зарываясь пятернёй в так и не уложенные волосы. — Рожает, — отвечает он нервно. — Видимо, слишком перенервничал из-за вас, кролики ебучие, которые не соизволили даже сообщить, что с вами всё в порядке! — Значит, он не такая бесчувственная мразь, как ты говорил, — хмыкает Хосок. Чонгук бросает в его сторону злостный взгляд: — Рот закрой. Он говорил так сам, но никому другому позволять не собирается. Чонгук ошибался. Понял, правда, поздно, но каждому свойственно допускать ошибки, и Чон далеко не исключение. Тогда он совсем не успел проникнуться по-настоящему хрупким миром внутри разрушенного омеги, делал поспешные выводы, следуя только своим эмоциям, в то время как Тэхён свои от него скрывал. В эти игры они наигрались сполна. И снова напряжённая тишина, которую в очередной раз нарушает Юнги: — Так, значит… вас, господин Чон, можно поздравлять? — спрашивает он уже куда более вежливо, нежели пару минут назад просил отпустить Хосока. — Вы почти стали отцом. Чонгук пропускает нервную усмешку, устремляя глаза на клинику за его спиной. Там ведь и правда почти явился на свет его первый наследник. За сотнями своих мыслей и страхом он совсем не успел осознать тот факт, что уже через пару часов увидит свою кровь и плоть, сможет взять на руки, ощутить запах родного ребёнка. И сейчас, стоит только на мгновение об этом задуматься, все тревоги отступают прочь. Где-то под сердцем разливается немыслимое тепло. Становится легче дышать. — Да, думаю, можно, — кивает он сам себе, не в силах сдержать счастливую полуулыбку. — Тогда поздравляем, — скромно улыбается Юнги. Хосок же крепко жмёт руку Чонгуку, заключая его в медвежьи объятия, и хлопает ободряюще по спине, сияя так, словно отцом тут стал именно он. Разговаривают они ещё минут двадцать, выкуривая по ещё одной сигарете, и когда Чон собирается вернуться обратно в клинику, он останавливается почти у самого входа, оборачиваясь напоследок. — Хосок, найди мне всю информацию по Матео. Где он пропадал этот год, его возможные связи, место нахождения сейчас, — даёт он указание, получая в ответ согласный кивок. — И поподробнее, если возможно, о взрыве Управления. Можете быть свободны. Потому что он не позволит Мико явиться на свет, когда совершенно не знает, чего ждать от врага его семьи номер один. И стоит переступить порог клиники вновь, Чонгук встречает у регистратуры Хосе. Альфа тут же оборачивается в его сторону, снимая с лица медицинскую маску, и уважительно кланяется под непонимающий взгляд. — Поздравляю вас, господин Чон, — тянет к нему руку Хосе. Чон пожимает её в ответ. — Альфа, три триста двадцать. Несмотря на роды за полторы недели до назначенного срока, малыш родился полностью здоровым и достаточно крупным. Нам даже пришлось отказаться от инкубатора, заменяющего утробу папы. Ваш сын полностью готов к жизни в этом мире. Чонгук, кажется, после веса только что родившегося сына не слышит уже ничего. Он смотрит на Хосе, глупо хлопая глазами, пока альфа поздравляет его ещё раза три, и задаёт один только вопрос: — Могу я их увидеть? И Мико, и Тэхёна. Ему это жизненно необходимо. Только Диего мотает головой, тихо извиняясь: — Простите, но сейчас господину Киму необходим покой. Вам не о чем волноваться, оба находятся под наблюдением моих лучших акушеров, состояние у обоих стабильное, просто совсем немного необходим отдых. Вам лучше приехать вечером, когда господин Ким выспится и восстановит немного уставший организм. Роды забирают много сил, господин Чон. Чонгук об этом совершенно ничего не знает. Но уверен в том, что они у него тоже забрали слишком много. У него уже несколько часов гудит голова, глаза закрываются от усталости, внутри свербит от злости и тревоги, что накрывала его беспрестанно с самого утра, и поэтому он соглашается с Хосе, почти не думая. Просит звонить, если вдруг что-то произойдёт, оставляет возле клиники свою охрану, двое людей из которой дежурят возле входа в палату, куда им запрещён вход без особой необходимости, и отправляется домой. Уснуть совсем не получается, сколько бы в кровати он ни ворочался, находясь мыслями совсем не в родных четырёх стенах, а где-то там, всё ещё в клинике возле его палаты. Ближе к пяти вечера приезжает Хосок, оставляя перед альфой, рассевшемся в своём кабинете, увесистую папку по Матео Гонзалезу. И пока тот её листает, иногда задумчиво потирая подбородок, наливает себе виски, в очередной раз чувствуя себя как дома. — Значит, — это говорит Чонгук почти спустя час напряжённого молчания и изучения предоставленных сведений, — почти год он находился в Малайзии. — Ага, — вздыхает Хосок, давно закинув ноги на подлокотник кресла, в которое он уселся с самого начала. — В Куантане. Наркотой торговал, молодыми омежками вместе с местными бандами. Короче, времени не терял. Красавчик, что сказать, — пожимает он плечами, рассматривая остатки янтарного напитка на дне бокала. — Только и там он был всего лишь пешкой. — Поэтому вернулся сюда? — догадывается Чонгук, снимая с переносицы очки и закуривая. — Да, — кивает Хосок, зная, что этой информации там нет. Её он слушал лично от своего проверенного информатора. — Три недели назад какой-то важный там человечек заподозрил его в хищении крупной суммы. Преступные группировки там обычно частенько отмывают бабки, вот, видимо, этот говнюк и прибрал какую-то часть из этих денег себе. Смылся он с «места преступления» обратно в Талуку. Чонгук хмыкает: — И не боится, что его найдут? — А ты ещё не понял, что у него инстинкт самосохранения отсутствует, как мозги у улитки? — Я заметил, что у него отсутствуют как раз мозги, яйца и любое воспитание. И все моральные принципы. Чонгука до сих пор берёт отвратительная злость, стоит вспомнить бесцветный голос Тэхёна и его тихое, отрешённое: «Мне всё равно было на то, что он позволял себе распускать язык... на изнасилование». С каким бы количеством омег он ни спал лет десять назад, в каком бы состоянии не находился: злом, нервном, опьянённом алкоголем или лёгкими наркотиками, которыми баловался по молодости и глупости, – но никогда не позволял себе унижать их словесно, а уж тем более физически. Про насилие к любимым он даже думать не желал. — Ну, если его найдут здесь, я буду рад, — усмехается Хосок, доставая из кармана джинс сигареты. — С удовольствием бы поглядел, как эта мразь мучается от боли. — Если я не убью его раньше, — оставляя окурок в пепельнице, облизывает губы Чонгук. Руки чешутся ужасно. Он бы тоже с удовольствием посмотрел на то, как «эта мразь мучается от боли». С удовольствием бы отомстил за поломанную психику и разбитое эмоциональное состояние Тэхёна. — А ты планируешь? — А ты как думаешь? — Там, — Хосок указывает пальцем на отложенную в сторону папку, — в этих бумажках, есть адресок мотеля, в котором он остановился. Заряженная пушка у меня в бардачке. Принести? Только с собой меня возьми, я тоже хочу! — и встаёт с кресла, оставляя на кофейном столике пустой стакан. Чонгук тихо смеётся, качая головой. — Тебе-то какой толк? Если в его планах месть за любимого омегу, то что может быть в планах Хосока? — В смысле? — вскидывает он брови. — Он нам всем нехило потрепал нервы! Взрыв корабля, покушение на мою жизнь, а вчера мы могли эффектно, кровавым фейерверком махнуть в небеса, спасибо Юнги, что ногами в чулках перед моим носом покрутил! Ты юморишь?! Возможно, Чонгук совсем немного об этом забыл. Он до сих пор находится не здесь, в кабинете, а потому согласно кивает, принимая слова Хосока как весомое доказательство, но упирается руками в подлокотники своего рабочего кресла и поднимается на ноги, расправляя подвёрнутые рукава рубашки. — Хорошо, возьму тебя с собой. Но не сейчас. Сейчас я должен быть в другом месте. Хосок тут же расплывается в улыбке и гадко щурится. — Оу, заботы новоиспечённого папочки, точно, — сладко тянет он. — Господи, до сих пор не верю, что Ким Тэхён тебе родил наследника, и при этом вы даже не встречаетесь! Я вообще когда узнал, что он беременный, так ещё и от тебя, у меня вселенная схлопнулась! У Чонгука она в тот момент тоже схлопнулась. Он до сих пор помнит, с каким взглядом к нему в кабинет залетел Хосок, крича чуть ли не на весь особняк, а потом ещё по тридцать раз в секунду спрашивал, не спит ли он и не кажутся ли слова о бесплодии Матео Гонзалеза и беременности Ким Тэхёна ему каким-то идиотским сном. Таким одновременно злым и счастливым он не ощущал себя никогда. Разве что сегодня утром, когда услышал от Диего Хосе, что у Тэхёна начались схватки. — Да, ты прав. Я тоже в это пока слабо верю. Мне нужно лично убедиться в том, что я не сплю. — Хочешь, я тебя ударю? — абсолютно серьёзно спрашивает альфа. — Легонько, не переживай. — Спасибо, обойдусь, — хмыкает Чонгук, забирая со стола свой телефон, на который за целый день не поступило ни одного звонка и сообщения. — Лучше отдохни сегодня. Разрешаю. — Кстати, к нему уже поехал Юнги. Вроде как. И раньше, чем он? Чонгук в ответ лишь кивает, и оба покидают кабинет. Хосок – на обещанный отдых, он – к своей семье.

***

Тэхён открывает глаза медленно. Первые три минуты он искренне не понимает, где находится; пытается сфокусироваться хоть на одной какой-то точке, медленно переводя взгляд то в одну сторону, то в другую; причмокивает губами, ощущая, как пересохло в горле, потому что он понятия не имеет, сколько проспал с того момента, как кто-то общался с ним в последние минуты перед бессознательностью; и только потом понимает, что в клинике. А совсем рядом стоит совсем крохотная люлька с его только что появившимся на свет сыном. Что он сегодняшним днём стал родителем, и предыдущие восемь с половиной месяцев не были сном или параллельной реальностью. Омега закрывает глаза и шумно втягивает носом воздух, в котором еле ощутимо витают нотки травяного биттера – запах его ребёнка, получившийся в результате смешения его сладковатого ликёра и кипариса Чон Чонгука, вмешавшегося в его жизнь слишком быстро и неожиданно. Сколько он думал об альфе и их отношениях – не сосчитать до конца жизни. Сколько Тэхён себя ограждал от опасно щебечущих внутри чувств – тоже слишком сложно представить. А сейчас он дышит запахом их ребёнка и не может понять, что испытывает в данную секунду: счастье, усталость, ненависть к себе, сомнения или нервозность. Всё смешалось в один удушающий сгусток, и хочется раствориться где-то в невесомости, чтобы ни одна живая душа его не нашла и позволила хоть немного побыть наедине с собой, чтобы разобраться в непроглядном омуте из его собственных предрассудков. Тэхён вновь открывает глаза, когда слышит в коридоре шаги, стремительно приближающиеся к его палате, и пытается присесть, тут же морщась от острой боли внизу живота. На пороге появляется молодой медбрат-омега, который готовил его к родам, и робко улыбается, склоняясь в уважении. — Уже проснулись? — задаёт он очевидный вопрос и подходит ближе к кровати, склоняясь над Тэхёном. — Чувствуете себя нормально? Не тошнит, голова не кружится? Физически Тэхён ощущает себя вполне приемлемо, а вот морально – совсем нет, но он спокойно кивает на слова омеги и позволяет отсоединить от своей руки катетер. — Если ощущаете боли в пахе и ногах, то не переживайте, это нормальное явление после родов. Особенно первых и… — медбрат на секунду замолкает, видимо подбирая слова, что видно по его бегающим зрачкам, — … в вашем возрасте. Тэхён на эту робость усмехается: — Я понимаю. Не нужно меня бояться. — Да, простите, — кивает омега, слабо улыбаясь. — Не каждый день у нас в родильном отделении лежит такая личность. А сейчас Тэхёну только хочется истерично рассмеяться. В последние дни он себя совсем не ощущает так, как раньше: важным, опасным, сильным и способным уничтожить мир одной своей обольстительной ухмылкой. Тэхён чувствует себя подавленным, растерянным и потерявшим любой смысл жизни. Кроме того, что находится совсем рядом в крохотной люльке. Тэхён поворачивает голову в сторону новорождённого сына, и медбрат тут же направляется туда, сообщая: — Спит. Хотите, дам вам его на руки? Вы наверняка ещё не видели своего сына. Видел на самом деле. Как только родил. Смотрел потерянным взглядом на мокрого младенца в руках Хосе, но находился будто в тумане, отходя от жуткой боли и лёгкого шока, не веря в то, что случилось в ту самую минуту. — Пусть спит, — коротко отвечает омеге Тэхён. — Как проснётся, я сам его возьму. Он просто ещё не готов. Медбрат согласно кивает, не решаясь спорить с серьёзным на вид главой Нуэстра Фамилии, и кланяется, складывая руки за спиной. — Как скажете. Если что-то понадобится или захотите укол обезболивающего, просто нажмите на кнопку вызова персонала на пульте, что у вас на тумбе. Я буду неподалёку, в ординаторской. Тэхён вновь согласно кивает, и омега покидает его палату, удостоверившись в том, что с новорождённым и его папой всё в порядке. Ещё минут десять Тэхён молча смотрит на люльку, моргая редко, словно боится, что она исчезнет, если он вдруг на мгновение закроет веки, и, задумавшись, совершенно не замечает возникшую рядом с собой тень. Юнги смотрит на сосредоточенный взгляд омеги, всё ещё направленный на люльку, и усмехается: — Тоже не веришь? Тэхён отзывается хрипло: — Нет. Мне кажется, я сплю. И если вдруг пошевелюсь, всё исчезнет, и я опять окажусь дома, в спальне, где меня начнёт трогать Матео, и будет тошнить от отвращения и раздражения. Юнги кивает. Даже сказать не знает что. Потому что, как бы близки они ни были, Тэхён редко делится страхами и переживаниями. Чаще – огрызается и просит не лезть, и именно поэтому Мин находится в смятении. Только тихо спрашивает: — Как ты? Ким переводит на него взгляд, наконец-то отрываясь от созерцания люльки младенца, и облизывает губы. — Всё болит. — А ты думал, рожать легко? — улыбается Юнги. — Думал, у тебя будет хоть немного совести, и я не попаду сюда раньше назначенного срока, — хмурится Тэхён. — Убить тебя сейчас или дать ещё денёчек на то, чтобы попрощаться со всеми своими знакомыми? Звучит достаточно обиженно. Даже без злости. Юнги на это лишь склоняется в уважении, потому что Ким Тэхён для него всё ещё непосредственный руководитель, лидер, а только потом близкий друг, с которым они с юношества были вместе не разлей вода, и говорит по-прежнему тихо: — Простите, господин Ким. Я видел ваше сообщение, но отвлёкся и не успел на него ответить. Мы же в безопасности, — как заверение. Тэхён грузно вздыхает, прощая: — Распрямись. Не буду я тебя убивать. Просто не делай так больше, твою мать! — шипит он. — Я должен был знать, что вы находитесь в безопасности. — Прости, — ещё раз извиняется Юнги. — Я… — С Хосоком, да. Я знаю, — кивает Тэхён. Догадаться было совсем не сложно. — У тебя из-за него совсем мозги отшибло. — Нет, — протестует Мин. — Просто… — Не оправдывайся, — вздыхает омега. — По тебе и так всё видно. И на самом деле я рад, что хоть кто-то из нас счастлив. По крайней мере, мне так кажется. Тэхён последнее время мало на что обращал внимание, но прекрасно замечал, как расцветал Юнги, стоило в поле зрения появиться Чон Хосоку. Он никогда не имел ничего против взаимоотношений представителями семей. Об этом же он говорил ему сам, когда в самый первый раз учуял их смешанные запахи, потому что с Хосоком бы и сам мог переспать, да только не считал его альфой именно своего вкуса и был верен мужу, каким бы уродом тот ни оказался. Только сам он совершенно упустил момент, когда увяз в другом. А теперь уже и говорить было не о чем. Его выбор и его решение находилось в паре десятков сантиметров от него, крепко спало и сочетало в себе всё от двух совершенно, казалось бы, несовместимых людей. Юнги на это замечание только опускает взгляд, поджимая губы. Он тоже долго отрицал своё влечение к альфе из враждующей когда-то семьи. Поэтому и интересуется у Тэхёна, присаживаясь на край кровати: — А ты не счастлив разве? Счастлив ли Тэхён? Он до сих пор не знает. — Я снял обручальное кольцо, которое носил даже после того, как Матео меня предал и связался с Альваресом; заявил, что между нами всё кончено, когда ещё носил ребёнка от другого альфы; у меня совершенно непонятные взаимоотношения с отцом этого самого ребёнка, и я не знаю, что делать дальше… — рассуждает он вслух, снова откровенничая с лучшим другом. — Счастлив ли я? — Почему ты не хочешь принять Чонгука? — серьёзно спрашивает Юнги. — Он любит тебя, Тэхён… — Я знаю. Он это слышал от самого Чона. — Тебя, — настойчиво повторяет Мин. — Понимаешь? Когда любил ты, что ты получил взамен? Издевательства, боль, унижения и плевок в душу? Когда любят тебя, гораздо проще. — Понимаю, — Тэхён прекрасно это понимает. Он чувствует его любовь. В каждом действии и слове. Ощущает себя в безопасности и спокойствии, когда альфа находится рядом. Только… — Спрашивал ли ты, люблю ли я? — и смотрит на Мина. Юнги вздыхает, упираясь ладонями в свои колени. — Хорошо. Любишь ли ты? — он спросит, ему не сложно. — Засосы на твоей шее красноречивее твоих слов, — их омега заметил, как только зашёл в палату. Сначала промолчал и не делал на них акцент, пусть и знает, что Тэхёна это ничуть не смутит. Но сейчас нарочно выделил, потому что: — Ты бы не подпустил к себе того, кого не любишь. — Может, я просто пытался его таким способом задержать, чтобы он никуда не поехал и остался жив? — хмыкает Тэхён, по привычке собираясь крутить кольцо на пальце. Но, ощутив пустоту, горько усмехается. Точно. Он же больше не замужем. — Допустим. Это ты тоже не считаешь проявлением своих чувств? Если из-за нашего молчания ты родил раньше положенного срока, потому что испугался и перенервничал, то точно любишь нас, как свою семью. Если ты решил соблазнить Чонгука и удержать его рядом с собой, чтоб он случайно не подорвался там, в Управлении, то точно любишь его. Всё вполне логично. Юнги, может, и не знает до конца того, что происходит между ним и альфой, но он далеко не идиот. Вспоминает себя, как чуть не лишился рассудка, когда услышал о том, что Хосок в реанимации с огнестрельным; помнит свой страх за его жизнь, свои слёзы и осознание того, что без этого неадекватного альфы он и сам перестанет существовать, превратившись в бесформенное безэмоциональное нечто. И видит то же самое в Тэхёне, что мотает головой в очередном отрицании. — Юнги, тут я разберусь без тебя. Спасибо. Словно пришёл в себя и снова закрылся. Юнги с ним категорически не согласен. — Ты, может, и не замечаешь, — говорит он, поднимаясь с кровати, и смотрит точно на чуть бледноватое лицо омеги напротив, — но с Чонгуком ты стал гораздо живее и открытее. Ты мне двумя предложениями сказал сейчас больше, чем за всё то время, что мы знакомы. Я же помню тебя, Тэхён. Помню жизнерадостным молодым омегой, что любил гулять по паркам, смеяться и улыбаться. Флиртовать, кокетничать, делиться своими эмоциями с каждым, кто был тебе интересен… — Тогда я был подростком. — Ты был настоящим, — парирует Мин, скрещивая руки на груди. — А потом тебя сломали. Растоптали и лишили всякой радости в жизни. И я не лез к тебе, — продолжает он, несмотря на очевидный протест в чужих глазах. — Я прекрасно знаю всё, через что тебе пришлось пройти. Я знаю, насколько ты действительно сильный, Тэхён, потому что даже рядом со своим мужем, что должен был стать тебе опорой и поддержкой, ты оставался одиноким и нуждающимся в любви и заботе. Ты часто огрызался, воспринимал мои попытки помочь тебе и дать совет в штыки, но и тут я прекрасно понимал причины, не обижался, молча наблюдая за тобой. А потом появился Чонгук. — И что? — нервно усмехается Тэхён. — Перестань отвергать его и свои чувства, которые видно за километр не мне одному. Чонгук уже едет сюда, поэтому, ради Санта Муэрте, хотя бы сейчас не веди себя как кретин. Он на седьмом небе от счастья. Не порть такой важный для него день. Юнги покидает его так же тихо, как и зашёл. Тэхён медленно сползает по подушке, возвращаясь в лежачее положение, и прикрывает глаза, медленно выдыхая. Нравоучения он не любил по-прежнему, как бы он ни изменился, по словам Юнги, но если бы хоть кто-то знал о том, как он пытается больше не закрываться и сражаться с самим собой в битве, где нет победителя, потому что и герой, и противник – он сам, не поверил бы своим глазам. Он уже вчера сделал слишком большой шаг: позволил увидеть свои редкие теперь эмоции, молил Чонгука остаться, лишь бы он был в эту ночь рядом, касался его, обнимал, целовал в плечи и лопатки, шептал нежности, от которых Тэхён, словно впервые влюблённый подросток, рассыпался, умело пряча своё изнеможение от излишней ласки за коротким «прекрати». Он не хотел, чтобы Чонгук прекращал. И чтобы жертвовал своими чувствами ради него. Тэхён, правда, старался избегать своих навязчивых мыслей изо дня в день, прячась от самого себя в непробиваемом коконе. Любил ли Тэхён Чонгука? Скорее всего. Отрицал, протестовал, показывал совершенно иное, но… скорее всего. Готов ли был ответно показывать свою нежность, которой где-то глубоко внутри непочатый край? Скорее всего. Не понимал как, не умел, давно забыв, что дарить кому-то себя, беззащитного, жаждущего и нуждающегося – можно и нужно, но… тоже, скорее всего. Мог ли он сказать об этом вслух? Очевидно, нет. И снова, погрязнув в своих рассуждениях, нагревающих и изводящих его сознание, он нехотя засыпает, а когда слышит что-то, отдалённо напоминающее ставший родным голос, открывает глаза медленно, совершенно не шевелясь. Чонгук, абсолютно расслабленный, склонившись над люлькой, смотрел исключительно на новорождённого Мико, широко улыбаясь. Тэхён и дышать стал в разы тише, совершенно не подавая никаких признаков своего пробуждения. Просто наблюдает. — Моё сердце, — тихо шепчет Чонгук. Тэхён видит, как альфа протягивает к сыну руку, видимо, невесомо касаясь его, и выглядит при этом крайне удовлетворённо. — Обещаю, ты станешь самым счастливым. Я никому не позволю причинить тебе боли, пока ты не научишься защищаться от врагов самостоятельно, — Мико в ответ на слова отца негромко отвечает непонятными звуками, будто и вправду его понимает, а Тэхён не может скрыть улыбки, тут же закусывая нижнюю губу. — А глазки-то папины, — продолжает Чон, рассматривая Мико, что, судя по звукам, причмокивает губами. — Вырастешь таким же красивым? Будешь разбивать сердца омег своей красотой, как твой папа разбил сердце своей красотой мне? — усмехается он. Тэхён не выдерживает и совсем тихо смеётся, прижимая клочок одеяла ко рту. Только когда успокаивается, говорит негромко, чтобы случайно не напугать ребёнка: — Не подлизывайся, Чон. Ты не можешь быть точно уверенным в том, что у него мои глаза – его внешность ещё совсем несформирована. Чонгук тут же переводит на него взгляд, отнимая руку от Мико, что на действие отца возмущённо пищит, но кричать не начинает, и подходит ближе к Тэхёну, пока тот снова присаживается, уже не ощущая такой острой боли в паху, как пару часов назад. — Он, в отличие от тебя, не такой капризный. Меня принял сразу, — спокойно говорит Чон. — Он за первый день своей жизни не успел пройти через то, через что пришлось пройти мне, — отзывается Тэхён, замечая, как люлька чуть шевелится из стороны в сторону, пока Мико в ней слабо крутится. И добавляет: — И надеюсь, что не пройдёт никогда. — Я напоминаю: всё в наших руках, Тэхён. — Да. Точно. Повисает совершенно неловкое молчание, но Тэхён первым его нарушает, подзывая к себе альфу пальцем, и когда тот подходит, присаживаясь рядом с больничной кроватью на корточки, чтобы быть с омегой лицами на одном уровне, Тэхён отвешивает Чону лёгкую пощёчину, улыбаясь уголком губ. Чонгук раскрывает глаза, непонятливо таращась на спокойного после такого омегу, но Ким лишь удобнее устраивается на постели и свободно объясняет: — Рожать чертовски больно, Чонгук. Почувствуй одну десятую того, что испытывал я на протяжении шести часов. Он бы даже сказал, что эта невесомая пощёчина не сравнится с той одной десятой, но Чонгук на него не злится. Тэхён лишь наблюдает, как альфа становится ещё ниже, опускаясь на колени, берёт одну ладонь омеги в свою и подносит её к своим губам, оставляя с десяток поцелуев на нежной коже. И шепчет слишком красноречиво и горячо: — Спасибо, смерть моя. — Встань, — шепчет он в ответ. Потому что в голове всплывают воспоминания того, как Чонгук впервые встал перед ним на колени, умоляя оставить ребёнка. Тогда ему было невыносимо видеть альфу перед собой. Сейчас тоже, но исключительно из-за того, что он совершенно не понимает, за что ему такая благодарность. Он ведь сделал это далеко не ради альфы. Тэхён позволил Мико родиться ради себя. И такие жертвы кажутся ему немыслимо глупыми. Чонгук его просьбу полностью игнорирует, вновь расцеловывая руку, и так же шепчет, не прекращая: — Спасибо. Спасибо. Спасибо. Как самую священную молитву. — Встань, — настойчиво повторяет Тэхён. — Хватит. Я понял. Понял, что, вероятно, он не заслуживает того, что рядом с ним тот, кто ставит на первое место его. Кто готов положить мир к его ногам, целовать и надевать на них золотые черевички, лишь бы только Тэхёну было комфортно. Возможно, Тэхён ненавидит себя настолько, что видит исключительно одиночкой-затворником. Без чувств, без эмоций, привыкший справляться со всем сам, а иногда опускать руки, но делать вид, что с ним всё прекрасно, и превращаться в голимого эгоиста, чтобы хоть как-то спасти себя. Он же сильный. Притворно, но разве это важно, когда он двенадцать лет сам по себе, взрастивший в себе стержень? А смотреть на Чонгука, по-прежнему стоящего перед ним на коленях и расцеловывающего его руку, больно. Откуда взялась эта боль – не знает. Прав ли был Юнги, когда говорил, что с Чоном он научился хоть иногда казаться живым и испытывать что-то? Может, у него и правда не всё потеряно. Говорят, молодость хороша. В самые яркие года нужно жить, отдыхать, ловить моменты и путешествовать, но вся жизнь начинается после тридцати. В двадцать Тэхёну пришлось слишком рано повзрослеть и рвать на себе волосы, чтобы выжить. В тридцать он, кажется, только начинает дышать полной грудью и чувствовать себя молодым и прекрасным. Заново. С Чонгуком, смотрящим на него в эту секунду, как на самое ценное произведение искусства. Стоит ли ему попытаться хоть раз ради себя, а не ради кого-то? В самый важный час у него в очередной раз бесконечные сомнения. И то ли в спасение, то ли в наказание Мико в люльке начинает хныкать, и Чонгук всё же поднимается на ноги, вновь подходя к сыну, а Тэхён благодарно выдыхает, успокаивая своё сжимающееся сердце. Чон что-то шепчет, пытаясь его успокоить, но когда это совершенно не помогает, он понимает, чего, вероятно, желает ребёнок, и поворачивается к Тэхёну, медленно поднимающемуся с кровати. — Кажется, он хочет на руки, — догадывается альфа. Тэхён не уверен, что это именно так и есть. Он вообще не уверен ни в чём, даже в себе, чего уж говорить о новорождённом ребёнке, о воспитании, чувствах и повадках которого он не знает ни черта. И для него до сих пор ощущается чудом то, что он имеет с крохотным альфой особую родственную связь, потому что он – его папа. Может, Мико в пору поменять подгузник или покормить его, но он не спорит, спокойно отвечая: — Возьми. — Можно? — не наигранно, осторожно интересуется Чон. Тэхён хмурится. Совершенно не понимает вдруг такой робости со стороны всегда уверенного в себе альфы напротив… — Он и твой сын, Чонгук, — … поэтому признаёт. Не настаивает на своём. Делает ещё один шаг вперёд. — Можешь делать, что хочешь. — Я не умею, — честно отвечает Чонгук. — Главное, опора под спиной и головой, — Тэхён читал об этом. Он и правда совершенно ничего не знает о том, как растить ребёнка, но что-то поздними ночами он впитывал в себя с различных форумов. Готовился стать родителем. — Просто придерживай его в этих местах и прижимай к себе. Покажи ему, что ты его поддержка на всю оставшуюся жизнь. Покажи, что все твои слова действительно что-то значат, и он не разочаруется. Дай ему почувствовать, что ты готов быть рядом в самые отвратительные и радостные дни. Это ему крайне необходимо. Тэхён решает помочь. Ему самому крайне непривычно, он бы даже сказал страшно, но омега останавливается точно напротив люльки, опускает взгляд вниз, на Мико, что, заприметив папу, вдруг улыбается, причмокивая розовыми пухлыми губами, больше напоминающими по форме губы Чонгука, и аккуратно тянет к нему руки. Просовывает одну ладонь под тёплую голову, покрытую мелкими, очень редкими чёрными волосиками; вторую – под спину, что скрыта под лёгкой белой распашонкой, и поднимает его вверх. Сразу же прижимает к своей груди, боясь случайно дёрнуться и отпустить, и склоняет голову ближе к крохотному красному личику, вдыхая уже приевшийся запах травяного биттера. — Видишь? — спрашивает Тэхён, поднимая взгляд на стоящего рядом Чонгука. — Это просто. Было только с виду. У Тэхёна, вероятно, чуть не случилась паническая атака, которая последний раз навещала его лет в двадцать пять. Чонгук понятливо кивает, сейчас выглядя совершенно обезоруженным и беззащитным перед собственным сыном, и протягивает руки в ответ, прося: — Могу я…? Тэхён без лишних слов ступает на шаг ближе к альфе, аккуратно перекладывая давно молчащего Мико, наблюдающего за своими родителями с каким-то вдруг осознанным интересом, ему в руки. Чонгук легко вздрагивает, тут же оплетая ребёнка своими руками, как мягкими, но крепкими цепями, и отходит снова на шаг назад. Подальше. От самого себя. В очередной раз. Дать бы себе пощёчину, чтобы отрезветь и перестать прятаться, когда уже слишком поздно. А интимность момента ощущается гораздо больше, нежели прошлая ночь, наполненная страстью и взаимной любовью, что была надёжно скрыта за личными мотивами Тэхёна. Что бы с ним было именно сейчас, если бы прошлой ночью Чон сгинул где-то под останками Управления Культуры? Тэхён не должен об этом думать, только не сейчас, когда уже всё миновало, а альфа стоит рядом с ним и с обожанием смотрит на ребёнка в его руках, что-то шепча тому почти на ухо, а мысли невольно вновь посещают его голову так, словно он давал им разрешение добивать себя ещё больше. — Обещай, что будешь в первых рядах оплакивать меня. — Я не лью слёз по пустякам, Чон. — Тогда что же должно тебя растрогать, если это даже не смерть близкого друга? — Мы не друзья. Тэхён вспоминает именно это. Тогда ему и правда не было дела до того, расправится ли Альварес с Чонгуком быстрее, чем он с ним. Они не были друзьями. Случайными любовниками – да. Людьми, ждущими общего ребёнка – да. Но не любимыми друг другом, чтобы действительно страдать. Тэхён вообще-то считает так до сих пор. После долгих ночей разговоров и откровений, после долгих поцелуев и взаимных ласк, после разделённого на двоих дыхания и биения сердца. Они друг для друга никто. Только по мнению Тэхёна. Они не друзья. Гораздо больше, намного ближе. Тэхён бы не лил слёз, случись что с Чонгуком. Он бы непременно сжёг весь город, чтобы не осталось ни одного человека, посмевшего тронуть того, кто заставил его дышать спустя столько лет удушья. Тэхён бы этого не признал никогда в своей жизни, но сделал бы именно так, пропуская мимо ушей все нравоучения Юнги о том, что у него, такого разбитого, бездушного, бесчувственного всё же таится в давно остывшем сердце что-то тёплое и непременно важное к Чон Чонгуку, появившемуся в его серой, нелепой, бессмысленной жизни слишком внезапно. Он бы, вероятно, сошёл с ума и преисполнился в своей мести. Потому что, что двенадцать лет назад, что сейчас он бы не позволил навредить своей семье. Не позволил бы своему ребёнку расти без отца. — Когда вас выпишут? — вырывает его из потока самобичевания голос Чонгука. Альфа подходит ближе, молча демонстрируя то, что Мико на его руках снова спит, прижавшись головой ближе к груди отца, что сейчас для Тэхёна выглядит так, словно он здесь точно третий лишний. Он лишь пожимает плечами: — Дня через три-четыре. — Успею поставить в твоей спальне кроватку для Мико и подобрать ему хорошего гувернёра. И мы, вероятно, всё же попадём на свадьбу Намджуна и Чимина. — Она через неделю? — припоминает он. — Да. Они всё ещё ждут тебя. Тэхён даже не знает, радоваться ли этому. Он до сих пор не понимает, когда три семьи, ранее связанные только бизнесом, успели стать почти одной большой, связанные чем-то определённо большим. Вероятно, тогда, когда все они осознали, что далеко друг другу не враги? Смешно. Тэхён всегда считал иначе. — Значит, я пойду, — кивает он, возвращаясь к постели. — Некультурно будет с моей стороны проигнорировать их приглашение. — Поедешь со мной? — тихо спрашивает Чонгук. Он аккуратно укладывает Мико обратно в люльку и подходит ближе к Тэхёну, присаживаясь перед ним на корточки. — У меня есть выбор? — со смешком спрашивает он, смотря на альфу сверху вниз. — У тебя он есть всегда. Не хочешь – поедешь туда один. Я не заставляю ни в коем случае. — Хорошо. Тэхён отвечает просто. Без уточнений. Потому что у него же есть выбор – он подумает и примет решение. Чонгук покидает его почти под полночь, совершенно игнорируя Хосе, просившего оставить омегу наедине чуть раньше, потому что сил уйти попросту не было. Тэхён же игнорировал все эти часы присутствие Чона, молча занимаясь своими делами, покормив ребёнка и уснув в конце вновь за час до ухода альфы. Потому что с кем рядом он может спокойно ощущать себя во сне, если не с человеком, которому доверяет больше, чем себе?

***

Как и обещалось, Тэхёна вместе с Мико выписывают через три дня. У дверей клиники его встречают почти все, за исключением Чимина, проводящего последние дни своей течки, как он узнал через день после родов, и, вопреки его очередным недовольствам, домой их везёт именно Чонгук. В первые минуты после прибытия обратно в особняк он натыкается на усыпанную белыми розами гостиную, в которой попросту нельзя было сделать и шага, потому что цветы заполонили абсолютно всё пространство, а в спальне – на аккуратную, небольшую кроватку светло-голубого оттенка с мягкими на вид круглыми подушками с кружевными рюшами, что специально была собрана руками отца для новорождённого сына. Тэхён не смог сказать и слова от удивления, защемившего его сердце в приятных светлых чувствах, поэтому он только позволил за собой поухаживать, набрать ему ванну и забрать Мико, пока он около часа спокойно отмокал в горячей воде, смывая с себя запахи клиники и медикаментов. А когда вышел, плотно поужинал, выпил вина и познакомился с тщательно отобранным альфой гувернёром – омегой лет сорока по имени Хавьер. Тот, по словам Чона, около двадцати лет работал в детских садах, имел психологическое и медицинское образование, знал три языка, и именно ему он был готов доверить своего ребёнка на воспитание до какого-то определённого возраста. Тэхён даже не стал спорить, полностью соглашаясь с выбором альфы, а потому только пригласил омегу к столу, чтобы побольше о нём узнать, а после провести экскурсию по особняку и выделить ему гостевую спальню неподалёку от его собственной. В которой в эту же ночь остался и сам Чонгук, потому что Тэхён, засыпая, лишь тихо сказал: — Если хочешь, можешь остаться. Думаю, Мико будет рад увидеть тебя утром. Совершенно не упоминая о том, что он совершенно не хочет быть один, когда так долго к этому привыкал. Чонгук лёг рядом молча. Так же молча прижался к Тэхёну со спины, обнимая его за талию, и уткнулся носом в свежевымытые волосы омеги, приятно отдающие ароматами ванильного шампуня. Следующую ночь Ким всё же провёл один, после того, как весь день внимательно слушал рассказы Хавьера о воспитании детей и учился ухаживать за собственным сыном самостоятельно. Всеми вопросами Нуэстры пока занимался Юнги, не лезший в недельный отпуск омеги после родов. Только Чонгуку приходилось заниматься работой самостоятельно, и только поэтому, Тэхён будто успокаивал сам себя, ему пришлось спать одному, словно это было для него чем-то необычным. Он просто боялся признаться сам себе, что скучал по Чонгуку, стараясь отвлекаться на Мико, смеющегося и машущего ручками каждый раз, как Тэхён к нему подходил и целовал в пухлые румяные щёчки, проявляя ранее запертую глубоко внутри нежность. Возможно, где-то Тэхён и понимал, что полностью теряет свою хватку, растворяясь в чём-то новом, что давно было для него запретным, но ему это нравилось. Нравилось хоть иногда ощущать себя слабым и прятаться за чужой спиной, потому что, уставший от ответственности, он мог только разрушаться и топиться в собственной подавленности и апатии. На свадьбу к Чимину и Намджуну он всё же поехал вместе с Чонгуком, оставив Мико на Хавьера, обещавшего присмотреть за младенцем со всей осторожностью и ответственностью. И проведя там порядка пяти часов, он позволил себе отдохнуть и наконец-то спокойно выпить вкусного белого вина и взять в руки сигарету, раскурив пару с несмолкающим от волнения Чимином. На заднем дворе загородного дома Намджуна действительно были исключительно близкие люди: лидеры трёх семей, их приближённые, Сокджин и пара знакомых Чимина, с которыми он был в хороших отношениях, когда ещё учился в университете. Чонгук от Тэхёна не отходил почти ни на шаг, Юнги, изрядно подвыпивший, вис на Хосоке, словно не он в начале вечера пытался отогнать его от себя всеми возможными способами, просто потому, что смущался, и уже под конец, поздравив двух молодожёнов с началом официальной семейной жизни, все принялись разъезжаться по домам. Тэхён под вином, расслабленный и с чуть потёкшим от палящего солнца макияжем, в машине почти засыпал, уложив голову на плечо Чона, мягко держащего его за руку. — Устал? — спрашивает он тихо, чтобы их разговора не услышал водитель. Просто не хотел. — Нет, — так же тихо отвечает Тэхён, не поднимая головы и не открывая глаз. — Просто хочу домой, — признаётся он. — Завтра уже возвращаться в нормальное рабочее русло. Есть то, с чем Юнги без меня не справится. — Важный и большой Ким Тэхён, — смеётся тихо Чонгук. — Я и так слишком расслабился в последнее время. Меня уже перестали бояться так, как прежде. Тэхён в этом не уверен, конечно. Он ежедневно получает отчёты от Юнги, но сам не появлялся в стенах офиса слишком давно. Даже с точек прибыль Мин собирает сам, вместе с Хосоком, который каким-то боком привязался к делам Нуэстра Фамилии, пусть его об этом никто и не просил. Тэхён с этим тоже особо не спорит. Раз Чонгук делал работу за него, то и Хосоку он может доверять. По крайней мере, так хочется думать. Ему уж точно не хочется расплачиваться за свою непредусмотрительность. — Пусть не боятся тебя, — пожимает плечами альфа, отчего голова Тэхёна легко вздымается вверх. Он даже не дёргается. — Пусть боятся меня. — А ты-то здесь какими судьбами? — хмыкает Ким, ощущая, как его ладонь в своей сжимает Чон. — Потому что я за тебя в ответе. И за Мико тоже. — Не лезь в мою семью и мои дела, Чон, — беззлобно отзывается омега. — Я больше не беременный, ты не можешь запрещать мне работать, пить и курить. — Я не запрещаю. Я лишь хочу помогать. — У тебя своих забот полно. — И в них входите вы. Хватит уже пререкаться. — Мы всё ещё друг другу никто, — напоминает Тэхён, приоткрывая один глаз. Давно уже стемнело. За окнами проносится лесополоса. Они почти дома. — Поэтому ты почти спишь у меня на плече, пока я везу тебя домой, где ждёт наш общий сын, и ты, вероятно, попросишь меня вновь остаться с тобой, потому что тебе на самом деле этого очень хочется? Тэхён даже поднимает голову, поворачиваясь в сторону альфы почти всем телом. — Я такого не говорил, — возражает он. Он не стал таким уж очевидным. Точнее, он не считает, что Чон умеет читать его мысли, а Тэхён всё ещё хорошо владеет своими эмоциями, чтобы так просто выдавать себя с потрохами. — Может, я ошибаюсь, но разве я не прав? — Ошибаешься, — без сомнений кивает омега. — Точно? — с прищуром переспрашивает Чон. — Ты просил меня не отпускать тебя. Не помнишь? — а Тэхён прекрасно всё помнит. Помнит то, что говорил, чтобы Чонгук не ездил на очередное смертельное собрание. Только говорил ли он тогда всерьёз? — Я не отпущу, смерть моя, — и как давно это сомнительное, но ласковое прозвище с особым для двоих смыслом стало настолько нежным? — Не сейчас точно. — Мне не нравится, когда ты ведёшь себя так. Тэхён выдыхает, отстраняясь от альфы и садясь на сидении удобнее, когда замечает, что они почти подъехали к особняку. — «Так» – это как? — Приторно. Аж тошнить начинает, — морщится Ким. — Мне больше нравилось, когда мы ругались с поводом и без. Так я ощущаю, будто что-то между нами вдруг изменилось. Отвратительно. — Разве не изменилось? — искренне не понимает Чон. — Нет, Чон, — устало тянет Тэхён. Внедорожник паркуется возле выложенной тротуарной плиткой тропы ко входу в особняк, и омега выходит из него первым, продолжая, стоит заметить выглянувшую наружу макушку альфы. — Я просто стал относиться к тебе чуть снисходительнее. Мы уже не раз это обсуждали. Чонгук обходит машину по кругу, ровняясь с Тэхёном, и закуривает, опираясь о заднюю дверь спиной. Водитель так и сидит внутри, ожидая приказа о том, что он может быть свободен. — Ладно, — и соглашается он с правилами омеги так же просто. — Я не буду с тобой спорить. Пока что. Просто позволь перед сном увидеть моего сына, и я уеду. Тэхён забирает из его губ сигарету, затягиваясь, и медленно кивает, рассыпая по лбу волнистые локоны, что он укладывал ещё с утра около часа. — Я не запрещаю. Пожалуйста. Чон поворачивает голову в сторону особняка, желая высмотреть, в какой стороне горит свет, чтобы приблизительно знать, куда идти, но так и замирает со вставленной между губ обратно сигаретой, хмурясь. Ни в одном крыле света нет. И охраны, что удивительно, по периметру тоже. — Тэхён, где охрана? — спрашивает он, нервно затягиваясь в последний раз и отбрасывая так и нескуренную даже наполовину сигарету в сторону. Тэхён хмурится тоже, осматриваясь по сторонам, и действительно замечает, что на территории нет ни единой живой души. — Мы уезжали, была здесь. — Я знаю. Ты не отпускал никого? — Ты бы позволил? — хмыкает раздражённо омега. — Это же твои собаки патрулируют мой дом. Злится. Это прекрасно заметно по колким фразам. И нервничает, когда тоже не видит света ни в одном из окон, пусть час и не такой уж поздний. — Мико с Хавьером спят? — спрашивает сквозь зубы Чон, срываясь в сторону особняка. Тэхён спешит за ним, сглатывая от нахлынувшего волнения. — Мне никто не отчитывался! — рявкает он. — Разве не ты у нас контролёр всего и вся? — Не рычи на меня, — фыркает альфа, останавливаясь возле входа в особняк, — мне это не нравится, так же, как и тебе. — Он медленно приоткрывает дверь, подмечая, что она не заперта, пусть альфа и просил Хавьера закрыться изнутри и не впускать никого подозрительного на порог. — У тебя оружие где-то поблизости есть? — В обувной тумбе в самом низу. Тэхён тоже предусмотрителен ко всему. Оружие у него припрятано в каждой комнате на всякий случай. Теперь, кроме его собственной спальни и комнаты Хавьера. Чонгук кивает ему и заходит внутрь первым. Их встречает подозрительная тишина и темнота, поэтому альфа достаёт из кармана телефон, включая фонарик, и присаживается возле обувной тумбы, находя наощупь в нижнем ящичке небольшой пистолет. Сразу проверяет обойму, насчитывая в ней четыре патрона, и снимает с предохранителя. Оборачивается через плечо к Тэхёну, осматривающегося по сторонам, и просит одними губами: — Не отходи от меня ни на шаг. Ни за что, Тэхён. И как бы ему не нравились эти указы, потому что он прекрасно может постоять за себя сам, но в данный момент он действительно безоружен и только кивает, начиная медленно ступать за альфой по просторному холлу. В гостиную так и не пройти из-за всё ещё сохраняющих свой отличный вид роз, поэтому они вместе идут в столовую, находя там только одну-единственную кружку с недопитым кофе, видимо, оставленную Хавьером. Обходят гостевые спальни на первом этаже, где тоже не находится ничего подозрительного, а все остальные комнаты оказываются закрытыми, и поднимаются не спеша на второй этаж. Тэхён, вопреки словам альфы, всё-таки отходит от него на пару шагов, но совсем недалеко, чтобы проверить свой кабинет, пока Чон осматривает соседнюю комнату, и когда он только приоткрывает дверь, то резко ощущает на руке крепкую хватку холодных пальцев и даже не успевает понять того, как оказывается прижатым к картине за своей спиной, что врезается рамой ему в лопатки. Пытается закричать, но так и не издаёт ни звука, чувствуя, как холодное дуло пистолета прижимается к его виску сквозь волосы. — Какая приятная встреча, — шепчут ему на ухо знакомым хриплым голосом, и Тэхён прекрасно понимает, какого чёрта здесь происходит. Перед ним – теперь он может рассмотреть в блёклом рыжем свете только одного бра – Матео, опасно скалящийся прямо ему в лицо. — Издашь хоть один писк – я тебя пристрелю, не раздумывая, — опять шепчет, только теперь в губы Гонзалез, и Тэхён без раздумий собирает всю слюну во рту, плюя её точно альфе на подбородок. За это он сразу же получает звонкую пощёчину, рыча от злости, и встречает вторую руку Матео на своей шее. — Где, блять, мой сын? — скалится Тэхён, игнорируя то, как горит его щека от удара, но тут же дёргается, когда слышит в коридоре голос Чонгука, зовущий его слишком встревоженно. Матео ему в ответ смеётся. — Этот чоновский выродок? Понятия не имею. А Тэхёна от гнева уже трясёт. Он пытается вырваться из рук Матео, стараясь ударить его ногой по колену, чтобы сфокусировать внимание альфы на боли, но не успевает – Матео пинает его по ступням сам, легко отнимая за шею его тело от стены и прикладывая снова. Это выводит ещё больше, потому что он в данную секунду не боится того, что к его виску приставлен пистолет, и не ощущает боли от лёгких ударов. Он боится только того, что что-то произошло с его ребёнком, поэтому цепляется обеими руками за предплечье Матео возле его шеи и почти кричит так, чтобы Чонгук его точно услышал – дверь Гонзалез в кабинет за собой предусмотрительно закрыл: — Где мой ребёнок, тварь?! — Тэхён?! — раздаётся голос Чонгука рядом с дверью в кабинет. — Закрой рот! — рычит на него Матео, вновь прикладывая омегу спиной о чёртову картинную раму. — Или хочешь сдохнуть раньше времени? Но дверь всё же открывается, потому что по своей природной глупости Матео не додумался закрыть её на замок изнутри, и Чонгук тут же целится в голову альфе, зверея на глазах от того, что он видит. — Руки от него убери, ублюдок! — А вот и наш долгожданный гость, — Матео бросает на Чона короткий взгляд, но потом резко дёргает на себя Тэхёна, прижимая к себе его спиной, и так и продолжает держать на прицеле омегу. Тэхён вновь пытается вырваться, но Матео пинает его по ногам, заставляя тихо фыркнуть в ответ. — Дёрнешься, и я его пристрелю точно. — Чонгук… — Закрой рот, я сказал! — на хрип Тэхёна вновь рычит Матео. — А я сказал убрать от него руки! — настойчиво повторяет Чонгук. Он делает один короткий шаг вперёд, боясь, что Матео из-за этого спустит курок, но альфа лишь делает короткий шаг назад вместе с Кимом, отчего Тэхён мотает головой, прося тем самым Чонгука просто не двигаться. Чонгук останавливается, продолжая целиться Матео в голову. — Что же ты мне сделаешь? — а Матео смотрит на него в ответ, только усмехаясь. — Убьёшь? Давай. Только я заберу его с собой. — Ты хочешь разобраться со мной? — напряжённо интересуется Чон. — Так давай поговорим один на один. Отпусти его. — Наш сын, Чонгук… — снова хрипло отзывается Тэхён, продолжая держаться за руку Матео, пытаясь хоть как-то убрать её от своей шеи. А Чонгук, настолько испугавшийся за жизнь Тэхёна, которого видит в данную секунду, изначально позабыл свою главную тревогу. Казалось, целая уйма чувств не могла захватить его в свою сеть, но сейчас он совершенно не понимает, что испытывает: гнев, страх, раздражение, ненависть… Всё смешалось и почти создало атомную бомбу. И она вот-вот готова взорваться от истеричного смешка Матео, сдавливающего шею Тэхёна своей рукой. — Ты так заступаешься за эту блядь, что даже плакать хочется от драмы, которая тут разворачивается. Думаешь, он это заслужил? — Ребёнок мой где? — игнорирует его слова Чонгук, аккуратно ступая чуть вперёд. Совсем немного, почти незаметно, и поэтому Матео не обращает на этот шаг никакого внимания. И будь у Чона возможность, он бы прямо сейчас пустил Гонзалезу пулю в голову, только тот стоит точно за спиной Тэхёна, прячась будто последний трус, потому он не рискует. Одно неверное движение и он может лишить жизни и Тэхёна. — Ты о вашем выродке? — хмыкает Матео. — Даже не знаю… Может, там, где ему самое место? — Я тебя прикончу, тварь! — шипит хрипло Тэхён. Он снова пытается вырваться, наступает Матео на ногу своей, чтобы он отвлёкся, но альфа лишь ещё сильнее давит на шею, заставляя Тэхёна еле слышно, сипло, через силу втянуть воздух в лёгкие. — Я тебя раньше, любовь моя, — смеётся ему на ухо он. И обращается к Чонгуку: — И тебя тоже. Ты не получишь ни его, ни моей семьи, Чон! — Ты устроил весь этот цирк только из-за Тэхёна? — Чонгук откровенно удивлён. Он ни за что не поверит в необузданную ревность со стороны Матео. — Или из-за власти в Нуэстра Фамилии? Потому что других причин он абсолютно не видит. — Точно не из-за меня, — вновь со смешком хрипит Тэхён. Рука Матео на его шее сжимается уже не так крепко, поэтому он продолжает дышать, но с трудом. — Почему же ты так думаешь, любовь моя? Я до сих пор крайне зол из-за того, что вместо меня ты предпочёл какого-то сосунка, которого знаешь без году неделю. Представляешь, как мне было неприятно, когда на меня косо смотрели и шептались за спиной, что мой муж – шлюха, раздвигающая ноги перед новым главой Ла Эмэ? — Да ты никому не нужен был там без моего присутствия, что ты врёшь? — хмыкает Тэхён, глядя Чонгуку в глаза. Будто общается сейчас именно с ним. Не со своим всё ещё официальным мужем, держащим его в заложниках, как какую-то игрушку. — И я бы сделал так ещё сотню раз, — продолжает он, сипло втянув в лёгкие воздух. — Неужели ты забыл, почему я так с тобой поступил? Напомнить наш недавний разговор? Потому что когда я рвал на себе волосы и каждый сраный день переступал себя, чтобы утереть нос взрослым авторитетным альфам, лишь бы они признали во мне достойного, пусть и слишком молодого лидера нашей семьи, ты пропадал чёрт знает где и обвинял меня в том, что я забрал по праву принадлежащую тебе власть. Ты бесился и злился, а я плакал по ночам, потому что уставал, как последняя собака. Вырывал из себя душу и сердце и шёл по головам, лишь бы у нас было всё. Ты, по каким-то гнусным слухам, уж не знаю, правда ли это, развлекался в казино с какими-то облезшими омегами, пока я убивал трясущимися руками того, кто пытался кинуть нас с тобой на бабки. Первый раз в жизни, Матео, — кашляет от вновь усилившегося на шею давления Тэхён. У него почти слезятся глаза. А Чонгук смотрит на него слишком взволнованно, вслушиваясь в каждое слово о чужой жизни и не представляя, как же, вероятно, Тэхёну пришлось ломать себя изо дня в день просто потому, что он по своей глупости, молодости и сильной влюблённости выбрал совершенно не того человека. — А чем отплатил мне ты за то, что я лишился всего: семьи, души, сердца, эмоций и чувств ради нашего благополучия? Оскорблениями, ненавистью в мою сторону, причинённой мне болью и разрушенной мечтой о счастливой семье, которую я так слепо представлял себе в день нашей свадьбы? Вот почему я выбрал его, любовь моя, — ядовито плюётся Тэхён, облизывая пересохшие губы. — Потому что он видит во мне то, о чём я сам давно успел забыть, находясь двенадцать лет рядом с тобой. И если ребёнок, которого я подарил ему – моя благодарность за то, что хоть один-единственный человек не пытается меня растоптать, унизить и сравнять с землёй из-за какой-то глупой обиды и ревности власти, то я точно сделал всё правильно и виноватый во всём произошедшем здесь только ты. Не я. Прозвучала ещё одна исповедь. И понравилась она далеко не всем. Матео от очередной волны гнева с силой толкает Тэхёна от себя в сторону, заставляя того тихо вскрикнуть и удариться спиной о стоящий неподалёку комод, но тут же залиться громким смехом, потому что… чего-то такого он и ожидал. У Матео бы просто не хватило силы духа застрелить человека. Застрелить его. И он это прекрасно знал, когда красиво блефовал, чтобы вывести бывшего мужа на эмоции и заставить себя отпустить, пусть и таким грубым и болезненным способом. — Тэхён! — Чонгук срывается в его сторону сразу же, падая перед сидящим на полу и потирающем спину омегой на колени, чтобы подхватить его лицо за подбородок и заглянуть в глаза, с тревогой рассматривая каждый сантиметр, будто он готов был прямо сейчас закрыть глаза и умерщвлённо рухнуть на пол. И значения не имело то, что теперь под прицелом были оба. Одновременно. Матео становится точно за спиной Чонгука, приставляя ему дуло к затылку, и утробно смеётся, иронично подмечая: — Готовы ли умереть в одну минуту из-за одной пули на двоих? По-моему, это слишком романтично. — У тебя кишка тонка убить человека, Матео, — фырчит в раздражении Тэхён, прокашливаясь. Одной рукой он держится за горло, стараясь лёгким трением хоть как-то унять зуд от долгого полуудушья, а второй – за руку Чонгука, в которой тот держит пистолет. Одними глазами просит отдать оружие. Чонгук старается особо не шевелиться, когда разжимает свои пальцы, сжимая на пистолете пальцы Тэхёна. — Думаешь, не смогу? — хмыкает Матео. Бьёт Чонгуку дулом в затылок, заставляя того сморщиться от резкой боли, и смотрит Тэхёну в глаза. С издёвкой. По мнению омеги – с наигранным превосходством, пытаясь казаться выше. — Ты хоть раз видел, как я убивал? Нет? А очень зря. Я прошибу ему мозг, ты и глазом моргнуть не успеешь. Сильно будешь страдать, если я и правда его сейчас убью, а? Жалко же будет потерять альфу, который по своей глупости не считает тебя эгоистичной, бесчувственной, дешёвой блядью? — Я тебя, тварь, голыми руками сейчас задушу! — шипит от злости Чонгук. Он пытается повернуть голову в сторону Матео, но снова получает дулом по затылку и только скрипит зубами, раздражённо толкаясь языком в щёку. — Мне так смешно наблюдать за тем, как ты его защищаешь, не зная всей его сути. Алчной, меркантильной, гнилой. Такие омеги не достойны быть счастливыми. Он оставит и тебя в тени, потому что для него ты всегда будешь лишь мусором, недостойным его внимания. Заберёт твою власть, оставит тебя ни с чем. Неужели ты так этого хочешь? — Если он этого потребует, я так и сделаю, — отзывается Чонгук. Ничуть не врёт. — Мою гордость это ничуть не заденет. — Готов отдать своё достоинство? — всё ещё будто не верит ему Матео, нервно усмехаясь. — Если бы ты хоть раз задавался вопросом, — хмыкает Тэхён, — что со мной происходит и как я себя чувствую, ты бы моё равнодушие не считал за эгоизм, меркантильность и попытку забрать у тебя всё. — Мне не нужно было интересоваться, дорогой. Я и так всё прекрасно о тебе знаю. Ты в самую первую встречу показался мне высокомерным, строптивым засранцем. Я знал, что с тобой будет тяжело, но не думал, что настолько. — Правда? — смеётся истерично Тэхён. — Поэтому твоя семья убила мою? Потому что со мной было сложно, когда я только-только ушёл из-под родительского крыла, боясь самостоятельной жизни, и мечтал о своей собственной семье, которая не будет знать невзгод? Поэтому ты сравнял меня с мусором? Чтобы не считать мусором себя? Якобы ты такой весь из себя прекрасный муж – верный, любящий, а я – бездушная тварь, уничтожившая твоё гиперболизированное эго? — он качает головой, ощущая, как его пальцы в своих крепче сжимает Чонгук, будто одними только касаниями, нежно шепча: «Я рядом. Ты делаешь всё правильно». Вздыхает и с острой ухмылкой сожалеет: — Плохо ты меня знаешь, дорогой мой муж. — О том, что мои родители убили твоих, я не знал почти три года после их смерти, — слишком просто отвечает альфа. — Уж прости, это далеко не моя ответственность. Кто же знал, что они таким радикальным способом попытаются отстоять своё право на власть моей фамилии в Нуэстре? — Кто знал? — снова истерично хмыкает Тэхён, не веря своим ушам. — После того, как моя семья вытащила Нуэстру из грязи? Да мои родители отдали всю свою честь и половину состояния, чтобы откупиться от тех недальновидных японцев, с которыми проебались твои родители, хотя совершенно не обязаны! Просто потому, что мы были уже женаты! Они сделали это ради нашего блага, а чем отплатили твои за такую щедрость? Их смертью? Думаешь, после этого я мог остаться в стороне и не взять всё в свои руки, когда ты только делал вид бурной деятельности? — Так ты бы попросил! Тэхён от удивления вскидывает бровь. Смотрит на сконфуженное лицо Матео, не понимая, к чему эти разговоры сейчас. Он просил. Может, не напрямую. Не подходил со словами: «Я не справляюсь, мне тяжело, я больше не выдерживаю, мне нужна твоя помощь, твоя поддержка, потому что без тебя я пропаду и погрязну в мире, где для меня не будет покоя». Нет. Он говорил: «Не могу никак наладить контакт с этими тупорылыми итальянцами. Может, у тебя есть знакомые, через которых можно их убедить?»; «Не получается заключить контракт. Что-то не сходится. Есть у твоих родителей хорошие юристы?». Он получал в ответ лишь отрешённое: «Не знаю». Справлялся сам, ломаясь на части от тяжести груза, что свалился на его ещё тогда неокрепшие плечи, каждый раз опускавшиеся при малейших трудностях. Тэхён плакал ночами, закрываясь в ванной. Он просил Санта Муэрте вернуть его в прошлое. Просил о покое и лишь толике внимания со стороны мужа, что должен был стать для него первым человеком после почивших родителей. Тэхёну пришлось стать таким. Он не виноват. Это всего лишь обстоятельства. И выбор не того человека, на которого можно положиться и рядом с которым можно хоть на пять минут забыть о том, что ты глава большой влиятельной криминальной семьи, и стать просто любимым омегой, которого бы ценили за то, что он есть. — Я просил, — говорит он вдруг поразительно спокойно. Будто не только что нервно смеялся и пытался скрыть своё негодование. — Ты меня игнорировал, ослеплённый своими собственными мыслями о том, что я, такой плохой и эгоистичный, отбираю у тебя всю власть, стоило только получить хоть немного свободы. — Я тебе не верю, Тэхён, — ровно отвечает ему Матео. — Ты и не должен. Уже не должен. Мы оба сделали свой выбор. Значит, такова была наша судьба, в которой нам не суждено объединить наши мечты в одну общую. — И ты делаешь виноватым меня? — ступает чуть вперёд Матео, сильнее упираясь всё это время слушавшему чужую исповедь Чонгуку дулом в затылок. Ему даже приходится чуть опустить голову, чтобы давление ослабло. — А разве ты не виноват в том, что он закрылся от всего мира и больше не верит в собственное счастье? — хмыкает Чон, уставший от этой бесполезной болтовни со стороны альфы. — Ты не виноват в том, что он забыл, когда последний раз считал себя нежным и хрупким, хотя обязан быть таким рядом с мужчиной, взявшим его в мужья? Ты понимаешь, в чём кроется смысл этого понятия? Омеги выходят за мужа, должны быть рядом с ним в безопасности, любви и покое. На его плечах не должно быть столько ответственности, если он её не хочет. На его сердце не должно быть столько ран от любимого человека, которые другому пришлось зализывать долго и тщательно, чтобы он хоть немного открылся и поверил в то, что в мире не все такие ублюдки, как ты. Ты его уничтожил, Матео. Но поверь, сколько бы у меня ни ушло на это лет, я исправлю твои ошибки. Потому что семья так не поступает. Семья – это дом. Это стабильность. Это взаимопонимание и уважение друг друга в любых ситуациях. Мне искренне жаль, что твои родители тебя этому не научили, и ты угробил жизнь человека, который позволил доверить тебе себя. — Этому тебя научил твой мёртвый отец, который был той ещё тварью? — усмехается Матео. — Этому меня научило его отношение к моему папе и к собственному сыну, которого он отправил в захолустье, лишь бы не портить себе репутацию внебрачным ребёнком. — Ах, какой ты правильный… Даже тошнить начинает, — корчится альфа. — Мы все неправильные. Правильных людей не существует, потому что тогда мы бы и не были людьми. Но у всего есть понятие морали и нравственности. Видимо, в твоём мире эти понятия отсутствуют. Чонгук уверен в этом как никогда. Он не держит на отца обиду, с какой-то стороны он ему даже благодарен за то, что именно из-за его аморального поступка он стал тем, кем стал. Будь он чуть более разбалованным, выросшим с «золотой ложкой» во рту, сыном влиятельного человека в Мексике, то, вероятно, был бы таким же аморальным. Он не знает, к чему бы его привёл этот статус, эта слава сына главы Ла Эмэ, но такова была его судьба, его жизнь, воспитавшая совсем иначе. Вероятно, он бы никогда и не встретил Тэхёна при таких обстоятельствах, потому что, будь они знакомы раньше, отношения могли бы сложиться совсем иные. Этого он допустить уже не мог. Только не сейчас, когда он смотрит на него, одними губами произнося: «Ты знаешь, что надо делать»; и ласково ведёт по его пальцам, убирая с них свою руку, чтобы в следующую секунду резко наклониться вперёд и позволить Тэхёну в одно мгновение выстрелить Матео в плечо, вынуждая его бросить свой пистолет на пол и зарычать от острой вспышки боли. — Ах ты сука! Матео тут же рыпается в сторону всё ещё держащего на вытянутой руке пистолет Тэхёна, только Чонгук бьёт его по лицу, заставляя отшатнуться в сторону, и следом бьёт ещё раз, но уже под дых, отчего Матео сгибается пополам, оседая на колени, и шипит, рвано вдыхая воздух в лёгкие. Тэхён подходит к нему достаточно близко, в ответ упирая дуло в его лоб, а Чонгук становится за спиной альфы, чтобы предотвратить возможные неожиданные выпады с его стороны, потому что: — Твои игры закончились, дорогой, — хладнокровно произносит Тэхён. — Ты думал, что действительно выйдешь отсюда победителем, когда вступил на территорию моего особняка, держишь где-то моего сына и угрожаешь мне оружием просто потому, что что-то возомнил о себе и считаешь, что я достоин даже такого отношения? Матео вдруг заходится громким смехом, вскидывая голову, и сплёвывает кровавую слюну из-за разбитой губы Тэхёну под ноги. — А ты действительно тварь, любовь моя. — Я справедливый. — Беременным от Чона ты мне нравился больше. Беззащитный и медленный. Я уже и забыл, каким жестоким ты можешь быть. — Согласен, — кивает Тэхён. — Беременность сделала меня совсем немного нерасторопным, из-за чего не получилось дать отпор тебе недавно, но поверь, я не забыл, кто я и на что способен. Это ведь ты меня таким сделал. Пожинай свои плоды. — И что, убьёшь меня? — хмыкает он. — Убью, — так же спокойно отвечает Тэхён. — У меня-то на это хватит силы духа, поверь. Только знаешь что… — Ким поднимает взгляд на Чонгука, кивком головы прося его сдвинуться чуть вправо, что альфа и делает, прижимаясь боком к стене, и стреляет Матео в левое плечо. Тот громко вскрикивает, оседая на пол совсем, и рявкает, отчего тут же получает пинок со стороны Чонгука, —… скажи-ка, где мой сын. Немедленно. Пока я добрый. — Так это ты добрый? — хрипло смеётся Матео. Он зажимает рану рукой – той, что уже прострелена, и морщится от боли. — Слишком. Поверь, будь я злым, ты бы уже сидел со вспоротыми кишками и молил меня о смерти, чтобы больше не чувствовать боль. И Тэхёну ничуть не жаль. Он на самом деле крайне взбешён. От злости всё внутри клокочет, рвёт на части, зудит. Только ради двенадцати лет, проведённых в браке, он даёт право последнего слова. И по-прежнему не спустил курок. Чонгук бы уже убил, будь пистолет у него. Тэхён даже не сомневается, когда снова смотрит на альфу перед собой, раздражённо играющего желваками. — А нашего бы сына ты любил так же? — Моего, Матео, — поправляет его омега. — Даже случайный ребёнок от тебя был бы моим, и я бы не позволил тебе подойти к нему ни на шаг, потому что он не заслуживает такого отца, как ты. Ты заслуживаешь только смерти за всё, что сделал. — Хватит с ним церемониться, Тэхён, — подаёт голос Чонгук, пиная Матео снова в бок ногой. — Если ты, сукин сын, сейчас же не скажешь, где наш сын, я тебе разорву пасть, и ты сдохнешь от болевого шока. Не самая приятная смерть, знаешь? — а Матео так и молчит. Выводит из себя больше. Тэхён от нетерпения снова стреляет в альфу, в этот раз пробивая пулей его бедро, от чего Матео уже взвизгивает от боли и мотает головой, хватаясь рукой за новую рану, чтобы хоть как-то унять жжение и зуд в ноге. — Жив ваш выродок! — рявкает он, поднимая озлобленный тусклый взгляд на спокойное лицо Тэхёна. — Спит у себя в люльке. Я же не совсем конченная тварь, чтобы трогать ребёнка, пусть он и выводит меня из себя одним только фактом своего существования. Будь у Матео преимущество, он бы не сказал ни слова. Продолжал бы играться, доводить, издеваться, но он почти на грани обморочного состояния, по виску течёт капля пота, перед глазами мутнеет. Тэхён снова приставляет пистолет к его лбу, победно усмехаясь, и смотрит последний раз в глаза человека, разрушившего его жизнь и душевный покой. Говорит негромко, будто просит: — Есть что сказать? Это твой последний шанс замолить свои грехи. Пусть не передо мной, так перед Санта Муэрте. Теперь ему точно говорить больше не о чем. Все свои вопросы он решил давно. Тэхёну осталось сделать только последний шаг: избавиться от главного врага в своей жизни. Освободить себя от оков, позволить наконец-то спокойно вздохнуть, и он абсолютно к нему готов. Он смотрит на Матео хладнокровно, давно не испытывая к уже бывшему мужу никаких иных чувств, кроме жалости и отвращения, уверенно держит палец на курке, ощущая на себе поддерживающий взгляд Чонгука, и просто ждёт. Хоть самое неискреннее: «Прости». Ему было бы достаточно и одного слова. Всего одного. В ответ он слышит с истеричным смешком, сдавленно, с отвращением, с принятием собственного поражения: — Горите оба в Аду. Тэхён спускает курок. Даже не смотрит на то, как тело Матео падает на пол, как на полу за его стеной расцветает нелицеприятный пейзаж из осколков черепа, мозга и крови; молча бросает пистолет на бездыханного альфу и почти срывается бегом в спальню. Лишь бы увидеть действительно спящего Мико. Он не обращает внимание на то, что за ним следом выбегает Чонгук, только направляется в спальню, отведённую для Хавьера, потому что голова забита совершенно другим. Тэхён останавливается возле кровати слишком резко, даже ловит себя на лёгком головокружении, но стоит увидеть Мико, завёрнутого в маленькое белое одеяльце, становится моментально легче. Он берёт младенца на руки, отчего тот нехотя открывает глаза, смотря, будто слишком осознанно, тянет к окровавленному от выстрела вплотную лицу омеги ручки, что-то бессмысленно улюлюкает и, почувствовав родное тепло, снова закрывает глаза. Чонгук вбегает в спальню тоже крайне взволнованным, но стоит увидеть Тэхёна с сыном на руках, он громко выдыхает и подходит к ним со спины, заглядывая через плечо омеги на сладко надутые губы спящего Мико. — С ним всё в порядке? — интересуется Чон. — Да. В полном. Он не соврал, — тихо отвечает Ким. — Только тронь он его пальцем… — и так и недоговаривает. Пока не хочет, чтобы ещё совсем крохотный альфа слышал жестокости. Для них ещё будет время в его жизни. — Хавьер жив. Спит. Слишком крепко. Видимо, его накачали снотворным. Не знаю, правда, когда успели, надо будет просмотреть камеры у въезда в особняк. Я позвонил Хосоку, он будет тут минут через тридцать. Уберёт всё, — и тело, и кровь. И своё недовольство, потому что Чонгук их с Юнги явно отвлёк, но работа отнюдь не дремлет. Даже такая грязная. — Начальник службы безопасности тоже едет сюда. Разберётся с тем, куда делась вся охрана, — потому что сейчас Чонгук сам этим заниматься совершенно не желает. У него другая цель в приоритете – его семья. — Поехали отсюда. Тэхён спрашивает слишком безразлично: — Куда? Будто всё равно, куда его могут увезти посреди ночи после того, как он чуть не потерял сына и убил собственного мужа. — Ко мне. Я не оставлю вас тут после такого. И Тэхён не находит сил спорить. Он и сам не желает находиться в этих стенах. Они и без того принесли ему немалое количество разочарования и боли, а теперь так точно оставаться здесь слишком угнетающе и тяжело. Тяжелее, чем было до этого. В своём собственном доме «дома» он уже не видит. Что-то вдруг изменилось, отяготилось в миллионы раз, сердце само рвётся отсюда куда подальше, мчит туда, где не будет больше боли и крови, растёкшейся почти до самого дверного проёма, что Тэхён замечает, проходя мимо кабинета с Мико на руках. Он спустя двенадцать лет желает найти только успокоения. И хоть одну ночь не думать ни о чём. В семейный особняк Ла Эмэ доезжают в полном молчании. Чонгук молча отправляет Тэхёна в душ, выдав ему одну из своих футболок, чтобы омеге было во что переодеться, потому что он уходил по-английски, без прощаний, без оглядки и вещей, а сам отправляется укладывать Мико в смежной с его спальней комнате. Когда возвращается, удостоверившись, что ребёнок спит, находит Тэхёна стоящим у окна, выходящего на еловый лес, покрытый мраком ночи, и молча становится сзади. Не спешит говорить, где-то глубоко внутри осознавая, что сейчас, вероятно, Тэхёну нужна тишина. Просто чтобы отдохнуть хоть чуть-чуть, переварить день, когда ещё днём он ощущал себя относительно счастливым, пусть самую малость, но именно счастливым и беззаботным, а ночью убил собственного мужа, угрожающего его жизни. Просто стоит, своим присутствием говоря, что вот он, рядом, готов поддержать, даже если не нужно ничего делать, смотрит так же вперёд, в окно, за которым по-прежнему мрак, и пока развеиваться он не спешит, будто самая тёмная ночь не бывает перед рассветом. Но когда взгляд цепляется за сгорбленные плечи омеги, за его руки, что обнимают сами себя, он вдруг осознаёт, что ещё никогда не видел Тэхёна таким маленьким. Словно из него, такого сильного, с расправленной спиной и высокомерным взглядом, несокрушимого и опасного, разом вынули абсолютно всю сущность. Оставили жалкую оболочку, иссушили до костей и сгорбленного позвонка и вынудили скрываться здесь, в тени холодной спальни, даже не его дома, где и так каждый уголок был окутан мерзкой наледью. Стоит ужасающая тишина. Она не ощущается теперь спасительной. Гнетущей. А Тэхён словно находится где-то в другом пространстве: он не оборачивается даже тогда, когда Чонгук укладывает ладони на тощие плечи, поздно понимая, что его пробивает дрожь. Не своя. Тихий всхлип разбивает тишину. И сердце Чонгука вдребезги. Он опять не говорит ни слова, когда разворачивает Тэхёна к себе лицом, на одну секунду взглянув во всегда разящие холодом и отчуждённостью, теперь слезящиеся глаза, и прижимает омегу к своей горячей обнажённой груди, просто позволяя согреться. Лишь немного. Чтобы пришёл в себя. Тэхён вцепляется острыми сгрызенными ногтями в его лопатки резко и утыкается носом в шею, позволяя себе непростительное: превращает одинокую слезу в надрывную истерику. Чонгук никогда не видел его таким сломленным. Никогда даже не представлял, что увидит его слёзы, потому что прекрасно помнит, как Тэхён стоически переживал все испытания суки-судьбы, как ломал себя, свою гордость, свою душу, и ни разу не жаловался. А сейчас цепляется за него, как за единственный маяк, способный указать верный путь. Тэхён с каждой секундой жмётся к нему всё ближе, плачет громко, мешая всхлипы с рваными криками, где-то там, в изгибе шеи, касается её губами, кусает плечо, пытаясь унять рыдания; трясётся, не замечая, как футболка, большая по размеру, сползает с одного плеча, а альфа нежно накидывает тонкую, ничуть не греющую ткань обратно, смыкая руки на ходящих вверх-вниз лопатках, и молча ждёт. Он не собирается успокаивать и просить расслабиться. Он позволяет всем долгим внутренним терзаниям выйти наружу и опустошить кровоточащее нутро. Тэхён в этом нуждается. После того, что пришлось стоически вытерпеть за последний год, слёзы боли – лучшее лекарство. Чонгук лишь изредка целует его в макушку, ероша носом взлохмаченные волосы, старается дышать медленно и ровно, чтобы не тревожить и не мешать эмоциям, когда у самого от постепенно стихающих приглушённых криков рвётся на атомы сердце и марает кровью разбивающиеся вдребезги рёбра. Чонгук способен вынести чужие страдания и боль. Тэхён свою не обязан, только не рядом с ним. И прямо сейчас, когда он спустя десять минут смолкает, но не спешит отстраняться и негласно уходить куда-либо, где его не будут видеть настолько подавленным, и тихо, хрипло шепчет, Чонгук готов разодрать себя голыми руками и укрыть где-то глубоко внутри, рядом с кровоточащим собственным сердцем, лишь бы никогда больше не слышать: — Я так устал, Чонгук, — Тэхён еле шевелит губами. — Я... Я больше так не могу. Хватит, хватит, хватит... — он вторит, как спасительную мантру. Она должна помочь. Чонгук, обхватывающий его своими руками целиком, её отчётливо слышит. — Хватит... — последнее, словно завершающее. Молебное. Последняя слеза-предательница срывается с влажных ресниц. Тэхён всё же поднимает голову. Глаза – в темноте спальни не слишком видно, но Чонгук как никогда уверен – красные, направлены точно на него, в его собственные, что смотрят с самой нескрываемой и всепоглощающей на свете нежностью; щёки от слёз блестят, влажные, чуть припухшие; губы искусаны и так же по-прежнему дрожат, когда он снова шепчет, не боясь своего облика: — Я так испугался... — Всё позади, — а не успокоить не получается. Он не может смотреть на него такого. — ... За Мико, — Тэхён его будто не слышит. Продолжает дальше, своё, откровенное: — За тебя... Я... — он почти заикается на каждом слове, шмыгая носом. — Я так боялся потерять тебя в ту секунду... Нашего сына... Чонгук... — Тихо, — альфа аккуратно обхватывает влажные щёки ладонью и прислоняется своим лбом к его, жарко выдыхая в дрожащие искусанные губы. — Мы живы, Тэхён. Мико спокойно спит совсем рядом. Бояться больше нечего, — и как заверение, не единожды увековеченное: — Я никому не позволю навредить своей семье, слышишь? Никогда. Весь город утопнет в чужой крови под моими ногами, но вы – моя бесконечная смерть – будете в безопасности. Тэхён слишком отчаянно хочет в это верить. Он и правда устал. Вымотался настолько, что уже и смысла в собственной жизни не видит, еле справляясь с желанием избавиться от себя самого, лишь бы больше не испытывать те отвратительные эмоции и чувства, что преследовали его на протяжении двенадцати лет. Он снова жмётся к Чонгуку, позволяя гладить себя по спине и шептать ласковые слова, засыпает в его руках под утро, шмыгая носом, хотя очень хотелось напиться и забыться. Усталость берёт верх. Утром он просыпается с большим трудом от того, что слишком жарко. Требуется минут десять, чтобы разлепить опухшие веки, смириться с головной болью из-за долгой ночной истерики и повернуться в сторону, чтобы увидеть мирно спящего рядом Чонгука, обхватившего его рукой за талию. Как-то чрезмерно аккуратно и нежно. Даже во сне. Он ловит себя на мысли, что всё ещё спит, не понимая, почему он проснулся не дома, не в большой холодной постели, из которой придётся вылезти, чтобы снова собрать себя по крупицам и идти делать вид, будто с ним действительно всё в порядке и он не ощущает себя разбитым и подавленным. А потому ещё минут двадцать Тэхён просто лежит, рассматривает альфу, будто за ночь в нём что-то могло поменяться, а потом, заслышав за стеной плач проснувшегося Мико, поднимается с постели, стараясь не разбудить Чона, и проходит в соседнюю комнату. Мико он находит в большой кровати, обложенного с двух сторон подушками, что Тэхёна даже умиляет и заставляет улыбнуться, пусть немного устало и вымученно; и берёт его на руки, бережно прижимая к себе, отчего маленький альфа немного затихает и вопросительно смотрит на своего родителя, перебирая ручками воздух. — Сокровище, — тихо шепчет Тэхён, целуя сына в чуть сморщенный лобик. До сих пор от мысли, что Матео мог что-то сделать с его ребёнком, его пробивает мелкая дрожь. Тогда бы он точно заставил его мучиться гораздо дольше. Нарочно бы причинял слишком много физической боли, изощрённо и со вкусом. А после, вероятно, сошёл бы с ума. — Не даёшь мне поспать, да? — Мико в ответ только снова начинает хныкать. Тэхён легко покачивает его в руках. — Кушать хочешь? — продолжает он вести монолог. — Хочешь, подогрею тебе молока? У твоего отца тут точно ничего для тебя нет, но мы ему плюнем в лоб, да? — хмыкает омега. — И всё будет хорошо. Ему вчера это, прижимая к себе, обещали. Тэхён снова кладёт Мико на кровать, подумывая о том, что, вероятно, всё же придётся совсем скоро вернуться домой, хотя бы за своими вещами и всем необходимым для сына – он почему-то абсолютно уверен в том, что Чонгук его не выпустит никуда (сам же просил не отпускать, ах, как иронично) – и спускается вниз. Находит в холодильнике молоко, подогревает его в чашке и возвращается назад, не забыв прихватить чайную ложку. Проходит мимо спальни, замечая, что Чона в ней уже нет, и поэтому медленно останавливается возле входа в комнату с Мико, наблюдая за тем, как альфа лежит рядом с сыном на кровати и щекочет аккуратно его бока, заставляя смеяться. — Я собирался его кормить, — говорит он негромко, ступая за порог. Чонгук поднимает на него взгляд, приподнимаясь на локте, и просто кивает, соглашаясь. — Хосок звонил, — озвучивает он причину своего пробуждения и отодвигается чуть в сторону, освобождая Тэхёну место. — Тело убрали, всё отмыли. От себя разрешил его сбросить в Карибское море. Не злись, — хмыкает альфа, замечая усталый взгляд Тэхёна, направленный на повернувшегося к вернувшемуся папе Мико. — Хавьер на промывании желудка. Хосе позвонит позже, сообщит, что с ним. И я попросил Хосока привезти немного твоих вещей, — и, встречая вопросительно-недовольный взгляд Тэхёна, продолжает: — собирать будет Юнги. В твоём белье он рыться не будет. — И на этом спасибо, — бубнит Ким, приподнимая сына. Повисает ненадолго тишина. Тэхён с ложки аккуратно поит Мико молоком, пока Чонгук пишет сообщение Хосоку, чтобы прихватил детские вещи и всё, что найдёт для ребёнка; а после помогает его перепеленать в большую хлопковую наволочку. Мико засыпает снова почти сразу же, лишённый и подгузника, в ожидании новых, что тоже должны приехать вместе с гостями, уже направляющимися в их сторону; а они спускаются вниз, чтобы выпить кофе, о котором так молил Тэхён всю свою беременность. — Чонгук. Тэхён первым зовёт его уже за завтраком. Притворно семейным, идиализированным. Но наслаждение от него отнюдь не убывает. Мнимое ощущение спокойствия – тоже спокойствие. Перед омегой – свежий омлет с беконом и сыром. Перед Чонгуком – кружка с кофе. Сомнительная трапеза, но кусок в горло не лезет. Тэхён тоже не с особым аппетитом накидывается на скромное блюдо. Альфа поднимает на него заинтересованный взгляд, в то время как Тэхён, кажется, смотрит снова отрешённо, как и раньше, только не безжизненно и холодно. Что-то определённо изменилось. — Что? А что ещё спросить в ответ на своё имя, озвученное как-то особенно тихо. — Я хочу, чтобы наш сын носил твою фамилию. Даже так. Чонгук, признаться, удивлён. Настолько, что единственная реакция на такое заявление – нервная усмешка. Он столько времени слышал фразу о том, что этот ребёнок исключительно Тэхёна, что маленький альфа – наследник именно Нуэстра Фамилии, а теперь искренне не понимает, отчего было принято такое решение. — Почему? — спрашивает он серьёзно, нахмурив брови. Тэхён хочет отказаться от своего наследия? Омега ведёт плечами, отодвигая от себя так почти и не тронутый завтрак, и складывает руки перед собой, словно защищаясь. Произносит почти болезненно, скрипнув голосом: — Моя – сплошное наказание. Я не хочу подвергать этому нашего ребёнка. Мико не достоин такой судьбы, какая была у меня. Чонгук облизывает губы, делая глоток горького кофе. — Для того, чтобы вырасти счастливым, ему не нужно брать мою фамилию, если ты этого не хочешь. Я давно согласился на то, что мой сын может и не считать меня своим отцом. Это неприятно, признаю, но я уважаю тебя и твой выбор... — Ты меня не слышишь? — горько усмехается Тэхён, поджимая губы. — Я хочу этого, Чонгук. И это мой выбор. — Разве не ты мне говорил, что твоя фамилия для тебя важна? Поэтому ты при замужестве оставил свою, чтобы сохранить память и имя? Я не буду подвергать тебя таким жертвам. — Она для меня действительно важна, — кивает Тэхён. — Наверное, даже слишком. Ты знаешь, что я грезил её процветанием, важностью своей фамилии слишком долго и рьяно. А теперь... — и ёжится, отводя взгляд в сторону. На долю секунды. Мимолётная слабость. — Не хочу. Я утерял смысл в этих трёх буквах. Как можно утерять смысл в своём роду? Чонгук, быть может, и не рад тому, что вырос с фамилией отца, которую подарил ему его папа, посчитав это точно так же правильным, но он – когда-то наследник; он ценит тот факт, что, пусть и не от самого благочестивого и справедливого альфы Талуки, он появился на свет. Он – Чон. И его сын, видимо, тоже продолжит род под этим именем. Об этом же думает сейчас Тэхён? Чонгук не может не улыбнуться уголком губ, когда спрашивает, чтобы лишь немного сменить угнетение, повисшее средь стен, на что-то более привычное: — Может, тогда и ты возьмёшь мою фамилию? — Предлагаешь выйти за тебя? — Да. И он уже не уверен, что пытается пошутить. Потому что Ким Тэхён для него давно не глава Нуэстра Фамилии с отвратительным характером, которого хотелось пристрелить на протяжении всего времени. Не просто компаньон, союзник или партнёр по бизнесу. Чонгук его видит иначе: не сильного, внушающего страх и уважение всем вокруг, а хрупкого и ранимого, скрытого за толщей брони, взрощенной из боли и страданий. Ким Тэхён для него – семья, любимая семья и искреннее желание: остаться ей до конца жизни. — Хорошо, – Тэхён вдруг говорит тихо, но шумно выдыхая. Без насмешки в остром взгляде, без выправленных в превосходстве плечей. С... тенью призрачной надежды. — Знаешь, наверное, это что-то вроде моего шанса попытаться изменить свою жизнь. У Ким Тэхёна есть всё: признание, власть, сила, одно сплошное разочарование, отчаяние, заблуждения в самом себе и жизни. Ким Тэхён не смог сохранить себя в здравом уме, не смог сделать то, что так хотел много лет: создать счастливую семью не только для глаз посторонних и не для примера, а просто для себя. Так, может, у Чон Тэхёна получится? Чон Тэхён – никто. Пустая оболочка, которую можно попытаться заполнить действительно чем-то светлым и живым. — И ты готов прожить остаток жизни снова с нелюбимым альфой, считая, что сможешь таким образом стать счастливым? Откажешься от фамилии, своей семьи, чтобы создать нашу общую? Чонгук смотрит на него с непониманием. Он помнит, что у Тэхёна своих тараканов в голове полно, что иногда он думает немного нерационально, и если раньше он пытался отследить логику в каждом слове и действии омеги, то сейчас просто смотрит на то, как Тэхён качает головой и поджимает губы, переплетая пальцы. — Я не говорил, что у меня нет чувств к тебе. Я говорил, что я не умею их показывать и испытывать. Может, и умею, — добавляет он, усмехаясь, — но только тогда, когда доходит до крайности. — И свои ночные рыдания он прекрасно помнит. Помнит, как цеплялся за Чонгука, как кричал, как царапал ему спину ногтями, уткнувшись носом в шею, лишь бы ощутить чужое-родное тепло и спокойствие. Тэхён всё прекрасно помнит. И многое признаёт. — По-твоему, нелюбимых людей боятся потерять? Подпускают их к себе так близко? Доверяют себя, вверяя им свою жизнь? Рожают им детей? — Мико – наша ошибка... — Не смей! — слишком резко и грубо. Чонгук даже не договорил, но так и замолкает, продолжая слушать. — Мико – наше благословение. Чонгук кивает. — Я не это имел в виду, Тэхён. Наш сын для меня – всё, о чём я только мог мечтать. Наша семья – мой дом. — Так пусть она станет таковой официально. — И ты пойдёшь против себя, своих принципов? Возьмёшь мою фамилию, доверишься мне весь целиком и полностью? Тэхён улыбается уголком губ. То ли отчаянно, то ли нервно. То ли искренне. Чонгуку всё же ещё нужно научиться распознавать его эмоции, иногда он в них сильно путается. — Я просто хочу верить, что полюбил в этот раз не напрасно и что снова не получу нож в спину с грузом непреодолимой боли. Всё-таки отчаянно. Чонгук смотрит на него пристально, чуть сузив глаза. Спрашивает серьёзно, даже слишком, лишь бы удостовериться: — Ты сейчас признаёшься мне в любви, так? Я иногда всё ещё тебя не понимаю, как бы ни пытался. Возможно, лет через десять научусь, но сейчас подскажи. ...Правильно ли я понял? Тэхён в ответ грузно выдыхает, поднимается со своего места, поправляет халат, потуже затягивая пояс, и неспешной походкой направляется к Чону. Останавливается напротив него, опускает взгляд на зажатую в руке альфы кружку кофе, обхватывает её поверх своей рукой, негласно прося отпустить, что Чонгук и делает, наблюдая за каждым действием Кима слишком внимательно, а потом бесстыдно усаживается ему на колени. Лицом к лицу, склоняясь донельзя близко, чтобы дыхание соединилось в одно целое, и почти шёпотом, горячо, в самые губы признаётся, открывая, как он сам считает, последний и главный свой сундук: — Возможно, я просто забыл, что такое любить кого-то и не получать в ответ стрелы в сердце. Возможно, тебе и правда предстоит ещё долго пытаться меня понять, но я даю обещание, что постараюсь никогда в жизни больше не надевать перед тобой масок. Ты был изначально прав, когда говорил, что весь спектакль должен закончиться и после него – начаться реальная жизнь, в которой я долго не протяну, если так и буду возлагать всё на свои плечи. И возможно, я всё ещё буду крайне упрямым, стоять на своём, иногда юлить и вести себя как сволочь, но я даю второе обещание, что если ты будешь верен мне до конца наших дней, я буду верен тебе в ответ. Нашей семье, Чон Чонгук. Каждое слово – точный выстрел в сердце. Чонгук ловит губами окончание своего имени и сжимает в ладонях тело, что жмётся к нему ближе и ближе, будто ища опоры и защиты. — Тэхён... — на выдохе с разорванным поцелуем. Тэхён зарывается пальцами в чуть волнистые после утреннего душа волосы на затылке альфы и продолжает тем же горячим шёпотом, не закончив свою финальную исповедь: — И если где-то ты слышал, что изменивший когда-то будет изменять вновь и вновь, то клянусь, что я даже не подумаю смотреть на другого альфу, если ты не дашь мне для этого повода, потому что я люблю тебя, Чонгук. Как молотом по голове. Чонгук ожидал это услышать, ждал, когда же это произойдёт, но голосом Тэхёна, чарующим, приглушённым, смелым и серьёзным тоном, эти слова звучат как самая прекрасная песня. Чонгук – влюблённый идиот. Ким Тэхён – смерть для влюблённого идиота. — Матео ты тоже любил, — подмечает он, сглатывая и втягивая носом сладкий аромат сливочного ликёра, что смешался с нотами его кипариса. Тэхён, как и обещал, отвечает честно. Ему утаивать уже нечего. Не после всего, через что они прошли вместе. — Когда впервые с тобой переспал – уже нет. Не знаю, понял ли ты, но я сделал это, чтобы отомстить. Он говорил: я раздвигаю перед тобой ноги тогда, когда между нами ничего не было. Решил, что пусть уж будет за что, тем более ты меня внешне привлекал. Но... — и до этого уверенный взгляд становится нежным, таким, каким Чон не видел его ни разу, —... я и подумать тогда не мог, что с тобой впервые за долгое время почувствую себя вновь желанным, красивым, сексуальным... С тобой я ощутил себя живым, Чонгук. И продолжаю ощущать до сих пор. — А если ты и меня разлюбишь? — Не позволь этому случиться, — шёпот в самые губы. — Просто пообещай мне, и я сейчас отдам себя тебе полностью. — И добивает и без того еле живое сердце альфы: — Прошу тебя. Теперь Чонгук начинает осознавать многое: и тяжёлый характер, и острый язык, и извечный холод, отрешённость, каждый шаг назад на его сто вперёд. Всё крылось в одном надломленном: «Прошу...» Сломленный молодой омега, выстроивший непробиваемый панцирь и жаждущий любви и внимания. Совсем ещё мальчик, оставшийся в жестоком мире без поддержки и должного к себе отношения, где каждый, в том числе и единственный оставшийся родной человек втоптал его в грязь. Тэхён-то из неё поднялся, собрал себя по кускам, заработал свой статус, но какой ценой..? Чонгук отнимает одну руку от талии Тэхёна, касается кончиками пальцев чуть румяной скулы, гладит аккуратно, трепетно, ощущая мягкость чужой кожи, и прижимает к себе ещё ближе. Обещает: — Не позволю. Но больше никогда так не делай. У меня сердце далеко не титановое. — Как? — столько невинности в голосе, что Чонгук снова на секунду задумывается об искусной двуличности. — Не говори так просто такие важные для меня вещи. Особенно после того, как я год пытался добиться от тебя хоть толики ответных чувств. — Мне тебя предупреждать заранее? — улыбается Тэхён. Широко, лучезарно. Так, словно увидел что-то крайне родное сердцу. — Просто будь рядом, ладно? Всегда. Без своей смерти я долго уже не протяну. — Той, что слаще жизни? — Именно. Громкие слова заканчиваются. Чонгук возвращает вторую ладонь Тэхёну на талию и тут же припадает к губам омеги, бесстыдно врываясь в рот языком. Тэхён громко смеётся прямо в поцелуе, успевая удобнее ухватиться руками за шею альфы, и охотно сам льнёт к горячей груди, наконец-то ощущая себя так, как и было положено с самого начала. Свободным. Со своей семьёй.