Ева Браун. Призрак Гели Раубаль

Ева Браун отлично вписалась в альпийскую среду гитлеровского Бергхофа в Берхтесгадене. Она была введена сюда как любовница фюрера, но неизменно держалась в тени, отгородившись стеной молчания. Прислуге было запрещено разговаривать с ней, за исключением крайней необходимости. Хотя Ева Браун и входила в ближайшее окружение, но её отсылали в личные апартаменты всякий раз, когда появлялись важные гости. Очень немногие в Германии знали о её существовании. Гитлер запретил ей появляться в Берлине, лишь в последние 2 года её жизни отступив от этого запрета. Во время войны, когда фюрер подолгу находился в одной из своих ставок, Ева Браун оставалась в Бергхофе: читала, занималась спортом, писала письма, вела дневник и тосковала. Однако с приходом Рождества всё менялось. Ежегодно на Рождество Гитлер вместе с Евой Браун приезжал в Париж. Сам он запирался в номере, в котором когда-то останавливались Гели Раубаль с матерью, а Еву отправлял по магазинам в сопровождении знакомых. Никто не знал, чем он там занимался. Вероятно, просто размышлял о различных проблемах или с тоской вспоминал свою первую, настоящую любовь. Этой привычке он был верен вплоть до начала войны. Ева Браун была полной противоположностью Гели. Она любила Париж, его суету и утончённость. Париж Евы Браун — это средоточие культурных ценностей, один из самых красивых городов мира. Приезжая сюда она старалась вобрать в себя воздух Парижа и почувствовать сущность города, как в первый раз оценить его архитектурные достопримечательности. Для неё не было ничего лучше прогулки вдоль берега реки. Она всегда внимательно слушала парижан и то, что они говорили о Сене. Пропитавшись их духом, она, ощущала какую-то причастность и к самому городу, и к реке, с востока входящей в Париж рекой бедности и выходящей на западе рекой роскоши. В действительности это была лишь образная характеристика того, что западная часть города резко отличается от восточной, застроенной богатыми особняками. По мере движения по набережным перед Браун раскрывалась душа города; острова на Сене - Сен-Луи и Ситэ с удивительным силуэтом собора Нотр-Дам. Памятники архитектуры разных эпох, которые дышат историей: вот Лувр, площадь Согласия с египетским обелиском, Дом инвалидов с куполом над гробницей Наполеона Бонапарта, Эйфелева башня, словно обнявшая Марсово поле, огромный цилиндр здания радио и телевидения… Несмотря на свою долгую историю Париж - вполне современный город. Разделение Парижа на северное правобережье, острова и южное левобережье предопределилось исстари местоположением города на берегах Сены с холмами Монмартр (на севере), Монпарнас и Сент-Женевьев (на юге). Город с трёхмиллионным населением раскинулся на площади более 80 квадратных километров. Но это - лишь незначительная часть так называемого Большого Парижа, включающего пригороды в радиусе до 30 километров. Очень нелегко разобраться в этом огромном урбанистическом организме, в котором число улиц превышает четыре тысячи, а набережные Сены протянулись на многие километры, соединённые 36 мостами. В планировочную ткань улиц вкрапливается около 230 площадей различного значения и архитектурного характера. В минуты таких прогулок Эффи – так иногда называли Еву – внешне очень походила на мать. Такие же светлые волосы и пухлые щёки. Её улыбка будто ярким светом озаряла Париж. Она верила в гороскоп, а тот, будто ощущая её веру, постоянно обещал ей ожидание хороших новостей. В действительности же судьба Евы сначала целиком зависела от желаний родителей, а теперь и от желаний Гитлера, однако Париж был глотком свободы. Ева обожала джаз, и французские и американские мюзиклы. Поэтому в Париже она могла слушать музыку и ходить на мюзиклы открыто, в отличии от того, как это случалось в Берлине или Мюнхене. За месяцы заточения в четырёх стенах она очень сильно изменилась внешне. Грудь, правда, по-прежнему была несколько плосковата, что не вполне отвечало вкусам баварцев, но устраивало Адольфа. Она подкрашивала губы красной помадой на пример парижанок и обильно пудрила щёки, а её длинные волосы ниспадали на плечи. Ева словно бы надевала маску, ведь даже на прогулке она выглядела элегантнее всех. Она переодевалась шесть- семь раз в день, и выходила всегда с полным набором украшений: серьги, ожерелье, брошь, браслет и украшенные бриллиантами часы. Предпочтение она отдавала тёмным тонам. Впрочем, Гитлер не любил, когда она меняла свою внешность: «С новой прической я не узнаю тебя» или: «У тебя же есть очень красивое платье, зачем ты каждый день надеваешь новое». Он всегда замечал у женщин новую сумочку или новую причёску и вечерами каждые четверть часа отпускал комплименты дамам и целовал их руки. Остановившись полюбоваться на Сену, Ева вдруг открыла маленькое карманное зеркало и, всматриваясь в его гладь, вспомнила их с Адольфом вчерашний разговор за ужином: — У тебя вся салфетка в помаде, — раздраженно отмечал Гитлер, — чем ты красишься? — Парижской помадой, — отвечала Ева. — Знали бы вы, дорогие дамы, что парижская помада изготавливается из кухонных отходов… Но дамы лишь улыбались и продолжали ходить с накрашенными губами. Только Герде Борман муж строжайше запретил пользоваться любой косметикой. Гитлер не любил посвящать приближенных в свою личную жизнь. В окружении Гитлера у каждого, включая его возлюбленную и собаку, была своя четко определенная функция. Ближе к полуночи Гитлер усаживался у большого камина вместе с Евой и кем-либо из её сестёр. Свет выключали, горели только несколько стоявших на столе свечей. Гитлер пил чай, Ева — шампанское, подавали также коньяк и ликёр. Гости разговаривали полушепотом друг с другом. Иногда Гитлер, подхватив какую-нибудь фразу, начинал один из своих бесконечных монологов, которые могли продолжаться едва ли не до рассвета. Уловив момент, Ева брала его за руку, заставляя замолчать, и заводила разговор со своей подругой Гердой и постоянно находившимся рядом фотографом Вальтером Фрицем. Гитлер тем временем насвистывал одну из своих любимых серенад. — Ты фальшивишь, — утверждала Ева. — Ну уж нет, — возражал Гитлер, и они спорили до тех пор, пока она не вставала и не ставила нужную пластинку. — Вот видишь, вот видишь, ты не прав, — с ликованием заявляла Ева. — Это композитор ошибся, — упрямствовал Гитлер, и все, кроме него, начинали смеяться. Вчерашний вечер был одним из таких, и сейчас Ева вспоминала его с какой-то странной полуулыбкой. Такое отношение Адольфа не могло не огорчать женщину, но она не могла изменить его. Гитлер, по её мнению, был совершенно неисправим и всё, что она могла, это принимать его таким, какой он есть, хотя порой это было нелегко. Вот и сейчас, закрыв зеркальце с характерным щелком, Ева решила, что достаточно полюбовалась Сеной, а значит, ей пора пойти в магазин выбирать подарок. Она представляла себе, что является волшебницей, хотя не настолько искусной, как другие. С другой стороны её подбадривала мысль о том, что она сбежала от условностей Германии, которая ненавидела её и боялась - отчасти поэтому так мало знала о волшебстве женской красоты. Ева была красивой пышнощёкой блондинкой – вот только психика её немного страдает из-за перешёптываний о том, что она заменяет Гели Раубаль. Гитлер, однако, против этих слухов не выступал, поскольку это его мало заботило. Но он любил Еву по-своему, как мог, и поэтому они оставались вместе и не задавали друг другу лишних вопросов и брели к будущему, которое позволило бы им оставить прошлое в прошлом и в полной мере насладится друг другом. Ева решила, что отличным подарком для любимого будут новые пластинки. Они взбодрят его, помогут насладится Рождеством и не думать о Гели. - Нам нужно купить пластинок, - сказала Ева своим спутникам. - Ты уверена, Эффи? – слабо откликнулась Герда. – Мы и так долго стояли на ветру, а ты предлагаешь нам идти за пластинками? Глядя на недовольную Герду, Ева боролась с наворачивающими на глаза слезами. А как не плакать? Все стремились как можно быстрее накупить себе платьев, косметики, духов и вернутся к аскетичному фюреру до того момента, как он начнет выходить из себя и заливать улицы кровью. «Это всего лишь пластинки. Конечно, Борман сам найдёт что-то стоящие для Адольфа. Мой же подарок ерунда.» Браун думала, что если повторять эти слова про себя, то они станут правдой и ей будет не так обидно за то, что её поступки и желания снова обесценили. Вообще Ева и Адольф часто слушали пластинки. Собственноручно пронумерованные Гитлером, они хранились в черной коробке. Подбирал их Борман, он же заводил проигрыватель. Репертуар не отличался разнообразием. Предпочтение отдавалось Штраусу, Ференцу Легару, Рихарду Вагнеру и Гуго Вольфу. Время от времени Ева ставила пластинки с записями современной американской музыки, и все присутствующие тут же начинали подпевать. — Превосходно, — замечал Гитлер. — Ага, — горячилась Ева, — вот видишь, а твой друг Геббельс её запретил. После кофе Гитлер прощался с гостями и поднимался на второй этаж. Через несколько минут Ева Браун также уходила к себе. В окнах один за другим гас свет. Последними скрывались во мраке окна спальни Гитлера, и вновь воцарялась абсолютная тишина. Впрочем, отогнав от себя дурные мысли, девушка проигнорировала вопрос подруги и решительно отправилась на поиски заветной пластинки, которая бы понравилась Адольфу. -О, Господи! Ева, да подожди же ты! – Герда, цокая каблучками и едва поспевая, пыталась нагнать девушку. -Вы же привезли достаточно пластинок с собой, зачем же ещё? Подумай о себе! Но Ева и слушать не желала. Она рассчитывала, что сумеет добыть подарок возлюбленному, чего бы ей это ни стоило. Но теперь брюзжание Герды раздражало её, словно комариный писк в ночи. - Тут где-то должна быть лавка с пластинками. Не все же в мире живут без музыки - сказала Ева Герде. – Музыку невозможно не любить, она дает возможность окунутся в ранее не испытанное или узнать себя лучше. - Да. - неуверенно согласилась Герда.- Но мы и так задержались, и всё потому, что ты любовалась на реку, витая в облаках, вместо того чтобы идти куда мы собирались. - Хватит нудеть, Герда, - отрезала Баун и случайно налетела на мальчишку лет двенадцати, больно ударившись об него. - Смотри куда прёшь, капуша! – Возмутился мальчишка на отличном французском. - Или тебя, что не учли смотреть куда идёшь? Вечно вы богачки думаете, что вам всё дозволено, а мы потом страдай из-за этого. – Он харкнул себе под ноги и смерил Еву и Герду взглядом полным ненависти и отчаяния. - Что? – переспросила ошарашенная таким поведением ребенка Герда. – Как ты себя ведешь, мальчик? -Эм-м? Глухая что ли? - Ты сказал: «Не учли смотреть куда идешь? Вечно вы богачки думаете, что вам всё дозволено, а мы потом страдай из-за этого». Но что ты имеешь ввиду? – Мягко переспросила Ева присев на корточки, чтобы не смотреть на мальчишку с высока. - Разве ты сам не виноват в той же мере? – Ева улыбнулась, разглядывая его белокурые волосы и насупившееся, всё в ссадинах и порезах лицо. – Но это не значит, что я сержусь на тебя. Как тебя зовут? В этой истории виноваты обе стороны, ты согласен? - Да, нет, не знаю…Зовут? Луи!- мальчик был обескуражен реакцией иностранки, которая говорила на его языке с немецким акцентом, но в то же время непринужденно и легко. — Вот видишь, не стоит распыляться на ненависть по таким пустякам, милый Луи. – Ева поднялась на ноги и обратилась к Герде уже по-немецки. – Не кричи, инцидент исчерпан, никто не пострадал. Я думаю, нам нужно идти. Не стоит задерживаться. Она мягко коснулась руки мальчика, вложив в неё несколько небольших купюр, которые достала из сумочки во время диалога с Гердой, которая никак не могла успокоится и привлекала слишком много внимания. - Надеюсь ты используешь их с умом, Луи,- подмигнула она мальчику. - Конечно, я и забыла – успокоилась наконец Герда и брезгливо обошла ребенка. - Ну, хорошее легко забывается, - заявила Ева, и фраза эта, похоже, вызвала у неё очередной приступ задумчивости. Она шла и вяло осматривала витрины. Герда решила, что возможно, между Браун и Гитлером что-то случилось, но не рискнула об этом спрашивать, а потому оставила её в покое. Ева и в лучшие времена не отличалась разговорчивостью о личном, и попытки втянуть её в беседу только расстроят их обеих. В какой-то момент они услышали позади себя шаги. Это был Луи, он бежал за ними целых четыре квартала и уже изрядно выдохся. Ева решила остановиться и спросить, что же всё-таки произошло. Всё равно они ничего не нашли, и Еве было грустно. - Что ты делаешь? – с любопытством спросила Ева. - Ничего. – Отозвался Луи и замедлив шаг приблизился к женщинам. – Я хотел извиниться. Я был не прав. Ева мягко рассмеялась, чуть прикрыв губы ладонью. - Чтож, Луи, это похвально. Ты настоящий мужчина. В конце концов только настоящие мужчины могут признать, что были в чём-то не правы. Слушая её, Луи выгнул спину, выпятив тощую грудь и прямо сиял от гордости, словно натертое серебро, которое приготовили к сервировке стола. - Раз ты догнал нас, не можешь ли ты проводить нас до магазина, в котором продаются музыкальные пластинки? Я… Мне бы хотелось сделать подарок одному важному человеку. В благодарность тебя ждёт награда. – Ева подмигнула Герде Борман. -Награда? – Луи напрягся, пыл его заметно поубавился. – Какая награда меня ждёт? Я, конечно, помогу вам, но то, что меня ждёт законно? Ева удивилась вопросу мальчика и подошла ближе. – Успокойся, Луи, награда не вызовет у тебя проблем. Ты же наш рыцарь, а рыцарю, королевы дарят свой поцелуй, вот такой. – Ева приподняла лицо мальчика за подбородок и осторожно поцеловала того в губы. Лицо подростка тут же сделалось пунцовым, а сердце словно рухнуло на землю. - Вот видишь, ничего страшного и незаконного. Мы с Гердой поцелуем тебя ещё раз, когда ты приведёшь нас на место. Герда пыталась остановить Еву, но не успела. Та явно дразнила мальчишку от грусти и скуки, а посему назад пути уже не было.