Трупам сердце не вредит

Феликс смотрит на пожелтевшую от палящего солнца открытку с логотипом Твиттера и усмехается. Еще во времена, когда люди тыкали по экранам пальцами, а не ударами озверевшей башки, почти каждый день в сети Твиттер-точка-ком можно было встретить с десяток записей весьма однозначного характера: «мы все катимся в ебеня, ребята». Прежний Феликс понимающе фыркал, поджимал губы и лайкал подобного рода посты. Возможно (он уже и не вспомнит доподлинно), тоже выкрикивал что-то из своего угла и поднимался на социальные баррикады гнева. В общем-то, делал все то, что творили хоть малость неравнодушные, но наивные люди. Вот сейчас, споткнувшись об обглоданную руку, Ли отчетливо видит олицетворение слова «ебеня» и в голове красноречиво допевает — «да вы бы охуели даже от одной». Нет, серьезно, если без шуток, мир не просто в агонии, он помер, ожил и сдох еще раз, успев завонять трупчиной на всю округу! Или, быть может, трупчиной воняет, потому что какой-то сгнивший мудак в десяти метрах пожирает крысу (какая мерзость). В любом случае, человечество с оглушительным позором проиграло животной болячке. Никто из мыслящих ныне не знает истинной причины — да и важно ли? Какая разница, откуда вышло это мутировавшее бешенство, или что это вообще, если ни изучить, ни изготовить вакцину банально некому. Эти прославленные умняшки, скорее всего, ныне пожирают чьи-то мозги. Сомнительный способ перенять знания, но Феликс искренне ни на что не рассчитывает; последнего человека он видел, кажется, вечность назад. И даже из зеркала на него иронически смотрит бракованный зомби. Ах, запамятовал! Его же тоже укусили около, хм, года назад? Наверное, на четвертом месяце Ли прекратил считать. Да и смысл — от правительства остались щепки, вся цивилизация пылала Благодатным огнем и затухать не собиралась. На самом деле, картина страшная, но больше всего Феликса пугает, что он к ней привык. Его уже не рвет от вида раскиданных потрохов, от чудовищных лиц с ввалившимися и гниющими щеками; не пугают (не)люди-ситечки со струнами-ошметками плоти, не пугают знакомые, озверевшие лица. Город не пугает тем более — без вмешательства человечишек он зарос и стал настоящей отрадой в пекле ходячих челюстей. Живые листья, цветущие росточки, распустившиеся лотосы в центре когда-то частопосещяемого парка с прудиком, в целом, безвредная форма жизни возвращала это самое желание жить. Честно говоря, слегка, потому что даже из животных люди сделали разбросанный по городу анатомический паззл. Но и это уже не страшило, словно бы остановившееся сердце прекратило разгонять и чувства по венам. Единственное, что напугало Феликса месяца два назад, так это взорвавшийся на окраине города завод. В мире мертвых звуки сдохли тоже. В общем-то, Феликс снова исходится на псевдо-философские рассуждения, расстраивается из-за этого и злится. Он помнит, что люди раньше ударялись в рассуждения о жизни только по большой-большой пьяни. Большую часть времени человечество вело себя, как неотесанные долбаебы, а, так как Ли рассчитывал сохранить в себе людского по максимуму, принял решение вести себя как долбаеб тоже (и не строить из себя псевдомыслителя). — Хуй! — вопит на фальцете парень и подпрыгивает. Зачем — а пес его знает, но зато это очень глупо. Зато похоже на их с Чонином шутки в старшей школе — они ходили по своему району и соревновались, кто громче крикнет какую-нибудь непристойщину. Эта мысль греет что-то там, поэтому Ликс улыбается, поправляет солнечные очки с этикеткой на переносице, и плетется дальше. В его планах посетить музыкальный магазин на окраине и надыбать там же в ларьках чипсы и жвачки. Он хочет сожрать две пачки разом и надуть самый большой пузырь в мире. Где там эта книга рекордов Гиннесса? У него впереди зловонная бесконечность, парнишка бы с удовольствием дополз до исторического фолианте и записал бы себя туда. The greatest jerk of the world! , — вот такой у него рекорд. Хотя, наверное, лузер подошло бы ему намного, намного больше. Это ж надо было оказаться меж двух огней в мире апокалипсиса, где, казалось бы, ты либо мертв, либо выживаешь. С одной стороны — человеки, с другой — зомбаки. Он не мог спасаться со счастливчиками (хотя, тут тоже как посмотреть), не мог без зазрения совести жрать чужое дерьмо из кишечника, не мог быть просто бездыханным погрызенным трупом. Что он мог, так это смотреть на творящийся Ад на земле и не знать, куда себя деть. — Да епта! Опять о какой-то херне думаю! — Ликс в сердцах пинает мятую жестянку под ногами, потом ухает и придирчиво осматривает кеду. Кажется, магазин конверов сгорел еще в начале всей этой эпопеи, а искать по огромному Сеулу новую пару не особенно хотелось. Эти, подаренные мамой, были самыми-самими любимыми. Феликс не знал, способен ли он подохнуть, но умереть он согласен только в обнимку с этой обувкой. Парнишка дует на подошву, словно она живая и осторожно ставит ногу на землю. Мда, идти еще долго. Зато впереди какой-то дохляк с очень тупым лицом — Феликс с удовольствием поставит ему подножку.

***

— Только попробуй это своей кровякой заляпать, я тебе руку, — Ли осматривает непонятный гниющий отросток с вросшими в плоть ошметками некогда белой рубашки и брезгливо морщится. — …твою руку в задницу запихаю. Понял меня? — он грозит ему стащенным канцелярским ножом и нос зажимает из-за сильного запаха. Как же люди не ценят того, что имеют — мужская раздевалка после физры и рядом с этой вонищей не стояла. Безрукий мычит что-то, сонно моргает и делает шаг назад. Из глазницы вываливается мутный, заплывший глаз и весело скачет по тротуару. — Фу, блять. — комментирует картину Феликс и обращается к своему сокровищу. Он стащил из музыкального магазина совершенно новенький виниловый проигрыватель, который ни за что не смог бы купить в былые времена — он стоил почти сотку тысяч вон! Парень надеялся пошутить о том, что спас его от растерзания зомби, но в магазине было чисто и безлюдно. Словно бы музыки и не касается Армагеддон на планете. Феликс грустно смотрит на упаковку, с разрывающимся сердцем оставляя драгоценность на грязном асфальте. Хорошо хоть пластинки не запачкаются — для них за абсолютно чистым прилавком нашелся целый пакет. Парень оглядывается по сторонам, раздумывая, куда сначала направить свои загребущие ручонки. Очень привлекает магазин дудок с безлимитными одноразками, но он пока в них не нуждался — в номере его отеля стояло две коробки, переполненные до отказа. На небольшую кофейню с баббл ти остается только грустно вздохнуть, поэтому он направляется к дверям какого-то супермаркета. В магазине почему-то работают лампочки, а еще целый десяток задохликов. Феликсу они чем-то напоминают мух. Много, противные и тоже жрут говно. Он с чувством показывает им два средних пальца и всаживает самому любопытному и приставучему нож в висок. Теперь их девять. Временами Феликса пугает, как легко он стал рубать головы, руки, ноги, шутки ради пуляться из пистолета в когда-то живых людей. Одинокими вечерами, когда негаснущая улыбка трескается, как эмаль на кружке, он думает о том, что по-настоящему озверел. Они же ведь тоже были людьми, у них была семья, любовь, друзья, увлечения, сотни мыслей в голове, планов и мечт. Убивая их просто так, то ли из ненависти за отобранную жизнь, то ли из желания помочь оставшимся выжившим, то ли просто от скуки, не становился ли он куда большим чудовищем, чем эти задохлики? Есть ли вообще место морали в таком мире? Может, Феликс зря изводится и екает мертвым сердцем, когда смотрит, как растекается лужа черной крови от очередного поверженного зомби? Или, быть может, мораль и человечность — единственное, что важно, чтобы даже в таком мире жить, а не выживать? Феликс ответа не знает и снова злится, потому что думать об этом каждый адовый день становится невыносимым. Будто мало у него проблем. Он отбрасывает все лишние мысли и обходит магазин в поисках того, чем можно замочить упырей. Как минимум — есть в присутствие живого гниющего нечто мерзко, а как максимум — мало ли кто живой в квартирах остался, лучше бы обезопасить им поход за остатками еды на окраинах. Феликс оставляет в живых только какого-то панка в футболке с хэллоу китти — у него смешно вываливается язык, как у голодной собаки, и дергается нога, ударяя по несчастному столу. Ли, развалившись на стуле и закинув ногу на ногу, не мог понять, смешно ему от этого зрелища или отравленное бесчеловечием вокруг сознание веселится. — Даже у трупаков есть чувство юмора, а ты, Нини, обижался на шутки про тощий зад. — Феликс фыркает и хохочет, припоминая разобиженное лицо лучшего друга. — Ло-о-ох! — тянет с набитым ртом и копается в коробке, пытаясь среди хлопьев отыскать обещанную игрушку со свинкой. В магазине теперь тихо-тихо и даже как-то уютненько. Первое время Феликсу было тяжело в постоянном безмолвии мира, да что там, и сейчас очень трудно, но в данную минуту даже хорошо. Воспоминания о друге греют сердце и в тишине лелеять их гораздо проще. БАМ! Внезапно, снаружи становится подозрительно шумно. Скрипят шины, бухают удары и тихая запыхавшаяся людская речь бьется прямо в перепонки. Раньше на такие звуки Феликс и внимания бы не обратил, но сейчас, в мире мертвой тишины и бесшумного ветра, чьи-то приглушенные голоса и звук ударов кажутся битами громчайшей колонки на свете. — Бля, это я что, головой поехал, получается? — хнычет Феликс и пускает импровизированные слезы на облепленный крошками от хлопьев пакетик с игрушкой. Однако его звуковая галлюцинация превращается в зрительную, и вот тогда Феликс впервые давится пищей не от того, что пытался запихать в рот целую плошку (он помнит, как Чонин запихивал разом целый кусок пиццы! Ли себе в жизни не простит, если не повторит легендарку лучшего друга, а лучше вообще переиграет и запихнет рот в кулак, потому что у Нини это не вышло. Тогда он точно проорет где-то в центре Сеула: «поцелуй мой зад, детка, я тебя уделал!»). Но, в общем-то, удивляться действительно есть чему. В магазин влетает трое парней. Живых. С окровавленными битами, целыми лицами и красными от бега щеками. Они о чем-то перешептываются и Феликса явно не замечают, да и как, его перекрывает стеллажами, да и внимание перетягивает оживившийся панк, у которого до того смешно высунутый язык заходится ходуном. Фу, какой кошмар, он явно был извращенцем в своей человеческой жизни. Долго, однако, эту пошлятину Ли лицезреть не пришлось — уже через секунду зомбяцкие мозги разлетаются по прилавку. Вроде ничего непривычного, но юношу передергивает от пробежавшего по коже холодка. — Тут явно кто-то был до нас. — то ли разочарованно, то ли буднично подмечает высокий, худощавый парень со смешным кислотным ободком, у которого краска по бокам облезла. Феликсу он кажется очень милым, хотя второй, со щечками — просто визг. — Смотри сколько убитых трупаков. — Нам стоит сказать ему спасибо. — Феликс искренне пытается не заорать «пожалуйста». Не менее искренне тормозит желание подскочить, заорать от счастья, заплакать и выпить скисшее пиво. Просто потому что это смешно, а людей раньше привлекали глупые, необдуманные поступки, которые неизбежно вели к чьему-то забавному позору. Мертвое до того сердце стучит теперь, как заведенное ключиком. Он так хочет подойти к этим парням, расплакаться и сказать, как сильно и невыносимо он скучал по людям! Живым, не жующим свой собственный сгнивший язык, которые знают, что за пластинки утащил сегодня Феликс, которые помнят, кто такой Человек Паук, которые посмеются с анекдотов про парты и бипки! Внутри жжет, снаружи тоже — ему казалось, что плакать зомби не могут, но влага предательски копится в уголках глаз. Есть только одна причина, которая Феликса останавливает — он тоже зомби. И, скорее всего, они вышибут ему мозги сразу, как только увидят. Поэтому парень приклеивается к идиотскому стулу, по тихой грусти открывает уже совсем не газированную газировку и делает крупный глоток. Словно бы полтора литра в руках неприподъемны, и импульсивно вскочить и кинуться к людям с объятиями Феликс точно не сможет. Однако, как бы Ли ни старался, одиночество выигрывает над разумной мыслью не показываться. Феликс решает остаться на месте и пустить все на самотек. Головой он понимает, что лучше бы его не замечали, однако (блин, оно же должно быть мертвым!) дурное сердце бьется в предвкушении. Как же хочется обсудить сраную погоду! Ликс впервые за всю свою жизнь ощущает, как чешется от желания поболтать язык (он честно душит в себе желание почесать его и унести ноги). — Хани, — так милейшего парнишку со щеками зовут Хан? Феликсу не за чем, но он запомнит. — Посмотри, есть ли консервы, — «нет, консервов не имеется, сори парни», — И крупы. Хенджин, на тебе вода. — самый раскаченный из святой троицы парень останавливается и оглядывается на дверь. — Я дежурю. Ребята расходятся, и Феликс с ужасом осознает, что стенд с консервами соседний с хлопьями. Сейчас будет встреча века. Ли, если быть честным, мечтает дать себе прошлому по ебалу и свалить к чертям собачьим отсюда. Он даже оглядывается, будто три секунды дадут ему возможность добежать до конца длиннющего коридора, скрыться и остаться незамеченным и неуслышанным. Ладно, черт с ними. Будет просто дальше жрать хлопья. Свинка, кстати, в милом синем шарфике. Феликс чувствует себя обиженкой, когда игнорирует вставшего столбом рядом парня и продолжает жевать. Раньше же люди, не умеющие говорить словами через рот, игнорировали подчистую обидчика. Только вот сейчас Ли ни капли не обижен и чувствует себя клоуном. Надо хотя бы поздороваться, что ли. — Эм…привет? — кажется, у этого парнишки мозгов поболее, чем у Ликса. Феликс мысленно дает ему оценку в плюс одна кошка жена плюс один миска рис и продвижение в партии Китайского парламента (это были стикеры в телеграме или какой-то гениальный мем твиттера? Феликс снова ничего не помнит). — Привет! — лучезарно улыбается развернувшийся Ли и машет грязной рукой в воздухе. — Добро пожаловать в наш цирк, вы у меня последнего клоуна убили. Не то, чтобы я был очень против, но футболку жалко до слез. Хани (о Боже, новое человеческое имя в голове звучит! Феликс сейчас заплачет) дергается от его низкого голоса, напрягается как-то весь и скользит ошарашенным взглядом по телу парня. Его глаза тут же тускнеют, и он приподнимает биту. Феликс напрягается не шуточно — он постоянно юморит в голове о смерти, но, от чего-то, подыхать совершенно не хочется. Уж точно не с забившимся в ноздри противным запахом человеческого пота и еще чего-то, чем неприятно пахнет от живых. — Мне очень жаль, парень. Скажи, пожалуйста, как тебя зовут? — Ли умиляется его сострадательности и человечности и уже хочет дружить с ним ближайшую вечность. У этого Хана аж слезы в уголках глаз собираются. — Мне так жаль, что тебя укусили. Больно не будет, обещаю. — Поздновато сожалеешь, милашка. — Феликс снова улыбается и машинально трогает единственный заживший укус. Он был самым первым и самым болезненным. — Ему уже скоро годик. Дети так быстро растут. — Чего? — парень забавно выпучивает глаза и хмурится. Феликс подрисовывает ему значок загрузки над головой и гнусно хихикает. — В смысле — годик? — В прямом. Видишь, он уже зажить успел. — Феликс показательно оттягивает ворот толстовки, хотя и до этого было видно алую корочку. Что неприятно — до конца укус не заживал, но хотя бы не кровоточил как прочие. — Правда, падлюка вонючая, до конца не хочет. Ну, это наверное, потому что я помер? — Да ты гонишь! — глупо гукает щекастый парнишка и зачем-то оглядывается. Выходит из позиции «только-двинся-смажу-лицо-влево», но тела не расслабляет. Не доверяет, и Феликс его в этом вполне поддерживает. — Я видел тысячи мертвяков и каждый из них обращался через пару секунд после укуса. Без исключений. Даже самые крепкие и здоровые люди на моей памяти. Это просто невозможно. — На все воля Божья и пути Его неисповедимы. — хихикает Ли и фривольно вытирает пальцы о штанину. Упоминания Бога во время апокалипсиса кажутся ему верхом абсурда и иронии. — Этот путь я, пожалуй, исповедал. — Хан замолкает, поджимает губы и пялится на него добрых полминуты. Ликс никак его не тормозит, потому что в добрых распахнутых глазах туда-сюда исходится надежда. Такая же, какая теплится у Феликса. — Я не могу поверить, но не верить тебе просто нет причин. У меня мозг кипит, я сейчас закричу. — Не советую, нынешние соседи вежливо стучаться не будут. — Знаю, я ору в себя. — Хан жует губы вновь, искренне делает вид, что его не разрывает от желания что-то сказать, но Феликс уже поставил таймер на три, две, од… — Ты можешь еще как-то доказать? Пожалуйста! Я очень хочу тебе поверить, но каждый раз, когда мы опускали оружие перед укушенным, чуть не умирали сами. Отвратительный мир без сантиментов. Так ли уж сильно он изменился? Феликс вообще не понимает, на кой дьявол он ему что-то доказывает, но почему-то очень хочется, чтобы этот человек поверил в то, что он тоже человек. Пусть и другой. — При всем уважении, голову я протыкать себе не буду — кровь будет течь постоянно, а вот зажить — не заживет. Моему прекрасному блонду конец. Хм. — Ли призадумывается и притопывает ногами. Окидывает взглядом Хана и замечает у него пластырь на большом пальце. — Давно порезался? — А? — парнишка хмурится и рефлекторно смотрит на палец. — Ну, с утра сегодня. — М-м-м, значит зажить толком не успело? — Ну, да, а это то здесь…! о-о-о… О-о-о! — Ага. Будь я нормальным ходячим, почуял бы сразу, как ты подошел. А так, все, что я ощущаю — это то, что кому-то не мешало бы помыться. — Эй! Вообще-то я позавчера мылся! — Сути дела не меняет, воняешь. — Ли весело отмахивается и замолкает, давая новому знакомому мысль переварить. Парнишка перед ним ничего не отвечает и только беспомощно шлепает губами. Феликс искренне хочет предложить ему стульчик и сигаретку для лучшего осмысления ситуации. Ли сам полгода пытался привыкнуть к своей серо-зеленой роже с фиолетовыми синяками под глазами и бескровными губами. — Честно говоря… Мне не выразить своих эмоций. — Хани истерично хихикает и жует губы. — Впервые такое встречаю, если честно, и эту, ну, типа правда, ты не просто сдохнуть боишься. Если быть совсем честным, я в глубочайшем ахуе. Просто пиздец. — Да я тоже такого ни разу не видел, сколько ни гулял по улицам. Кажется, меня сильнее всех в детстве роняли. — паренек улыбается менее истерично, и Феликсу это очень льстит. Он поражен, что ему еще не прилетело битой с торчащими гвоздями по голове. Этот милейший чудак реагирует поразительно спокойно. — Ты… — Джисон, ты чего там копаешься? — из мира новых открытий их обоих выдергивает голос того накаченного мужика, и парни синхронно дергаются. Кажется, они оба очень сильно заболтались. Феликс слышит приближающиеся шаги явно четырех ног и случайно вслух говорит «бля». — Хани, ты чего… — теперь на него смотрит три пары глаз. Не самое приятное чувство быть в центре такого внимания. Если парнишка с щечками смотрел удивленно, то эти уже заранее враждебно-опасливо. — Это еще кто? — Доброго дня, друзья! — тем не менее, Феликс давит лыбу и салютует новоприбывшим. Они, почему-то, выглядят так, словно бы уже готовы его убить. Ли внутренне напрягается и готовится дать деру. — Вы не поверите, парни. — вздыхает Хан и выходит чуть вперед. — Его цапнули год назад, а он вон… сидит хлопья жует. Я даже не знаю, что сказать и что сделать. — А зачем что-то делать? — удивляется Ликс и снова набивает рот. — Берите еду да идите. В этом же ваша первоначальная цель, так? — Подожди, что? — парень, имени которого Ли до сих пор не знает, отмирает и вылупляется как-то грозно-удивленно. — Его не могли год назад цапнуть, он бы тут уже трупаком ходил! — он обращает злые глаза на Феликса, и тот хмурится. Почему-то в его голове все выжившие объединялись и вели себя друг с другом более или менее дружелюбно. Его же можно считать за выжившего? — Ты зачем врешь, думаешь, много толку будет от того, что ты себе жизнь сохранишь? Хочешь людей жрать? Не будь трусом. — его голос звучит так строго, словно бы Феликс — провинившийся подросток, которого родители с ашкой спалили. — Ты свою жизнь не спасешь, так спаси хоть чужие. — Если укусили, нет смысла и слушать. — названный Хенджином озлобленно поднимает биту и делает уверенный шаг в сторону дернувшегося Феликса. Ли вскакивает со стула и ошалело смотрит в глаза, которые ненавистью чуть ли не ожоги оставляют. Он никогда не думал, что у него возникнет мысль о таком, но сейчас в компанию трупаков хотелось куда больше, чем людей. Феликс, кажется, позабыл, что люди редко принимали отличных от них. Только вот такие милейшие чудаки, как Хани. — Стой! — прелесть и спасение Ликса вырастает перед замахивающимся Хенджином почти сразу же. — Он не врет, ребята. У него укус заживший. Как будто неделю назад укусили. Покажи им. — Феликс послушно оттягивает ворот толстовки. Через пару секунд отпускает и на нервах сгребает еще горсть хлопьев. Пачка кончается. — К тому же, обращаются почти мгновенно, а он уже минут десять сидит тут и болтает. Сами посудите. Хенджин злобой (и потом. жесть, как же люди воняют, Феликса сейчас стошнит) фонить на десять метров не перестает, но биту послушно опускает. — Твоя правда. — говорит безымянный парень и зачесывает рукой челку назад. — Кто ты такой? Почему не обратился? — А я по чем знаю? — фыркает Ли куда менее дружелюбно, но искренне страх и разочарование спрятать пытается. Почему-то подсознательно от людей он ожидал большего. — Меня цапнули, я пока сообразил, что мне убиться надо, пока ружье нашел, пока понял, что час прошел, а ничего не происходит. Просидел целый день в квартире, в ожидании чуда с заряженным пистолетом, но снова ничего не случилось. Понял, что ничего не происходит и решил выйти за колой. Ну, вот почти год прошел. А, может, прошел. Я сбился со счету. — И зомби тебя не замечают? — интересуется именованный красавчиком и складывает руки на груди. — Неа. Зато я их. — Феликс горделиво улыбается и кидает пустую коробку в стеллажи. Промахивается, так что картонка бухается ему под ноги. — Мда, трехочковый. — Это ты остальных трупаков пришил? — Ага. Не очень приятно в их компании есть, они мельтешат и воняют. Для того, что вы кокнули, я приготовил ножик с хэллоу китти. — Ликс лезет в карман и подцепляет заодно ашку. Демонстрирует чистенький, стащенный позавчера из магазинчика в центре ножик и блаженно затягивается. Эх, сейчас бы сигаретку. — Он какой-то лох забавный, мне стало лень руки еще раз перед обедом марать. — Ли тараторит и сам своей болтливости пугается. Он раньше так быстро говорил, только когда нервничал. Вот это ему не хотелось бы вспоминать. — Что ж, спасибо тебе. — Хани улыбается и Феликс отвечает ему не менее широкой лыбой. — И что нам с тобой делать? — уточняет красавец, и Ли хмурится. Неприятным осадком ощущается понимание, что для них он все еще противный зомби, который, по случайному стечению обстоятельств, умеет ворочать языком. Они даже не рассматривают варианта оставить его в покое — либо убить, либо…либо он не знает, что. — Не надо со мной ничего делать. — хмуро отвечает Ликс и выпрямляется. — Я вам не игрушка. Идите своей дорогой, я вас трогать не буду и вы меня не трогайте. — Еще от трупаков совета не слушал. — фыркает Хенджин и брезгливо отворачивается. — А если ты обратишься, пока мы собираться будем? — Ага, я целый год шароебился по Сеулу, сохраняя мозги, а тут вы пришли и все — жрать кишечник, почка, а-о-э гу-гу какая классная обглоданная рука, погрызу-ка тоже! — Хани хихикает с его представления. Феликсу кажется, что он не может проникнуться к нему еще больше. Однако недовольных взглядов на его дружков кидать не перестает. — А вдруг у тебя организм отреагирует на человеческое присутствие? Ликсу на второе «вдруг» очень хочется чванливо ответить: «вдруг бывает только пук». — О, да, он реагирует. Я хочу ноги от вас унести, даже не представляете, насколько. От вас двоих уж точно. Зачем я вам вообще нужен? — у Феликса есть смутные догадки, но не хочется верить, что его пуще прежнего за вещь удобную принимают. Ликс обалдуй редкостный, но не идиот. — Да какого черта мы тут торчим! — взрывается злыдня Хенджин, и снова сверкает своими глазищами в сторону Ли. — Потом разберемся! Феликс и моргнуть не успевает, это балда с ногами от ушей подлетает к нему мгновенно и шарашит обратной стороной биты прямо по затылку. Ликс успевает только булькнуть и валится на пол мешком костей да полудохлых органов. Он этому Хенджину ебучку и зад отгрызет — если у него пойдет кровь, то она в принципе не остановится и ему придется накладывать повязку еще и на голову! Противный, невежливый человечишка! Чтоб ему неповадно было! От удара сознание и правда затуманилось — Феликс ощущает себя полуглухим и полуслепым — слышит едва ли половину чужой болтовни, а глаза только силуэты и различают. Не дай Бог с ним такое навсегда. В его новой тушке станется! Он тогда этим придуркам сгнившее пиво в ботинки выльет. И за шиворот. И в рот! А сверху овсянкой посыплет, чтобы им зад чайки отклевали! — …Да что ж ты его как мешок картошки!.. — Ли ощущает, как его смачно прикладывают обо что-то твердое и очень надеется, что его «да блять» было вполне себе различимым. Криворукие олухи! — Да что ему будет? — реально, так а что мелочиться — вези по частям! Чур голову к зеркалу в салоне привязать, такой себе таксистский брелок на новый лад. — Давай тебя башкой о багажник приложим и узнаем? — о, так это был багажник? Хоть бы подушку подложили, ироды. — Он же зомби! — Нифига он не зомби! Отцепись от его кедины и положи ноги аккуратно, чмошник! — Сам чмошник! — Вы заткнетесь, нет? Публику для цирка призываете? — Хен! Он ведет себя ужасно! — Хе-ан, о-ан ведет себя ужа-а-асно-а-а! — Не передразнивай меня! — Я сейчас этого парня в салон посажу, а вас двоих в багажник. Боже правый, почему Феликс еще не сдох.

***

Привыкшая к комфортабельной кровати в пятизвездочном отеле спина Феликса оказывается весьма недовольной поездкой в позе рогалика в жестком багажнике, потому продолжает ныть до самого конца. Ли искренне пытается уснуть, чтобы пропустить момент извлечения его из машины, но эта тройка орет каждые две секунды. Серьезно, Феликс чуть не оглох! Они матерят утку, ржут над лысым мертвяком, рассуждают о возможностях лечения конъюнктивита в двадцать три и сходятся на том, что чеснок — это секси. Феликс чуть не заплакал тогда прямо в машине — да они же сумасшедшие! Сейчас, сидя с мешком на башке, Ли чуть не вопит от счастья — слух и зрение возвращаются! Обоняние, к сожалению, тоже. Единственное, что ему определенно не нравится — это то, что он сидит связанный, с мешком на голове, а вокруг, судя по разнообразию тембров, толпа мужиков. Напоминает Ликсу эта ситуация один древний мем, участником которого парень быть определенно не хочет. Не дай Бог на них белая одежда, потому что Ли блондин и из своего номера уходил в классной белой толстовке. — Я правильно понимаю, что вы притащили трупака в полный людей дом? Вы совсем идиоты? — Сынмин, да послушай ты! Не трупак он! — Трупак-трупак, просто мозги не отшибло. — ну и душнила. Феликсу очень хочется закатить глаза прямо перед его симпатичной рожей. — Тебя вообще никто не спрашивал, ирод. — грешная земля, он Джисона расцелует. Всегда любил отщепенцев общества. — Он хороший! Можете мне не верить — убедитесь сами. Но на людей у меня всегда была чуйка хорошая. — В том-то и дело, что на людей. — фыркает, кажется, Сынмин, и Феликс ощущает, как он приближается к его повязанной тушке. О нет, только не трогайте его! — Ладно, проверим, что это за нечто. «Ах ты псина лысая, сам ты нечто!» С Феликса не очень-то галантно сдергивают холщовый мешок, и он чуть не вопит от боли. Яркий свет режет по чувствительным глазам нещадно, прожигая острыми лучами почти до мозга. Или что там за глазом идет, Ликс уже и не вспомнит. — Вашу мамашу, я сейчас ослепну! — хрипит парень и жмурится до цветных пятен под веками. Как будто скальпелем водят по зрачку. Где его драгоценные, невероятно понтовые очки? Дай Бог людишки не потеряли — Феликс неиронично заплачет. — Ай-ай-ай, Христа ради дайте мне очки или задерните шторы, на коленях прошу парни! Ликс тут же вспоминает те ужасные видео с бульдогами из тиктока. Состояние своих глаз он оценивает примерно также — сейчас они вывалятся и повиснут на нитке из мышц. Ну и гадость, зачем только вспомнил! Бедные бульдоги. Кто-то заботливо задергивает шторы и комната погружается в легкий полумрак. По ощущениям круче, чем сожрать восемнадцать наггетсов в перерыве между парами, когда с утра ничего не ел. Серьезно, Феликс в раю. Парень промаргивается еще около минуты, а затем поднимает взгляд. Компашка, конечно, нечто. Хани приветливо ему улыбается, сидя на покоцанном диване (Ликс, конечно, улыбку возвращает). Совсем рядом, развалившись, расползается тот шикарнючий парень с горой мышц (точно! он похож на кота, вот кого он Ли напоминает! Будет так его звать, пока имя не узнает, если узнает, конечно). Ан-нет, гора мышц стоит около шкафа. Богиня, две горы мышц! Его не убьют тут? Хотя, оба они выглядят куда дружелюбнее Хаджина (кажется, его звали не так?). Тот пялит на него, точно уже десять раз сжег на костре и очень красноречиво сжимает кулаки. Феликсу от его злобы весело. Еще один юноша, кажется, которого звали Сынмином, стоит ближе всех и очень пристально Ли рассматривает. Сканер дурацкий. Тишина в комнате нешуточно мертвая. Отбрасывая все шутки, Ликсу становится ужасно неуютно из-за чужого недоверия, заведомой предвзятости. Хочется рассмеяться в лицо своим воздушным замкам относительно людей — какое бы дерьмо в мире не случалось, они не меняются. А сейчас как раз те времена, когда человечество лучшими качествами и не блещет. Если был вообще когда-то период, чтобы блистало. Феликс внутренне подбирается и принимает свою обычную модель поведения. Как-то Нини ему сказал: как бы страшно ни было, улыбнись и решение найдется тут же. Ликс немного каверкает хороший совет — с тех пор, как лучший друг пропал, парень ведет себя как шут гороховый, потому что шутки — это просто. Рефлексировать творящийся крах ему совершенно не хочется. Поэтому Ликс лыбится, дергает носом, точно на нем уже есть красный помпон и кичливо фыркает. — Ну и что вы уставились все на меня? Такой красивый? — один олух фыркает, и Ли даже знает, кто это. Завидует, не иначе. — Бьешь, кстати, неважно, я вас в машине отлично слышал. — юноша вертит башкой в сторону до чертиков красивой зазнобы и искренне наслаждается его раздражением. Феликс прекрасно понимает, что Хенджин, наверняка, не придурок и не говнюк — такая вещь, как апокалипсис калечит и перестраивает без сомнения. Однако не одного Хенджина тут ранили. Не он один пострадавший. И то, что на самом деле бесит Ликса — это почти на физическом уровне ощутимое пренебрежение к себе, из-за того, что он — трупак-счастливчик. Выжил, ходит среди трупаков, но разума не теряет, когда они вынуждены жизни класть ради бутылки воды. Однако ж, пиздец, Феликс так счастлив, так весело, ржака, пять лайков в одноклассниках и колики в животике! — Вы такие шумные, это просто невозможно! Никогда в жизни не думал о том, что захочу отрезать себе уши. — Ликс останавливается, переводя дыхание, и тут же пакостно улыбается. Память подкидывает ему потрясающе пикантное воспоминание. — Слушайте, да вы почти мое первое свидание повторили — еще и связали. Только раздеть осталось, но, клянусь, теперь мне хвастать нечем, какой то бомжара от страха меня дважды пырнул. Идиот, блять, я просто чипсов хотел. Феликс феерично вздыхает под конец и закатывает глаза. Он терпеть не может, когда что-то идет не по плану, также терпеть не может, когда к нему несправедливо жестоки. Эти парни собирают комбо, за что Ликс мысленно снимает им по сто очков и отправляет чистить котлы в подземелье к троллям. Всех, кроме Хани, конечно. Вообще, со стороны эта шестерка выглядит забавнее не придумаешь. У половины лица настолько ошалевшие, как будто они Иисуса увидели (блять! а по сути…). В комнате царит почти цветная тишина — кто бесится по-черному, кто думает почти со скрипом, кто вонью недоверчивости шевелит занавески за ликсовой спиной. Нет, он, конечно, может понять их подозрительность к его персоне, но, почему бы, в таком случае, нельзя было просто оставить его в том магазине? Традиция ходить к друзьям в гости как-то исчерпала себя. Первым тишину нарушает парень-гора-мышц, кажется, самый взрослый. Его широкие, напряженные плечи опускаются, а сам он грузным мешком оседает на дряхлый стул: — Ахуеть. Теперь все смотрят на этого парня. Феликс тут же сравнивает его с кэпом и его «не выражаться!». Ли вообще старается часто сравнивать все, что видит с тем, что помнит. Жизнь его в корне изменилась, но, от чего-то, страшно было потерять себя прежнего — беззаботного, веселого, шутящего, знающего обо всем и одновременно ни о чем. Страшно было перестать быть человеком. — Абсолютно солидарен с вами, неизвестный мне господин. — тем не менее, совершенно беззаботно хихикает Ликс и качается на жалобно воющем стуле. — Меня, беспечно жрущего хлопья, схватили какие-то мужики, притащили в какой-то дом, а теперь еще и смотрят как на второе пришествие. Слово «ахуеть» очень емко выражает все мои эмоции. — Но…ты же зомби…- как-то озадаченно и не по канонам громил добро выдает второй обладатель лего-тела. Тактильному до ужаса Ли хочется потрогать его огромные руки. Серьезно, если бы он не боялся касаться живых людей — затискал бы тут же. Острить этому пушистому мужику не хочется, но от маленькой колкости юноша себя сдержать не может. — О, да, я заметил. Довольно трудно не, если честно. Весьма неприятно, вы бы знали, какие они противные и как воняют. Я, наверное, тоже. — Феликс принюхивается и снова морщит конопатый нос от человеческой запашины. — Вам бы тоже не мешало бы помыться, ежики. — Воды мало, запасы надо экономить. — спокойно отвечает ему парень-красавчик-кот и складывает руки на груди. Взгляд у него серьезный и вдумчивый, но Ли, почему-то, почти не страшно. — А в речке не покупаешься, там трупаки точно ходили — все поперезаражаемся. — Резонно. — хмыкает Феликс, а потом улыбается пакостно, глядя Хани в глаза. — Но все равно я вас уже десять раз в голове вонючками обозвал. — парнишка прыскает и улыбается — Ли проделанной работой доволен. — Слушайте, не знаю, что вам от меня надо, но я не любитель таких экстремальных знакомств. И в целом, у меня довольно странные ощущения от того, что я связан, а вы, шесть здоровых громил, пялите на меня, как будто чисто гипотетически вы меня сожрете, а не я вас. В каком смысле думайте уже сами. Короче, Богини ради, отпустите меня, пожалуйста, у меня руки затекли, и ноги, и задница, и, и… — А ты не заболтался ли? — красивая злыдня яростно фыркает и зыркает ярко. Феликс сравнивает его глаза с чешуей рыбки — блестит и колется. — Ты хоть понимаешь, что мы… — А что вы мне сделаете? — младший прерывает эту дурилу, фыркает и следом за собеседником в чешую наряжается. У него простой принцип — как люди с тобой, так и ты с ними. — Вы меня сами сюда притащили, я вас не просил, да и не трогал. Вам, видимо, что-то от меня надо, но с таким отношением едва ли я буду помогать. Пугаешь меня смертью? Ха! Во-первых, я и так дохлый, во-вторых, ты действительно считаешь, что мне есть, что терять? Все мои близкие мертвы, мир — воняющая помойка во всех смыслах, а моя любимая кола с вишней уже начинает кончаться во всех маркетах поблизости. Я один был почти целый год, существуя только ради того, чтобы бесплатно исполнять свои хотелки. Первые же люди, исключая бомжа, что мне встретились, во мне даже половину человека видеть не хотят. Я прекрасно понимаю, к слову, нахрена вы меня приволокли. — Феликс выразительно смотрит на человека-кота, искренне желая воззвать к его совести. Он знал, что в помощи этим придуркам не откажет, но помогать хотелось бы хорошим людям. — Страшно, значит, задницы высовывать в город, а я такой удобный — и по-человечески шпехаю и зомби меня не трогают? Хотите запрячь меня таскать вам хавчик? Только по причине того, что вы видите ли, люди, непокусанные, привилегированная раса! А я, так, брак какой-то и раз меня покусали, вы сделаете мне одолжение, что попросите о помощи и поговорите со мной. У вас это вот все на лице написано. Я, может, и брак, но все еще чувствую. И, если вы и в правду люди, а не зомби без вируса, то сможете понять, о чем я толкую. Так что ты, умник, — Феликс филигранно оборачивается к Хенджину, с удивлением замечая и на его лице сожаление. — можешь кокнуть меня хоть сейчас, но тогда в зеркале чудовище будешь видеть ты, а не я. — Я — чудовище?! — парень аж взвизгивает от вопиющей несправедливости, и вся совесть с его лица смывается мгновенно. — Я людей не жру, в отличие от некоторых! — Буэ! — брезгливо восклицает Феликс и высовывает язык для пущей экспрессивности своего отвращения. — Вы что, все это время думали, что я человечиной питаюсь?! Еще я вас не жрал, фу! Вы — вонючие, волосатые и грязные! Я всякую гадость в рот брал, но уж точно не противные людские тушки. — Ли горделиво фыркнул, внутренне похвалив себя за неоднозначную шутку — не все человеческое ему чуждо! — С момента начала эпидемии я кроме хлопьев, чипсов и всякой такой фигни ничего не ел. — Серьезно? — сидевший до того в прострации парень вскакивает и бесстрашно движется ближе. По комнате одновременно раздается предупреждающий вой остальных жильцов. Феликс и сам, честно говоря, напрягается, инстинктивно ежится, срастаясь задом со стулом. — Ты никого не кусал? Не ел человечины? — Ну конечно нет! — Ли постарается проигнорировать противное чувство в глотке. Они реально думают, что он мог опуститься до такого, будучи в трезвом уме и рассудке? Гадко. Тьфу, человечишки! — И ты не хочешь укусить меня сейчас? Даже если я сделаю так? — парень подносит свою руку непозволительно близко, и Феликс чуть не визжит от страха. Он сейчас без зазрения совести сблюет им в горшок на подоконнике. — Чан, с ума сошел?! — кажется, друзья его порыву тоже не особо рады. — Уберите его от меня! Иначе я сам тебя пну, моя нога дотянется! Фу, как же ты воняешь! — названный Чаном ошарашенно крякает и отодвигается. Ли бьет по рецепторам чужой запах так сильно, что без шуток начинает тошнить. — И как я в вашей машине не задохнулся, кошмар какой-то! Вонючки-вонючки-вонючки, буэ-э-э! И как вообще так можно себя вести?! Бестолковый народ, вообще манерам не учили?! Все, не могу, я долго терпел! — Феликс рыпается, неловко грохается со стула, но без труда разрывает сковывающую его руки изоленту. — Думал, мирно разойдемся, но нет! Вы совершенно бестактны! — мальчишка вскакивает, вздрагивает непривыкшим шевелиться телом и злобно пыхтит. — Все, чао, герои-любовники, круто было познакомиться, но у меня катка в тамагочи и еще с десяток очень важных дел, в которые вы не вписываетесь. Спасибо за приглашение в дом, мне не понравилось. — Тамагочи?! Ты нашел тамагочи? А там еще есть, я тоже хочу! — Хан подскакивает, плечом мистера Кэпа задевает и тот неловко плюхается на стул обратно, грохотая ножками по исцарапанному полу. — Стоя-я-ять! — вот это ор, Феликс сейчас оглохнет. — Эй, ты куда собрался?! — высоченный парень по имени Сынмин, кажется, дергается вслед за Ли и роняет на пол…фонарик? Нахуя ему фонарик средь бела дня? — Подальше от вас, нечисти! Ай, блять! — Ли неловко переваливается через подоконник, перекрикивая весь этот балаган и, драматично марая штанину, опрокидывает какой-то цветок. Открытая входная дверь в метре от него насмешливо скрипит, отворяясь и Феликс душит в себе желание и ее нахуй послать. — Тамагочи захвачу, только отстаньте! То разбегаетесь, как тараканы, то не отлепишь! Развивайте логические цепочки и не суйтесь к мертвякам, они ваши мозги не сожрут, там хавать-то нечего! — А ну-ка стоять! — Боже, за ним выбежала сирена. Дверь по новой скрипит, давая Феликсу весьма прозрачный сигнал: делай ноги, пока не оторвали! Ли оборачивается, смотрит секунду на драпанувшего за ним громилу (как их там раньше называли — шкафы, кажется? Не, этот для шкафа низковат, будет тумбочкой) и, скорчив самое тупое лицо на свете, бросается прочь, вопя первое, что придет на ум. — Шпроты с сахаром! Пиздло, воняющее помоями! Рыба урбанизировала город! Что такое урбанизация? Блять, забыл! А-а-а-а, огромный гриб в руках пиджаков! Мы все умре-а-ам! — Да что за ересь ты орешь?! — тумбочка оббегает его, останавливается где-то в метре, сгибает ноги и, точно замшелый вратарь, преграждает путь. Феликс, прежде чем матершинно возмутиться, сравнивает его ноги с ножками у старой мебели в стиле…как же это называлось? Балкон? Не, это то место, с которого он яйца скидывал, пытаясь попасть по круглым набалдашникам заборов. Баркоко? Звучит, как курица, которая заходит-как-то-в-бар. К тому же, совсем не вычурно, а то слово было вычурным. Тьфу, ничего уже не помнит! Короче, ноги, похожие на ножки-крючки у старой лакированной тумбочки. У его бабуси такая была. Тумбочка, а не нога. — Мы тебя не тронем. — ха, кто еще кого тронет! — И связывать не будем. Просто поговорим — идет? Пожалуйста, ты не представляешь, как тяжело людям сейчас выживать. У нас болеет один парень, а лечить его нечем. Нам бы очень пригодилась твоя возможность быть незамеченным среди зомби. Пожалуйста. — парень дышит часто и выглядит по-настоящему отчаянно. Ли сердце щемит — эх, а думал, отмерло. — Ты же все еще человек, не будь бессердечным! Феликса эти слова трогают. Точно. Быть человеком — вот, что главное. Он делает очень недовольное лицо, морщится, но внутренне уже согласен на все. — В дом я к вам ни за что больше не сунусь, вы воняете физически, а вот он, — Феликс оборачивается и тыкает пальцем в э-э-э Хванджина? Он же еще совсем недавно помнил, как его зовут! Ну, тот который рядом с Сынмином стоит. Пес с этим зазнобой. — Воняет и метафорически! Ду-шни-ла-а-а! К тому же, вы все еще после моей просьбы меня не трогать, связали и приволокли на окраину, а мне теперь пешком в центр шарашить! Я очень обижен. Тащите сюда свой список лекарств, но сначала я пойду себе за едой! Конечно, не пойдет. Глупые человеки много болеют и быстро умирают. А Феликс — не менее глупый человек, — жуть как не хочет оставаться один снова. Лучше болтать с этими недоразумениями, чем смотреть, как некто, ранее бывший разумным существом, пожирает потроха собаки. Лучше фыркать ежесекундно, жаловаться на не такую уж и сильную вонь (честно говоря, он очень утрировал), чем умирать от страха стать таким же.