В паутине судьбы

— А что Вы тут делаете, штурмбаннфюрер? — начальственным тоном спросил Шелленберг. — Работаю я здесь, — серьёзно ответил Штирлиц, хотя уголки его губ дёрнулись в насмешливой улыбке. Впрочем, тут же поняв, что его начальник был вовсе не в настроении для подобных шуток, он добавил. — Видите ли, Вы не сообщили мне точную дату, когда Вам потребуется мой доклад, и поэтому я предпочёл быть готовым к тому, что Вы его захотите прочесть раньше, чем истекут те две недели, которые Вы мне отвели. Пришлось несколько раз оставаться допоздна, как сегодня. Зато сейчас я могу Вам сообщить, что всё полностью готово для Вашего прочтения. — То есть целых полторы недели Вы потратили только на то, чтобы составить доклад на темы, большинство из которых были Вам хорошо знакомы? — недовольно спросил Шелленберг. — Не совсем так. Осмелюсь Вам напомнить, что кроме написания отчётов Вы также велели мне освоиться в Берлине, возобновить старые знакомства и завести новые. — Ну и как? — Всё выполнено, включая знакомство с женским полом. — Надо же, какой Вы расторопный. А что, если я захочу всё это сейчас проверить? — Без проблем, хотя уже поздно и я думал… — Что Вы умеете думать, это хорошо… Ну что ж, давайте разберём гипотетическую ситуацию. Представьте, Ваш начальник возвратился поздно ночью, как сейчас, из длительной поездки, — Шелленберг улыбнулся и указал глазами на свой дорожный саквояж, который он держал в правой руке, — и ему негде переночевать. Скажем, дома у него ремонт, в городе он новый человек и ничего не знает. Далеко ехать сил у него нет, он устал и голоден. Где бы Вы порекомендовали ему провести ночь без слишком большого урона для его кошелька? — А исходной точкой является это здание? — уточнил Штирлиц. — Чтобы упростить Вам задачу, предположим, что да, — усмехнулся Шелленберг. — Тогда бы я сказал своему начальнику, что провидение на его стороне. — Поясните. — Видите ли, в одну из первых ночей, когда я оставался на работе допоздна, я возвращался домой уже в темноте, уставшим и голодным. В результате из-за невнимательности я проехал поворот к моему дому, но когда это до меня дошло, то я не мог понять, где же я очутился. И тут я заметил светящуюся вывеску, рекламирующую ночлег, и решил свернуть, чтобы расспросить дорогу. Так я обнаружил небольшую, но очень уютную гостиницу. Хозяину так хотелось завлечь ещё одного постояльца, что он, после объяснения мне обратной дороги, стал настаивать, чтобы я остался на ужин у них в ресторане. Так как я не ел с утра, а дома у меня особых запасов не было, я согласился. Надо сказать, что кухня там оказалась отменной. Не смотря на то, что я твёрдо заявил, что не нуждаюсь в номере на ночь, хозяин всё-таки уговорил меня осмотреть его владения, на случай если в будущем мне надо будет провести где-то ночь. Нашлось всего три свободных апартаментов, очень и очень приличных на мой вкус, так что я заверил хозяина, что непременно буду иметь в виду его заведение, если возникнет необходимость. — То есть Вы хотите меня оставить неизвестно где… — Ну что Вы, гауптштурмфюрер, на следующий день я проверил эту гостиницу по нашим картотекам. У неё отличная репутация. Но если Вам что-то не понравится, я отвезу Вас в любое другое заведение на Ваше усмотрение. К тому же я живу совсем недалеко, хотя в гости не приглашаю, наверное, это некорректно. Но с удовольствием заеду за Вами утром и отвезу на Принц Альберт Штрассе 8 или куда Вам будет угодно. Так какие у нас планы на ночь? — обыденным тоном спросил Штирлиц. — Ну что ж, давайте проверим, что Вы называете приличной гостиницей и можно ли в будущем полагаться на Ваши рекомендации. Как долго нам придётся туда добираться? — В эту погоду может занять минут сорок. — Ладно, поехали. У Вас машина далеко? — Не очень, подождите у выхода, я Вам посигналю. — Хорошо, идите, — согласился Шелленберг. Он коротко бросил дежурному, что заказывать такси ему не надо. С одной стороны, подобный поступок был совсем не в его характере, а с другой стороны, ему импонировало спокойствие Штирлица и тот факт, что он не лез к нему со всякими вопросами. Штирлиц подъехал минут через пять, и Шелленберг, шлёпая по лужам, метнулся к раскрытой для него изнутри двери. За этот короткий промежуток времени его пальто, более или менее высохшее в его кабинете за те несколько часов, что он там провёл, намокло опять, не говоря уж о туфлях, которые так и не успели высохнуть. Хорошо ещё, что в его дорожной сумке была сменная одежда, так что он сразу же одел сухие носки, когда поднялся в свой кабинет, но вот ещё одну пару обуви, когда он поспешно покидал Берлин неделю назад, он взять не догадался. — Вам включить обогрев? — спросил Штирлиц, заметив, что Шелленбергу явно было холодно. — Было бы неплохо, — согласился Вальтер и, чтобы не сидеть в непонятной тишине, он спросил, — Кстати, к тем докладам, которые Вы так любезно приготовили к моему возвращению, Вы случайно не присовокупили изложение причин Вашего пребывания в Бонне в конце 20-х годов? — Да, признаться, я был очень удивлён, когда Вы меня об этом не спросили во время нашего повторного знакомства полторы недели назад, — как ни в чём не бывало ответил Штирлиц. — Я намеревался Вам о них рассказать при первой же удобной возможности, но меня в этом опередил группенфюрер Гейдрих. — Чтобы избавить своего шефа от необходимости задавать вопрос где и когда такая беседа имела место быть, так как Штирлиц стал подозревать, что Шелленберг ещё не был поставлен в известность, он тут же добавил, — он удивил меня, вызвав к себе в кабинет именно для этого, а потом заставил всё написать на бумаге со всеми возможными подробностями. Мне пришлось бросить другие занятия и заняться именно этим, но я печатал под копирку и сохранил один экземпляр для Вас. Я добавил его в папку с моими другими докладами. — Очень предусмотрительно с Вашей стороны, — несколько холодно заметил Шелленберг. Он прекрасно понял, что его подчинённый хотел избавить его от унижения выспрашивания о деталях. Конечно, это опять-таки свидетельствовало о его сообразительности, но Вальтер не любил быть зависим от подобных подачек и быть так легко прочитанным кем бы то ни было, особенно нижестоящим чином. — У нас есть время, — как ни в чём не бывало продолжил Штирлиц, — если хотите, я могу Вам рассказать всё сейчас. — Не надо, лучше смотрите на дорогу, а то мы окажемся неизвестно где. — За эти несколько дней я прекрасно выучил дорогу из дома на работу и обратно, но я согласен, в такую погоду лучше уделять всё внимание ведению машины. Это было правильным решением, потому что и так паршивая погода всё больше ухудшалась по мере их продвижения вперёд. Дождь хлестал с неимоверной силой, и дворники не успевали разметать потоки воды, обрушивающиеся на переднее стекло. Что там творилось по бокам и сзади, понять было также проблематично. Штирлиц заметно сбавил скорость, что, возможно, и уменьшало риск при возможном столкновении, но совсем не улучшало условия вождения, не говоря уж о том, что добираться до места назначения им придётся дольше, чем пообещал Штирлиц. А ведь ему ещё нужно будет возвращаться домой. Впрочем, он гнал все эти мешающие сосредоточиться мысли подальше, пытаясь понять состояние дороги. Радовало лишь то, что Шелленберг не лез к нему с советами и вопросами, а тихо сидел рядом с ним, пытаясь разглядеть хоть что-то за окнами. Всецело сосредоточившись на управлении автомобилем и слежением за дорогой, Штирлиц совсем потерял счёт времени и был сам удивлён, когда понял, что они уже практически у цели. Он решил поделиться этой приятной новостью со своим шефом: — Мы почти уже приехали, гауптштурмфюрер. Сейчас будет поворот к моему дому, а после него минут пятнадцать или, может, двадцать из-за этой ужасной погоды, и мы на месте. — Хорошо, — заметил Шелленберг. — Я Вам советую тоже переночевать в этой гостинице, а не рисковать понапрасну, так как меня в машине уже не будет. — Вы являетесь моим счастливым талисманом? — с легкой иронией спросил советский разведчик. — Это мне неизвестно, но знаете поговорку о бомбе, которая дважды не попадает в одну и ту же воронку? Так вот, я сегодня уже побывал в одной аварии, и именно поэтому остался без машины. — Надеюсь, Вы не пострадали? — Нет, только моя машина. К тому же я познакомился с очаровательной барышней. — Я думал, что Вы женаты. — Да, но какая связь? — Простите, возможно, мой вопрос был неуместен, но я приму к сведению эту информацию, когда мне будет не хватать приятной компании и, может быть… Какого чёрта?! — выругался Штирлиц, когда его машину встряхнуло и повело налево. Будучи прекрасным водителем, он сумел быстро овладеть ситуацией и не вдарить по тормозам, поддавшись панике. Он плавно спустил ногу с газа и дал машине возможность остановиться самостоятельно. Наставшую тишину нарушал лишь звук по-прежнему немилосердного дождя, бушевавшего снаружи. — Что произошло? — спросил Шелленберг. — Кажется, пробило колесо, — высказал своё предположение Штирлиц. — Видимо, это я накаркал, — со вздохом констатировал Шелленберг. — Да уж, две аварии за один день… — За один вечер, — уточнил немец. — Уже ночь, — Штирлиц тоже умел быть педантом. — В любом случае, мне бы хотелось встретить утро не в салоне моей машины, поэтому я выйду и посмотрю, что случилось. — Вы ведь промокнете. — А что делать? Я, к сожалению, не Моисей, и вряд ли могу рассчитывать, что водная стихия расступится передо мной сейчас, как когда-то перед ним. — Я бы на Вашем месте радовался, что Вас всё-таки зовут Макс Отто, да ещё и фон Штирлиц, а не Моисей, — бесцветным тоном сообщил Шелленберг. — Ваша правда, — согласился советский разведчик, — у меня там в бардачке есть фонарик, достаньте пожалуйста. — Да, конечно, — ответил Вальтер и передал требуемый предмет, — а зонтик у Вас есть в машине? Он очень пригодится, раз на милость Божью рассчитывать не приходится. — Нет, зонтика нет, так что придётся расплачиваться за свою непредусмотрительность. Собравшись с духом и включив фонарик, Штирлиц вышел из машины, и на него тут же обрушились потоки воды. Он посветил на переднее колесо и убедился в правильности своей догадки. Быстро приоткрыв дверь машины, он сказал: — Да, колесо пробило, придётся менять, — и, захлопнув дверь, направился к багажнику. Но не успел он сделать и двух шагов, как свет фонаря выхватил заднее колесо, которое тоже оказалось спущенным. — Приехали, — сам себе сказал Исаев и, развернувшись, заскочил обратно в машину. — Что так быстро? — поинтересовался его шеф. — Вам надо серьёзно переговорить тет-а-тет с Вашим ангелом-хранителем, по-моему, он Вами серьёзно недоволен. — Что произошло, и почему Вы решили, что именно мой ангел-хранитель в чём-то виноват, а, может, это Ваш? — Логично, — согласился Штирлиц. По крайней мере интонация его начальника была не угрожающей, а довольно юморной, — как бы то ни было, ситуация такова — у машины пробило два колеса, то есть, может, и все четыре, но я не стал проверять, толку-то что? У меня всего одна запаска. — И что Вы предлагаете? — Ну если мы останемся материалистами и не будем уповать на божью помощь, то я вижу два варианта. Первый - мы остаёмся в машине и ждём до утра, хотя нам может повезти и кто-то проедет по этой дороге раньше… — Я думаю, в данной ситуации та самая божественная помощь более реальна, — не без иронии прокомментировал немец, — а второй вариант? — Мы выходим из машины и бежим ко мне домой. — Как долго бежать? Я спринтом никогда не увлекался. — Исходя из погодных условий и необходимости смотреть под ноги… минут пятнадцать. — Следующий раз выбирайте место жительства поближе к дороге, — саркастически заметил Шелленберг. — А каковы у Вас отношения с соседями? Может, можно до кого-то достучаться и попросить нас подвезти? — После полуночи и в такую погоду? Ну, если бы вы были рейхсфюрером СС или по крайне мере группенфюрером… а так, я боюсь, пятнадцатиминутная пробежка до моего дома более реальна. Или, опять-таки, куковать в моей машине до утра. — Ладно, придётся добираться бегом, и мне ещё мой саквояж тащить. — Вы можете его оставить в машине? — У меня там сухая одежда, да и документы, не хотелось бы рисковать. — Хорошо, ваш саквояж мы можем нести по очереди. — Не надо, я сам. — Не сомневаюсь, но ведь мы хотим добраться до моего дома как побыстрее, а не как посложнее. — Конечно, Вы правы. Тогда Вы несёте его первым. Должен же я как Ваш начальник хоть что-то Вам приказать, — усмехнулся Шелленберг, впрочем, вполне дружелюбно. По ощущениям, они бежали целую вечность и вымокли до нитки. Добравшись, наконец, до дома Штирлица, они практически взлетели на порог. Засунув руку в карман, Макс пробормотал: — Кажется, я забыл ключи от дома на работе. — Вы шутите?! — из последних сил прошептал Шелленберг. — Да, извините. Я просто хотел развеять обстановку, — ответил советский разведчик и вытащил ключи из кармана. — Я знаю, Вам не нравится, когда я командую, но придётся ещё какое-то время потерпеть, — добавил он, открывая дверь. — Если Вы будете совмещать Ваше командование с обеспечением немедленного тепла, я могу на какое-то время закрыть глаза на подобное нарушение субординации. — Непременно, — согласился Штирлиц и, зайдя в дом, первым делом стал стягивать с себя мокрое пальто. — Я сейчас разожгу камин. К сожалению, радиатора или столь модного нововведения, как инфракрасный обогреватель, у меня нет, но, по крайней мере моя ванная комната оборудована электрическим водонагревателем, не могли бы Вы его включить, нам обязательно надо будет принять горячую ванну, можете начинать первым, а я пока что приготовлю нам ужин. Вот там направо дверь в спальню, в платяном шкафу есть зимние свитера и прекрасные вязаные носки из козьей шерсти, я привёз несколько пар из Испании, они мне очень понравились и они совершенно новые. У Вас ведь наверняка нет с собой подходящей тёплой одежды. Не забудьте надеть домашние тапки, — продолжал инструктировать Штирлиц, при этом стягивая с себя всю мокрую верхнюю одежду и бросая её на стул. — Я сейчас только быстро зайду в спальню надеть сухое нижнее бельё и одеться в домашнюю одежду, не щеголять же мне перед своим шефом с голым задом. Шелленберг понимающе хмыкнул и прошмыгнул со своим саквояжем в ванну. Поборов желание первым делом стащить с себя всю мокрую одежду, он сначала включил водонагреватель, так как ему очень хотелось поскорее окунуться в тёплую ванну. Однако понимая, что ждать ему придётся около часа, он, переодевшись, решил сильнее утеплиться и, внимая совету своего подчинённого, пошёл в его спальню. В салоне камин уже был растоплен, но огромная комната ещё мало прогрелась. Дверь в спальню была распахнута, и он направился к шкафу, который предусмотрительный Штирлиц оставил для него открытым. Массивная кровать занимала большую часть весьма скромной по размерам комнаты. Видом из окна полюбоваться было невозможно, так как оно было скрыто за плотно задёрнутыми тяжёлыми шторами, опять-таки для сохранения тепла. На прикроватной тумбочке стояла лампа, излучавшая тусклый свет. Всё было достаточно просто и безлико. Единственным украшением комнаты являлась картина, висевшая в изголовье кровати. На ней просматривались очертания города, судя по всему средневекового, но на первом плане был изображён арочный мост через безымянную, но весьма полноводную реку. Порядочно утеплившись и вернувшись в салон, Шелленберг стал рассматривать обстановку. В углу между камином и окном, также задернутым тяжёлыми шторами, стоял рабочий стол с радиоприёмником, лампой, телефоном, стопкой листов чистой бумаги и пишущими принадлежностями. Перед лампой были сложены несколько карт, придавленных лупой. Кроме двери в спальню, из которой он только что вышел, была ещё одна дверь, видимо, ведущая в дополнительную комнату, но она была закрыта и Шелленберг решил не проявлять столь свойственного ему любопытства. В центре размещался обеденный стол с четырьмя стульями, а у стены, противоположной камину, стоял приличных размеров кожаный диван. Места, свободные от основной мебели, были заняты узкими книжными полками, на которых, впрочем, кроме книг и журналов, ничего не было. Так же, как и спальня, салон поражал своей безликостью. Выйдя обратно в прихожую, Шелленберг не обнаружил там никакой лестницы, ведущей наверх, значит, дом был одноэтажным. С улицы в почти абсолютной темноте под проливным дождём рассмотреть подобные детали у Вальтера не было времени. В прихожей было четыре двери, одна входная, другая ведущая в ванную комнату, где Шелленберг уже побывал, французская дверь в салон и другая в кухню. Последняя была открытой, и из неё доносились потрясающие запахи. — Над чем Вы здесь химичите? — с любопытством спросил отогревшийся немного немец. — Готовлю нам что-то поесть. Хоть уже и поздно, но на голодный желудок идти спать не хочется. — Это «что-то» потрясающе вкусно пахнет. Омлет? — высказал предположение Вальтер, увидев нечто жёлто-белое в сковородке. — Ну кто же угощает впервые приехавшего в гости начальника обыкновенным омлетом! Я готовлю Вам настоящую испанскую тортилью. Вы когда-нибудь пробовали? — Надо признаться, нет, но мне казалось, что тортилья - это просто сухая лепёшка из теста. — У Вас ошибочное мнение, ну, или, может, где-то подобные лепёшки так и называют. А вот настоящая испанская тортилья — это потрясающий кулинарный шедевр. Правда, его надо уметь правильно готовить, и в каждом регионе Испании свой рецепт. Так как я провёл большинство времени в Бургосе, то у меня рецепт из того района. — А Вы умеете её готовить правильно? — Да, у меня далеко не сразу получилось, так как есть много тонкостей, которые надо знать и научиться их правильно применять, но Клавдия была упорной и требовательной учительницей и мне в конечном итоге удалось достичь приличных результатов. — Клавдия — это Ваша испанская пассия? — Да. А разве Вам это не известно? — Не мните себя такой важной персоной, чтобы рассчитывать на то, чтобы Ваш начальник знал всю Вашу подноготную. Так что внутри? — Это секрет. — Но точно съедобно? — Обижаете. А ещё у меня есть несколько бутылок вина из Логроньо. — Откуда? — Из Логроньо. Я смотрю, Вам это название ни о чём не говорит. — Вы правы. Так что такое Логроньо и чем оно примечательно? — Это провинция на севере Испании, к востоку от Бургоса. Главный город провинции тоже называется Логроньо. Так вот, Логроньо считается винной столицей Испании. Представьте себе, я пересекался с некоторыми знатоками вина в Нью-Йорке и они утверждали, что ничто не сравнится с винами из этого региона Испании. Но тогда мне это название тоже ни о чём не говорило. А ещё в небольшом городке Харо, что на северо-западе от города Логроньо, каждый год в конце июня проводится винный фестиваль, который длится целую неделю и в его последний день участники обливают друг друга вином. Мне стало интересно, и я немного покопался в его истории, которая уходит корнями в 13 век. Традиция обязана своим происхождением спору из-за границы земельных участков между городком Харо и соседним поселением Миранда де Эбро. Специальный судья, назначенный самим Кастильским королём разрешить этот спор, вынес весьма оригинальное решение. Каждый год, в день Св. Петра, который выпадает на 29 июня, жители городка Харо должны обозначать свою территорию фиолетовыми флажками. Если они хоть раз это не сделают, то спорная территория отходит к соперничающему поселению. Жители Харо честно выполняли это требование в течении пяти веков до аж 1710 года, когда, в порыве радости и будучи, вероятно, уже не совсем трезвыми, все стали обливать друг друга вином, благо этого добра было в достатке. Такое времяпрепровождение так приглянулось местным жителям, что они решили это повторить на следующий год, и на следующий, и в конце концов это стало ежегодной традицией. Люди поливают друг друга из винных бутылок, сапог, да-да, не удивляйтесь, водяных пистолетов и вообще из любого предмета, способного вмещать в себя жидкость. — Ну и как, Вам понравилось? — спросил Шелленберг, почему-то не сомневаясь, что Штирлиц посетил этот фестиваль лично. — Да, очень раскрепощает, но жаль столько хорошего вина, впрочем, в Испании оно очень дёшево. — Спасибо за интересную историю, но когда эта Ваша тортилья будет готова? Стыдно признаться, но я очень голоден, хотя со мной это очень редко бывает. — Скоро, ещё минут десять. Не хотите ли пока сходить проверить, не нагрелась ли вода для ванны? — И проверять нечего, у Вас огромный бак, он будет греться ещё долго, мы успеем поужинать. — Ну тогда как насчёт сервировки стола? Вот в том ящике есть скатерть, а вон там — столовые приборы. Не серебро, конечно, но, чем богаты, тем и рады. А посуда вон там, — стал указывать Штирлиц, каждый раз кивая в нужном направлении. — И загляните в холодильник, может, Вам ещё что-то понравится. Да, вот посмотрите, наверху должны быть рюмки для вина. — Вы обещали мне настоящий ресторан и роскошный гостиничный номер, а мне приходится заниматься самообслуживанием, — с напускной обидой стал жаловаться Шелленберг. — Вы сами виноваты, накаркали про бомбу, которая дважды не попадает в одну и ту же воронку, — стал отшучиваться Штирлиц. — Я же ещё и виноват, — покачал головой Шелленберг, — кстати, а что там у Вас за закрытой дверью, вторая спальня? — Как, Вы не проверили, гауптштурмфюрер? — продолжая дурачиться, спросил распоясавшийся подчинённый. — А где же Ваше природное любопытство, свойственное каждому уважающему себя разведчику? — Не зарывайтесь, штурмбанфюрер, — полушутя, полусерьёзно, ответил немец. — Надеюсь, там у вас располагается спальня для гостей? — Вы правы, это спальня для гостей, но есть одно но. — Какое? — Там нет кровати. — Спальня без кровати? — Да, но не забывайте, что я живу здесь всего около месяца и у меня не было особо времени заниматься меблировкой. — А… где я же буду спать? — неуверенно спросил Шелленберг. — Гостю и начальнику — всё самое лучшее, поэтому Вы будете спать в моей спальне на широкой кровати. — А Вы? — В салоне на диване. Или Вы предпочитаете, чтобы я лёг у порога Вашей, временно Вашей, комнаты, и охранял Ваш сон всю ночь? — широко улыбаясь и разворачиваясь к Шелленбергу лицом, ибо до этого он стоял к нему спиной, сосредотачиваясь на содержимом сковородки, спросил Штирлиц. — Так уж и быть, я приму роль благородного феодала и разрешу Вам провести ночь на диване. — Спасибо, — отвесив своему начальнику преувеличенно низкий поклон, ещё раз улыбнулся Штирлиц и вернулся к колдовству над сковородкой. — Пожалуй, я пойду проверю содержание Вашей библиотеки, — вдруг заявил Шелленберг и резко вышел из кухни. — А как же сервировка стола? — вдогонку ему крикнул Штирлиц, но его шеф уже вернулся в салон, поближе к огню из камина и мыслям, внезапно появившимся у него в голове. А мысли эти были несладкие и можно даже сказать пугающие. С чего это вдруг он так разоткровенничался со своим подчинённым? Впрочем, то, что Штирлиц был его подчинённым, имело не главное значение. Он годами воспитывал в себе состояние устрицы, всегда закрытой для внешнего мира, и все эти приклеенные искренние улыбочки и честные глаза были лишь искусной приманкой, чтобы заманить поближе и или съесть, или использовать с пользой. Насильно открыть плотно сжавшиеся створки, чтобы обнаружить жемчужину его души, не удавалось ещё никому. А тут он сам, и даже не заметил сначала. Что произошло? Почему он вдруг повёл себя с этим человеком так откровенно непринуждённо и беззаботно, поддавшись на обманчивую лёгкость и спокойствие человека, которого он не только знал слишком мало времени, чтобы вынести о нём правильное суждение, но и подозревал в двойней игре и предательстве. Столь неожиданно сложившаяся ситуация весьма огорчила Вальтера. Он попытался вспомнить, были ли у него подобные проколы в прошлом, но ничто не приходило на ум. Он был слишком уставшим, чтобы основательно проанализировать случившееся, он отложил это на потом. Пока же он должен был взять себя в руки и отдалить этого человека на безопасное расстояние. Безусловно было бы глупо резко поменять своё настроение, это несомненно вызвало бы подозрение. Следовало продолжить приятную беседу, обязательно похвалить прекрасную еду, какой бы она не оказалась на самом деле, поблагодарить за гостеприимство и отправиться сразу же спать, благо это не должно было вызвать никаких подозрений. Ну, а завтра он вернётся на работу, отчитается перед Гейдрихом, наверняка получит от него за что-нибудь взбучку, займётся множеством неотложных дел и будет вести себя, как подобает начальнику по отношению к Штирлицу. Придя к такому решению и немного успокоившись, он выдернул с книжной полки первую попавшуюся книгу и тупо уставился на печатные страницы, не особо вникая в их содержание. Внезапная смена настроения Шелленберга не прошла незамеченной и для Штирлица. Сначала он лишь пожал плечами, списывая всё на усталость своего шефа и возможное недовольство ситуацией, в которой они оба очутились. Но аналитический ум не давал покоя, больно уж резко его начальник сменил дружеское расположение на высокомерность вышестоящего лица. Свидетельствовало ли это о том, что он, Штирлиц, переступил границы дозволенного? Если да, то в чём именно? Только сейчас, размышляя, он осознал, что его предложение подвезти Шелленберга до нужной тому точки назначения было довольно спонтанным. На самом деле он ожидал отказа, но вместо этого его шеф вовлёк его в игру в вымышленную ситуацию, которая на самом деле оказалась реальной, и Штирлиц просто поплыл вместе с ним по течению, особенно не задумываясь, к чему это может привести. А это спонтанное приглашение к себе домой? Да, конечно, сидеть ночью в машине и ждать, что их кто-то вызволит, было несколько рискованно, но зато не выходило за рамки рабочих отношений. А теперь Шелленберг оказался у него дома, и будет, спасаясь от холода, принимать ванну, одевать его тёплую одежду, спать в его кровати и делить с ним еду. Не слишком ли всё это по-панибратски? И, главное, он этого даже не осознал, пока его шеф, видимо, всё-таки обладая более здравым рассудком, не заметил этого слишком уж неформального поведения. А что, если это была ловушка со стороны Шелленберга? Воспользовавшись случаем, он притворился таким лёгким в общении человеком, совсем не отягощённым рамками формального поведения, чтобы вывести его на чистую воду или выведать такие вещи, которые люди предпочитают прятать от посторонних глаз? Недаром Айсман со своими приятелями предупреждали о коварстве его нового начальника. Штирлиц вздохнул. Ему сильно, очень сильно не хватало нормального человеческого общения и каким-то образом Шелленбергу, пока непонятно, умышленно или нет, удалось смести все столь тщательно выстроенные преграды и пробраться к нему в душу. Нет, тут он загнул, в душу к нему Шелленберг не пробрался, но на какое-то время заставил его забыть, что он находился на вражеской территории в окружении людей, которых и называть-то людьми было неправильно. Да, его новый начальник оказался опаснее, чем он предполагал, и теперь он должен был быть вдвойне, нет, втройне начеку. Однако показывать эту перемену в настроении и осознании было бы непростительно глупо. Надо продолжать себя вести как ни в чём не бывало, чтобы его шеф ничего не заподозрил. Поэтому, определив, что тортилья была уже готова, он разрезал её пополам на сковороде и разложил равные порции на две тарелки, которые Шелленберг хоть и достал из шкафа, но оставил на кухонном столе. Он вытащил из ящика скатерть и, сложив её в длину, перекинул через левую руку, потом он поставил обе тарелки на поднос, положил на него столовые приборы, салфетки, бутылку обещанного испанского вина и две рюмки. Бросив последний оценивающий взгляд на всё приготовленное, он легко подхватил поднос и понёс его в салон. Там он застал Шелленберга сидящим на диване и читающим какую-то книгу . — Кушать подано, — улыбнулся советский разведчик как ни в чём не бывало, и стал раскладывать принесённые из кухни предметы на столе, предварительно расстелив скатерть, — только потерпите немного, я ещё не всё притащил, сейчас вернусь. — Ах, да, я же хотел Вам помочь, — встрепенулся Шелленберг. Начальственное высокомерие это отлично, но обычную вежливость никто не отменял. — Не надо, я сам справлюсь, всё оставшееся уместится на этом подносе. Вернувшись через минуту в комнату, Штирлиц водрузил на стол рядом с бутылкой вина высокий кувшин с водой, рядом со своей рюмкой он поставил простой стакан для воды, а рядом с Шелленбергом — необычную керамическую чашку красно-коричневого цвета весьма приличного объёма, с двумя изящными ручками по бокам, с волнистым краевым ободком в виде рюши и небольшими впадинами и насечками незамысловатого узора. — Что это? — не скрывая удивления, спросил Шелленберг. — Чувствую, у нас сегодня получился тематический испанский вечер. Очень хочется похвастаться привезённым оттуда богатством и, мне кажется, Вы должны оценить. Вам когда-нибудь приходилось видеть картину Веласкеса «Менины»? Она довольно известна. — Да, я знаком, — несколько отвлечённо ответил Шелленберг, с интересом разглядывая оригинальный сосуд. — Сейчас покажу, хозяин этого дома — почитатель Европейского искусства, и я нашёл у него великолепный альбом с репродукциями из Прадо. С этими словами Штирлиц подошёл к одному из книжных стеллажей, быстро достал нужную книгу и, открыв на странице, которая была заложена синей тесёмкой, поднёс её Шелленбергу. — Ещё чуть-чуть, и я поверю, что Вы заранее готовились к моему посещению и специально подстроили катавасию со своей машиной. — Увы, я не обладаю такими способностями, а страница заложена потому, что я очень люблю Веласкеса и эта — одна из моих любимых картин. Вот посмотрите здесь, видите, в центре, конечно же, инфанта Мария-Тереза, а между ней и самим Веласкесом — фрейлина Мария Сармиенто; в правой руке она держит глиняный сосуд точно такого же цвета, как и тот, что стоит на столе. — Да, но форма совсем другая, — Шелленберг не удержался от рассмотрения деталей. — Форма не так уж и важна, главное — из чего этот сосуд, который называется букаро, сделан. — Из чего? — Из особой глины. Давайте, я налью Вам сначала воду и Вы попробуете. — Давайте, — Шелленберг протянул чашку хозяину дома. Отпив налитую в глиняный сосуд воду и прогнав её языком во рту, чтобы почувствовать вкус, он медленно дал ей стечь вниз по горлу. — Действительно, необычный и очень приятный вкус. У Вас особый источник воды? — Да нет, это не вода, это этот сосуд. Он сделан из мексиканской красной глины из области Тоналá и обладает приятным ароматом и вкусом, который и вбирает в себя вода. Сосуды из этой глины стали популярными в Испании после колонизации Мексики в пятнадцатом веке. У знати того времени появилась интересная привычка есть кусочки этой глины, отколовшиеся от сосудов во время путешествия через океан. Совсем маленькие кусочки ели целиком, а те, что побольше — измельчали в порошок и смешивали с водой. Считалось, что эта глина делала воду безопасной для питья, а также помогала с болями в кишечнике и улучшала состояние кожи. — Спасибо за лекцию, — кивнул Шелленберг, — на самом деле, очень интересно. Видите, не зря же я дал Вам задания написать мне доклады на разнообразные темы, я думаю, я угадал в Вас прирождённого исследователя и аналитика. Очень полезные качества в нашей профессии. — В данный момент меня волнует Ваша оценка моих качеств шеф-повара, — Штирлиц кивнул на тарелку своего начальника, где оставался совсем небольшой кусочек от тортильи. — Могу написать Вам рекомендательное письмо в ресторан Адлона, хотите? — Да нет. А как насчёт добавки? — Ну что Вы, это не в моих правилах — отбирать съедобное у хозяев. К тому же, мне кажется, больше в меня и не влезет. А то мне придётся отгрызть кусочек Вашего прекрасного сосуда, чтобы предотвратить несварение от слишком обильного поглощения еды. — Ничего страшного, в таком случае у меня будет причина задать Вам вопрос, — Штирлиц улыбнулся и процитировал на испанском: — Niña de color quebrado, ¿O tienes amores o comes barro? — Что это значит, что-то неприличное? — поинтересовался Шелленберг. — Ну почему сразу неприличное? — обиделся Штирлиц, — это из Лопе де Вега: «О милая девушка, скажи мне, отчего ты вдруг изменилась в лице, ты влюблена или съела слишком много глины?» — Вы сравнили меня с девушкой? — высокомерно спросил Шелленберг. — Ну что Вы! Просто этот отрывок сразу почему-то пришёл на ум, Вы же мне рассказывали в машине, что познакомились сегодня с очаровательной девушкой, в поэзии, Вы знаете, подобные допущения вполне себе приняты. — Вы слишком много времени провели на Пиренеях. Если Вам непременно хочется цитировать стихи в своих разговорах, мой дружеский совет — цитируйте из немецких поэтов. Слава богу, немецкая земля взрастила достаточно талантов. — Я с Вами полностью согласен насчёт немецких поэтов и впредь буду следовать Вашему совету, потому что воистину «Творчество — это болезнь души, подобно тому, как жемчужина есть болезнь моллюска.» — Я бы Вам советовал цитировать других немецких поэтов, — покачал головой Шелленберг. — А как же адмирал Канарис, который постоянно твердит, что чем больше он узнаёт людей, тем больше ему нравятся собаки. Это ведь тоже сказал Гейне. — Что дозволено Юпитеру, — пожал плечами Вальтер, — хотя, цитируйте, что хотите, если Вы такой любитель острых ощущений. Но у меня к Вам огромная просьба. — Какая? — В своём завещании отпишите мне, пожалуйста, остатки содержимого этой и других бутылок, — Шелленберг кивнул на стоящий на столе сосуд, — Вы были абсолютно правы, это вино просто бесподобно, несмотря на то, что я вовсе не любитель. — Я рад, что Вам понравилось, но, чтобы насладиться оставшимся вином, совсем не обязательно дожидаться моей смерти. Я могу дать Вам одну бутылку с собой или, если Вам понравилась атмосфера моего дома и наши познавательные разговоры по душам, можете приходить ко мне в гости, когда Вам того захочется. Кстати мне бы хотелось попросить о взаимной услуге. — Пригласить Вас к себе в гости? — Ну, это на Ваше усмотрение, но я имел в виду что-то другое. Я замаялся каждый день проверять свой кабинет и свой дом на наличие прослушивающих устройств. Не могли бы Вы дать отмашку Вашим технарям на отмену этого бесполезного времяпрепровождения? — Ну почему же бесполезного? — Шелленберг откинулся на спинку стула и, медленно цедя вино, уставился на Штирлица немигающим взглядом. — То есть всё, о чём мы сейчас говорили, было провокацией? — Почему же обязательно провокацией? Мы беседовали по душам на вполне нейтральные, а главное, не противоречащие законам Рейха темы. К тому же, точно также как Вы знаете, что в Вашем кабинете и доме есть прослушка, точно также я знаю, что Вы её каждый раз выключаете. — Тогда зачем Вы её опять устанавливаете? Надеетесь, что однажды я забуду её выключить или не смогу обнаружить? — Всякое может случиться. Но, по-моему, наш разговор зашёл куда-то не туда. Да и вода, наверно, уже достаточно горячая. Вы ведь не против, если я всё-таки отогреюсь в Вашей ванне? — Не против. Валяйте. — Зачем так грубо? А я только хотел Вас поблагодарить за прекрасный ужин. Мне было очень приятно, что Вы меня столь гостеприимно приняли. А насчёт прослушки я поговорю с Гейдрихом, обещаю. — Хорошо, спасибо. На том и разошлись. Шелленберг пошёл отогреваться в ванну, где его опять стали обуревать мысли о том, что его новый подчинённый очень ловко заманивал его в сети дружелюбия. Впрочем, несмотря на полный желудок и вполне понятное желание расслабиться в ванне, он предпочёл свести к минимуму своё там пребывание. Во-первых, совсем не хотелось заснуть и очнуться потом в холодной воде, а, во-вторых, кровать, хоть и не своя, была предпочтительней для сна. Пока Шелленберг нежился в его ванне, Штирлиц убирал остатки пиршества со стола. Ему тоже было о чём подумать. Он стал упрекать себя за то, что ляпнул Шелленбергу про прослушку, получилось как-то глупо. С другой стороны, с помощью этого отвлекающего манёвра удалось предотвратить повторное скатывание в дружескую беседу. Штирлиц никак не мог взять в толк, почему присутствие Шелленберга вызывало его на всякие откровения. Было очень опасно так раскрываться перед врагом, но, несмотря на выработанную годами привычку всегда быть настороже, его новый шеф как по мановению волшебной палочки рушил все преграды межличностного общения. Чтобы избежать дальнейших откровений, Штирлиц решил, что надо было сократить до минимума шансы на развитие подобных бесед, ну, хотя бы сегодня. Он не собирался больше приглашать Шелленберга в гости, или, боже упаси, напрашиваться к нему, а в рабочей обстановке не было причин расслабляться. Для этого, убрав всё в салоне и на кухне, он пошёл в спальню, чтобы забрать оттуда постельные принадлежности для своего сна на диване. Но, пока он возился с заменой постели, в спальню вошёл Шелленберг. — Я понимаю, что Вы только недавно переехали в этом дом и ещё не успели здесь обжиться, но как-то Вам надо подумать, чтобы придать индивидуальность своим апартаментам. А-то у Вас, правда, как в гостинице. — Хорошо, я закажу побольше вышитых подушечек и разбросаю их по всему дому, — саркастически ответил Штирлиц, вспоминая эти предметы декора в кабинете Шелленберга. — Ха-ха-ха, — рассмеялся его шеф, не показывая обиды или действительно её не чувствуя, — хотите, я Вам и адресок дам? — Не надо, мы сами с усами. — Ну, не обижайтесь, я же от всего сердца. Просто так Вы сможете почувствовать себя дома, и Берлин станет для Вас родным. А то Вы долго будете скучать по Испании. Я не сомневаюсь, что это прекрасная страна, но Ваша родина здесь и Ваша жизнь, да и Ваши мозги тоже, принадлежат Рейху. Вот эта картина, например, единственное украшение в Вашем доме, но Вы же её явно привезли с собой. Не Веласкес, конечно, но вид Испании, не так ли? А почему бы Вам не украсить свой дом немецкими пейзажами? — Эту картину я действительно привёз из Испании, но она висит здесь вовсе не поэтому! — Нет, а почему? — поинтересовался Шелленберг. — Это не имеет значения. Идите спать, уже поздно. — Вообще-то не забывайте, что я Ваш начальник, а не маленький ребёнок, и Вы не мой отец. Что значит идите спать? Когда захочу, тогда и пойду. — Ваше право. А я устал и хочу спать. Спокойной ночи! — довольно резко закончил свой разговор Штирлиц, и, взяв свои постельные принадлежности, покинул спальню. — Спокойной ночи, — в знак вежливости и без каких-то эмоций культурно ответил Шелленберг и тихо закрыл за разбушевавшимся хозяином дверь. В полумраке он несколько минут разглядывал картину, пытаясь разгадать ей потаённый смысл, но ничего вразумительного на ум не приходило. Он был горд собой за то, что ему удалось не скатиться опять в дружескую беседу, забыв обо всём на свете, да к тому же проявить начальственные нотки в разговоре, чтобы его подчинённый не забылся. Впрочем, вдоволь насладиться этим чувством ему так и не удалось, потому что стоило ему опустить голову на подушку, как его глаза закрылись сами собой и он почти сразу заснул. Штирлицу тоже не довелось поговорить с самим собой о правильности выбранной им линии поведения. Расстелив принесённое постельное бельё и переодевшись, он почувствовал, что несмотря на всё своё негодование, навалившаяся на него внезапно усталость накрыла его полностью. Он заснул, даже не успев понять, что засыпает. К сожалению, это состояние длилось недолго. Всего где-то через час он был разбужен телефонным звонком. Разведчик сразу и не сообразил, что происходит и откуда этот непонятный резкий звук. У него заняло почти что минуту полностью проснуться и вернуться в реальность. Он быстро вскочил с дивана и, подбежав к письменному столу, на котором стоял телефон, схватил трубку. — Штирлиц слушает, — недовольно ответил он, одновременно включая лампу и отмечая с негодованием тот факт, что был разбужен в три часа ночи с небольшим. — Шелленберг у Вас? — раздраженный, и от этого ещё более высокий голос Гейдриха, мог выбить остатки сна у кого угодно. — Да, группенфюрер, что произошло? — Что произошло?! Вы увезли его в неизвестном направлении, а потом исчезли. Я уже бригаду эсэсовцев собирался посылать на его поиски. — Извините, мы как-то не подумали, что нас будут разыскивать посредине ночи. — Ах, они не подумали! — продолжал неистовствовать Гейдрих, — тогда какого чёрта Вы попёрлись к Вам домой? Вы ведь собирались отвезти Шелленберга в гостиницу! — Мы решили, что у меня дома будет удобней, — пошутил Штирлиц. Встретив на другом конце провода оглушительную тишину, советский разведчик осознал, что шутка вышла неудачной и добавил: — группенфюрер, я боюсь, что Вы меня неправильно поняли. — Я вообще Вас не понял! — отрезал Гейдрих. — Я действительно собирался отвезти гауптштурмфюрера в гостиницу, но у меня сломалась машина, а точнее, пробило два колеса, а так как помощи среди ночи и в такую ужасную погоду ждать было неоткуда, я и предложил добраться своим ходом до моего дома, так как это всё произошло поблизости от того места, где я живу. — А сообщить о вашем изменении курса вам не пришло в голову? — Зачем, да и кому? По крайней мере мой шеф ничего мне такого не приказал, а я не подумал, что его будет кто-то разыскивать. — А Ваша машина? Почему Вы не позвонили в гараж? — Ночью? Но простите, группенфюрер, я не знал, что в Берлине есть гаражи, которые открыты в такое время суток. Я собирался позвонить утром. — Шелленберг точно у Вас дома? — Да. Мне его разбудить? — А он что, не проснулся от звонка? Вы так долго не отвечали на телефон, как будто Вы живёте в стокомнатном дворце. — Гауптштурмфюрер спит в моей спальне, там закрыта дверь. — В Вашей спальне? — Ну конечно, не на пол же мне было его класть. — А Вы? — В салоне на диване. — Тогда какого чёрта Вы так долго не подходили к телефону? У Вас от дивана до стола, на котором стоит телефон, всего несколько шагов. — Извините, я просто был очень уставшим и так глубоко спал, что сразу не услышал Вашего звонка, — Штирлиц не стал уточнять, откуда Гейдрих так хорошо был знаком с планировкой его дома. — Хорошо. Идите досыпать, а завтра утром к семи часам за Вами и Вашим шефом приедет машина, будьте готовы. — Простите, а нельзя ли немного попозже? Шелленберг просил его разбудить только в девять, — соврал Штирлиц. — Во сколько?! — прогремел Гейдрих. — В девять, — без колебаний подтвердил Штирлиц. — Мы поздно пошли спать и гауптштурмфюрер сказал, что он в отпуске. — А чем вы занимались всё это время? — не унимался Гейдрих. Он явно был не в духе, и Штирлиц так и не решился его спросить, какого ляду он вообще разыскивал своего любимца посреди ночи. — Ну, во-первых, мы только добрались до моего дома около полуночи, промокшие до нитки и голодные. Потом я готовил ужин и мы немного посидели за столом, выпили, поговорили, отогрелись у камина и пошли спать довольно поздно, — по-будничному объяснял Штирлиц. Вся эта эпопея стала походить на фарс. — Ладно, уговорили, в восемь. Но не минутой позже. Впрочем, я скажу водителю, чтобы он предварительно заехал к Вальтеру домой и привёз его форму, а то ещё не хватало, чтобы он шастал по управлению в домашней одежде. — У Вас есть ключи от его дома? — не удержался от вопроса Штирлиц. — При чём здесь ключи? Его жена всё приготовит и передаст. — А, понятно, я сразу не сообразил, — ответил Штирлиц, хотя загадок только добавилось, ведь его шеф ему сказал, что дома ремонт и именно поэтому попросил отвезти в гостиницу. — Ну, если понятно, то идите досыпать оставшиеся часы, — и с этим напутствием Гейдрих бросил трубку, не попрощавшись.