Трупам сердце не вредит

— Боже. Мой. — еле выговаривает Чан и так и остается, надо сказать, в позе довольно комичной — рот приоткрыт, кепка чуть съезжает, а шаг не завершен. Он осматривает двоих новоприбывших, точно у них выросли рога. — Какого ху… — Феликс комично хватается за сердце и за плечо Сынмина — неужели святоша сматерится? — Что с вами вообще произошло? Феликс, почему ты весь в крови? — сердитее и серьезнее уточняет Чан. Ли хихикает у себя в голове — должно быть, Чану осточертело это крыльцо, на котором из раза в раз разворачиваются драмы одна интереснее другой. — Феликс в крови?! — раздается в унисон и слышится топот — кто-то выбегает из гостиной, сметая все на своем пути. В итоге два героя (не) вписываются в проход и так и застревают, переругиваясь. Ли хихикает, но понимает, что смеяться ему осталось недолго. — И Сынмина…как пожевали. — договаривает Чан и сглатывает. — Может вы все-таки объясните, что произошло? — Ну, как сказать… — начинает Ким, но его прерывает злобный топот протиснувшихся Чонина и Хенджина. — Придурок, что с твоей рукой? — Феликс, что с тобой? А с Сынмином что? Ли чувствует, как холодеет в желудке. От двух грозных взглядов — лучшего друга и боже-он-что-правда-назовет-этого-парня-своим-парнем, — становится страшно. Он прячется за спину Сынмина и орет. — Не трогайте, я болен! — Конечно болен. — ворчит Ким и отодвигается в сторону. — У тебя треть мозга точно нерабочая. — Феликс, ты опять подставлялся?! — ругается Хенджин, обходя порядком подуставшего от оров Кима. — Что с твоей рукой, показывай сейчас же! — Я об арматуру уебался! — Феликс продолжает наматывать круги вокруг старшего (провоцируя у того острый приступ закатывания глаз и тошноту — в глазах уже рябит!), но, в конечном итоге, не справляется с координацией и каким-то образом впечатывается лбом прямо в хенджинов. Сынмин хмыкает, представляя вместо звука удара звон колокола — как в старом-старом меме. — Ай! — Попался! — воинственным кличем оглушает Хван. Он бесцеремонно хватает Феликса за руку и оттягивает рукав. — Укус! Ты опять!.. — Хенджин злобно пыхтит и сжимает руку почти до боли. — Феликс, я с тобой!.. — Он жизнь мне спас, вообще-то. — как бы между прочит замечает Сынмин, видя, как раздуваются от гнева ноздри Хвана. Все мгновенно отрываются от зрелища будущей расправы и переводят ошарашенный взгляд на юношу. Тот мнется немного, но продолжает увещевать спокойно, почти равнодушно. — Если бы он не подставил руку, укусили бы меня. Так что скажи ему спасибо. Чан шумно сглатывает и лохматит кучеряшки под кепкой. Чонин и Хенджин переглядываются, и Хван ослабляет хватку. Смотрит на Феликса с непонятным последнему блеском в глазах и смягчается. Как будто бы даже на ощупь. — А прикиньте Сынмина в роли зомби. — внезапно разрывает гнетущую тишину Хан, высунувшийся из-за двери. — Э-а-о биологи-я-э-о… Я-э-э забыл свой колпак-э-а-о. — Ах ты мелкий… — Кстати, о забытых вещах. — вмешивается Феликса, дергая незахваченной рукой. Он старается не смотреть на то, каким грустным взглядом его одаривает Хенджин. — Мы впопыхах оттуда сматывались, поэтому забыли лекарство. Я поехал обратно. — Надеюсь, без меня? — улыбается Сынмин, ласково придушивающий Джисона. — Да уж, доеду как-нибудь. — фыркает Феликс и мягко освобождает раненную руку. У Хенджина взгляд такой печальный, словно бы Ли взаправду умирает. Юноше очень хочется Хвану что-нибудь сказать, но он оставляет все до вечера, решая, что в ночи, да еще и без лишнего внимания слова дадутся проще. Возвращение можно назвать относительно спокойным, если не считать тут же утащившего его в какую-то каморку Сынмина. Феликс клянется, у того был настолько маниакальный блеск в глазах, как будто он спит и видит, кого бы в этом доме разделать. Ли за свою странную тушку, если честно, начинает беспокоиться. — А вы точно доктор? — нервно уточняет Феликс, елозящий под зубастым взглядом друга. — Вообще-то нет, но я лучшее, что у тебя есть. — абсолютно не самодовольно отвечает Ким и стреляет глазами на раненную руку Ли. — Почти жалко тебя лечить. — Это еще почему? — Ты такой научный экспонат. Единственный известный инфицированный, смогший сохранить разум. В контексте науки я совершаю преступление. — Сейчас я совершу преступление и надеру тебе зад. — фыркает Феликс и задирает футболку. — А ты сможешь…прям через бинты уколоть? — Не смогу. — Сынмин откладывает шприц и присаживается рядом. — Я осторожно. — предупреждает он и действительно аккуратно начинает разматывать становящиеся все более красными с каждым витком бинты. — Феликс, если серьезно, я должен предупредить тебя о ряде вещей. — Мне уже можно описаться от страха? — Не ерничай. — строго осаждает Сынмин и отбрасывает использованные бинты в сторону. — Во-первых, я не уверен, что это лекарство сработает, ты же это понимаешь? — Да-да, ты сто раз меня предупреждал… — Помолчи. Не факт, что тебе поможет лекарство. Вряд ли оно спровоцирует мутацию болезни, но мало ли, какие побочки будут. Все-таки я тебя осматривал в полевых условиях, мог не учесть или не увидеть чего-то важного. Во-вторых, твои укусы. Ты помнишь, как это ощущалось, когда тебя кусали в человеческой форме. Феликс морщится, хмурится и кивает. — Вирус притуплял все неприятные ощущения, но как только лекарство начнет действовать — если оно начнет действовать, — все ощущения вернутся. В том числе болевые. Я постараюсь начать залечивать тебе это прямо сейчас, но… — Сынмин вздыхает и моргает часто. — Они покусали тебя слишком сильно. Даже если я очень постараюсь это сшить, будет больно и…ну, ты же сам понимаешь, как будет выглядеть твой живот? — Понимаю… — тихо бурчит Феликс. Честно говоря, влекомый флером становления человеком, он и позабыл, сколько же у них на самом деле проблем. В голове тут же начинают просыпаться былые червячки юной неуверенности: что, если он Хенджину с перекореженным, перешитым телом не будет нужен? Ли прекрасно знает, что там и иначе как «мерзость» назвать не может. — Так и думал. — закатывает глаза Ким. — Не смей грузиться этим, понял? Мы не в том мире живем, чтобы моделями быть. К тому же, ничего ужасного в этом нет это просто шрам. Единственное, что меня беспокоит, и о чем я тебя предупреждаю — болеть будет сильно. Очень. И еще кое-что. Больше не смей лезть на зомби и не смей никогда подставляться, чтобы защитить других. — Сынмин наклоняется близко и переходит на шепот. Выглядит почти устрашающе. — Я тебе очень благодарен, Феликс. Меня бы уже не было, если бы не ты. Может, и не похоже, но жить я хочу гораздо сильнее, чем кажется. — он прерывисто вздыхает, как будто сдерживает плач, и у Ли внутри что-то сжимается. — Я этого не забуду, Феликс. Но не смей больше этого делать. Я не знаю, как поведет себя твой организм после выздоровления. Возможно, ты утеряешь все антитела. И следующая твоя попытка подставиться закончится очень печально для всех нас. Феликс, пораженный такой проповедью, только оторопело кивает. Сынмин не выглядит настолько убедительно и проникновенно, даже когда чужие окровавленные челюсти смыкаются в жалких сантиметрах от его тела. Однако он быстро возвращается в свое обычное состояние — вот уж, кто действительно умеет брать себя в руки. Ким снова берет в руки лекарство и прицеливается. — Зашивать тебя попозже начнем. И еще мне нужна твоя кровь. — возвращается к обозначенной ранее теме Сынмин, но Феликс понимает, что он просто отвлекает его от неприятных ощущений. Его в детстве мама часто пугала тем, что уколы в живот очень болезненные, поэтому всегда нужно правильно питаться, вовремя ложиться спать и вообще, быть послушным ребенком. Феликс был послушным примерно полтора раза, но сейчас, честно, мысленно извинялся перед матушкой за юношескую глупость. Потому что как только Ким (варварски!) всаживает иглу ему в живот, Ли орет как резанный на весь дом. Даже Сынмин вздрагивает. — Ты чего вопишь? — Больно! — Что у вас снова случилось? — ворчит Минхо, но его лицо тут же смягчается, когда он смотрит на живот Ли. Тому отчаянно хочется прикрыться, но болевые ощущения стыд притупляют. — Ничего. — ровно отвечает Сынмин и откладывает израсходованный шприц в сторону. — Не видишь? Прикалываемся. Кажется, Минхо каламбур не оценивает, но вот наблюдавшему из-за плеча Хану он оказывается по душе. Джисон утаскивает ругающегося Ли в сторону и показывает большой палец. Феликс и забывает, что живот, вообще-то, зверски болит и вообще, лучше бы он в Лигу Легенд играл, а не вот это вот все!.. Но Сынмин профессионально заматывает раны и, вроде бы, все не так уж и плохо. — Держи. — он всучивает Феликсу пять упаковок каких-то таблеток и снимает перчатки. — Если понадобится еще, подойдешь. — Это че? — тупо переспрашивает Ли. — Обезболивающее. Тебе эти уколы тридцать дней подряд надо делать, а ты даже с фишками вируса орал, как резанный. Ли холодеет. Честно размышляет над тем, что, вот ну зачем ему все это, он же столько полезного может сделать с вирусом в теле! Даром, что кровоточит и разваливается, точно Дженга, но перематывать не особо беспокоящие раны это так, ерунда! Мало ли еще что в голову Сынмину взбредет, не может здоровый человек с таким удовольствием иглы в живое, между прочим, тело засаживать! Но это Феликс все так, не серьезно. Потому что каждая будущая неприятность, каждый излом и каждая капелька крови теряют свою значимость, когда он заходит в комнату Хенджина. Его сияющий взгляд, открытый, светлый и такой обеспокоенный стоит всего. Ли с опаской (конечно, по поводу того, не барахлит ли у него черепушка) думает о том, что мог бы пережить все-все еще раз. Лишь бы в самом конце увидеть его взгляд — такой теплый и нужный. — Ты как? — тут же подлетает с вопросами Хенджин. Он до прихода Феликса что-то читал, и Ли почти жаль странички безжалостно отброшенной книги. — Ничего не болит? — Ах! — притворно восклицает Феликс и приваливается к косяку. — Умираю! Срочно нужен поцелуй в лоб! — Ну так иди сюда, примадонна. — Э, не, еще чего. Пока не выздоровею, чтобы это, — Ли тыкает пальцем в сторону хвановых губ. — рядом с моими конечностями не ошивалось. — Будешь грубить, я рядом с твоими конечностями ошиваться не буду. — фыркает Хенджин и проходит вглубь комнаты. — Так что Сынмин сказал? — Жить буду. — хмыкает Ли. — Говорит, не факт, что поможет, но хуже не будет. Для меня главное, чтобы я вам не навредил, а все остальное…ладно уж. Нет, стой, подожди, отложи оружие! — тут же вскидывается Феликс, когда видит помрачневшее лицо Хвана. — Я не имел ввиду ничего крамольного, честно! Не бей! Лады? — Какой послушный стал. — гаденько хихикает Хенджин. — А раньше такая язвочка был. — Мама меня всегда учила: «Феликс, ты у меня умница, поэтому помни, что в отношениях, ты голова. Куда твоя шея повернет, туда и ты смотри!» Я слушаюсь маму. Хенджин глупо хихикает, расходясь до раскатистого смеха с хрюканьем из-за кривляний Ли. Однако они быстро прерываются, когда под окнами, в обычно мертвой тишине, раздаются хрусты и тихие перешептывания. Хенджин и Феликс переглядываются. Понятное дело, что это не трупы — те болтать не могут, но обычно никто из парней с мест патруля не сходит. Они переглядываются еще раз. В следующую секунду уже чуть ли не вываливаются из окна, пытаясь подслушать, что же там Чанбин с Минхо обсуждают. Лица у них ух какие напряженные, от чего любопытство растет точно на дрожжах. Хенджин и Феликс пихаются пару раз, так, шутки ради, но в итоге через пару секунд успокаиваются. — …видел? — Да…бродил…у забора… — …у сосны…забыли? Слышно ровно нихуя. Феликс разочарованно вздыхает, оставляя попытки прислушаться. Хотя его мерзенькое чувство юмора не может оставить опрометчиво кинутое Минхо словцо без внимания. — Хенджин. — проникновенно зовет он, глядя прямо в глаза Хвану. Тот поворачивает голову, и их лица оказываются в жалких миллиметрах друг от друга. Феликс выдыхает и произносит самым проникновенным из проникновенных голосов, смотря широко раскрытыми глазами. — Хочешь сосну? — Ли Феликс! — возмущенно вопит юноша, но тут же испуганно ныряет под подоконник с Енбоком подмышкой. Феликс Минхо не видит, но уже ощущает приставленное к его заднице древко метелки. Плохо ему будет, короче. И дом придется драить, наверное… — Как думаешь, заметили? — Может лиц и не было видно, — равнодушно резюмирует Ли. — Но, думаю, громкий ор моего имени сузил круг подозреваемых. В следующий раз не забудь продиктовать серийный номер паспорта, ну, чтоб уж наверняка. — Придурок! — хихикает Хенджин и легонько ударяет Феликса в плечо. Тот тоже улыбается и опускается на пол, вытягивая ноги. — Как рука? Сильно болит? — Да нет, не очень. Сынмин сказал, что из-за вируса болевые ощущения притупляются, поэтому пока это все ощущается как свежая царапина. — Пока? — Ну, если лекарство подействует, вирус уйдет из организма. И ощущать я все начну как обычный человек. — К тому времени заживет. — уверенно проговаривает Хенджин, да так, что Ли ему почти верит. Как будто он и правда может защитить его даже от самого Феликса. — И ничего не будет у тебя болеть, злючка. — Хван осторожно приобнимает его, гладит по непутевой голове. Феликс приваливается поудобнее, ластится, рвется к теплу, но все равно недовольно бубнит. — Я не злючка. — хмурое лицо Ли расцветает на глазах у Хенджина, и тот понимает — сейчас будет очередная искрометная шутка. — Я не стерва — это нервы, кчау. — Великолепно. — вздыхает Хван под тихий, глубокий смех Ли. Они болтают почти до самого утра, так и не закрывая окно. Луна, любопытная и ласковая, светлая заглядывает к ним в комнату, нежно укутывает ярким отражением солнца. Ветер теплого, наступающего лета заползает под рубашки, подхватывает их смех и разносит по безопасной, живущей по своим законам комнате. Им обоим кажется, что эта ночь никогда не кончится, как не кончатся дурацкие шутки Феликса, отвратительные для тонкой душевной организации художника, но по-своему особенные для влюбленного сердца. Никогда не кончатся истории Хенджина, в которых он так отчаянно и очевидно драматизирует, потому что Феликсу нравится это. Потому что он хохочет, как полоумный, будит Чонина, смешно огребает от него тапком по лицу, но все равно продолжает хихикать, даже под угрозой быть задушенным! Эта ночь, полная дурацких историй, стыдных историй, грустных историй, добрых историй о семье Ли, по которой тот так сильно и так очевидно скучает, кажется, никогда не кончится. Однако рассвет всегда наступает. И вместе с ним приходят проблемы до того тревожно упрятанные в тихом разговоре Чанбина и Минхо. Одно лишь радует — жизнь все-таки дает им фору побыть в этой ласковой, дурацкой и такой нежной ночи.

***

Феликс, проживший целый год в одиночестве, позабывший о понятии «время» действительно никогда бы не подумал, что сможет так кропотливо и натужно отсчитывать ровно тридцать дней. Однако в этом доме какой только ерунды не происходило, поэтому он старается не удивляться. Зато Сынмину можно верить, он-то уж точно скажет правду, даже если она ужасно неприятная! Потому что Ким не солгал — через пару дней больно стало так, что даже оторванные от сердца Сынмина последние бутылки пива ситуацию лучше не делали. Болело все. Искусанный живот, места, куда юноша делал уколы, раненная рука, спина, в конце-то концов! Временами раскалывалась голова, потому что организм, привыкший к болячке, никак не мог справиться с изменениями без последствий. Ну, Феликсу так заливал Сынмин, вот тут спиздел, наверное, но если бы Ли узнал, что у него там еще что-то в теле барахлит, точно бы свихнулся. А еще очень сильно болело сердце Хенджина. Да у всех, вообще-то, даже Чонин однажды заплакал, но у Хвана оно болело ярче всех. Потому что каждый раз, когда Феликс выползал заплаканный из каморки, юноша смотрел очень грустно и обнимался так отчаянно. Словно бы боялся, что Ли сдастся. И, кажется, от этого Феликсу тоже было очень-очень больно. А еще обидно! Может, раньше бы и сдался. Тогда, когда в одиночестве бродил по пустым улицам, стараясь дурацкими вещами завести небьющееся сердце. Но сейчас! Когда он только-только обрел семью, любимого человека, когда он наконец снова мог задалбывать лучшего друга! Ни за что. И вот, этот адский месяц закончился ровно неделю назад. Началась адская неделя под эгидой «дай поцелую!» Это какой-то сущий кошмар. Хенджин как с ума сошел. Феликс чувствует себя лужей в жаркий, душный день, потому что учится испаряться за время, пока человек моргает! Сейчас он был бы победителем в прятках любого уровня. И все вообще началось с Сынмина! Проклятый умник, он точно сделал это нарочно! В тот день он делал финальный осмотр. Болючие уколы были позади (но травма на шприцы осталась, Ли теперь на эти мерзкие иглы даже смотреть не мог), раны медленно, но верно заживали. Живот, конечно, был похож на один большой шрам, но Феликс даже заикаться боялся об его уродливости после праведного гнева Хенджина. — Так что ты скажешь? — нервно теребя рукав рубашки, спросил тогда Феликс. Он не чувствовал особых изменений в своем организме, кроме того, что наконец-то перестал ощущать пронизывающий холод на постоянной основе. Как будто не только на улице, но и внутри него появилось яркое, греющее солнце. А может, кровь, бегущая по венам, вновь стала горячей и шабутной, как и сам Феликс. — Я бы сказал, что ты здоров. Все функции организма вернулись к обычному темпу. — хмыкнул Сынмин, закрывая пробирку с кровью Ли. — Это мне из научного интереса нужно, надеюсь, ты не против. — Так…я точно выздоровел? — Ну, я бы дал процентов девяносто из ста. Но ты ведь помнишь, что я говорил? — строго одернул Ким, прежде, чем отпустить Феликса. — Больше никаких геройств. То, что тебе один раз повезло, не значит, что повезет еще раз. — Да понял я, понял. — скуксился Ли. Всего девяносто из ста! Он то уже надеялся Хенджина… Но пока Феликс уверен не будет, ни-за-что. Никаких поцелуев, короче! Стоило только Феликсу выйти из каморки, как перед ним материализовались Чонин и Хенджин. Последний выглядел так, как будто он скоро взорвется от нетерпения. — Ну что? — в один голос спросили они, а Феликс и не знал, что ответить. — Да здоров он! — прокричал тогда из недр каморки Сынмин, и, точно зная, что Ли будет очень недоволен, добавил ехидно. — Целуйтесь и милуйтесь на здоровье, только будьте добры тихо и в своей комнате. Сынмин тогда открыл ящик пандоры. И эта поганая шкатулка не закрывается до сих пор! Феликс не может быть уверен, что точно здоров — сам Ким сказал ему это, а раз уж он смог его вылечить, то его словам доверять можно. Но, кажется, для Хенджина это все не более, чем шуршание над ухом. Даже аргумент про десять процентов опасности не работает! Хван преследует его уже целую неделю и сдаваться не собирается. Феликс вздыхает и встает с постели — время завтрака. Обычно они все собираются на кухне и вместе едят, и это время — самое безопасное для Ли, потому что при всех Хенджин лезть не будет. Смотреть недовольно, конечно, точно станет, но не более. А это уж пережить юноша в силах. На кухне, как всегда бывает по утрам, кто-то с кем-то спорит. На этот раз Джисон с Чонином. О чем, Ли лень вслушиваться, поэтому он выбирает стратегически верную позицию (ту, которая в противоположном конце от Хенджина) и садится. Хван смеряет его очень недовольным и обиженным взглядом, но с места не двигается. Победа. Феликс с удовольствием принимается за завтрак, игнорируя повисшую в комнате тишину. Так уже второй раз — а все из-за того, что Хван на него злобно пялится. Ну и пусть пялится. Зато здоров. Другие тактично не лезут, но атмосфера на кухне становится какой-то тоскливой. — Достало! — сидящий рядом с ним Чонин внезапно психует, и даже Хенджин до того сканирующий его надутым взглядом, отрывается и смотрит на взбунтовавшегося юношу. — Ты! — Ян обвиняюще тыкает ложкой в сторону Феликса и тот сглатывает вставшую поперек горла кашу. То, что происходит дальше… Ли убить Чонина готов, честно слово. Тот, не дав несчастному Феликсу и секунды опомниться, хватает старшего за грудки и тянет на себя. Ли концентрируется на том, чтобы не свалиться с табуретки из-за резкого движения, поэтому очень удивляется обнаруживая чужой язык в своем рту. Какого?! Феликс очухивается от шока и резко отстраняется, сваливаясь с табуретки. Он тут же подскакивает, взъерошенный и красный, и пялится на невозмутимого Чонина. — Какого…?! — Феликс, не матерись. — тут же осаждает его абсолютно спокойный Чан. Вообще все, кроме него и Сынмина выглядят удивленными. Ли даже завидует — он тоже хочет такой дзен по жизни ловить. — Ты нормальный вообще?! — снова нападет юноша на лучшего друга. А что, если этот придурок мог заразиться! Чем он думает вообще! — Я — да. А вот ты достал уже! Ходишь тут с тупой страдальческой рожей, хотя и ежу понятно, что ты выздоровел. Феликс хмурится, чтобы на тех же повышенных тонах продолжить спор, но из глотки и звука не лезет. «Здоров» крутится на кончике его языка уже давно, но все равно кажется нереальным. Будто бы Ли слишком сильно верит в свои мечты и пора немного успокоиться. Вообще так много всего случается за только-только начавшийся день — и все всегда в этом доме! Как будто он — горнолыжник, на которого упала огромная куча снега. Вот так ощущаются Феликсом попытки переварить все события этого утра. Хотя кое-что он может сказать точно. — Фу-у, ну и гадость! — кривится Феликс и вяло ковыряется в каше. Пока он думает, из кухни выходят Минхо, Чанбин и Джисон, поэтому Ли удостаивается всего трех удивленных взглядов. — Он меня поцеловал! Буэ. У меня теперь будут грюшки. — и с величайшим удовольствием наблюдает за тем, как удивленное лицо Чонина превращается в возмущенное. Ян уже открывает рот, набитый кашей, как их останавливает Чан. — Еще хоть одно слово, препирательство или драка, пока я завтракаю, и на обед будете вы. Поняли меня? — спокойно и совершенно устрашающе до трясущихся поджилок резюмирует Чан, оглядывая закадычных друзей так, словно бы осыпает их ругательствами. У Феликса в голове он вообще произносит «сидеть!» и пряжкой ремня об пол бьет. Ли с Яном переглядываются. Затихают. На десять минут, пока Чан, а за ним и немного обеспокоенный Чонин, не удаляются. Старший не съедает и половины тарелки (хотя обычно ест как остальные семь вместе взятые!) и уходит. Теперь и Ли чувствует, как просыпается дремлющее, точно противный червяк, беспокойство. Но оно не успевает полноценно разрастись и проесть дыры, уступая место напряжению другого рода. В конечном итоге-то, на кухне не остается никого, кроме самого юноши и Хенджина. Феликс, и без этого достаточно напряженный, превращается в натянутую тетиву. Ему не хочется сбегать. Не хочется останавливать то, что грядет. Но он неопытен, неловок и вообще десять минут назад распихивал за щеки кашу. Наверное, теперь во рту будет привкус. А еще уверен только на девяносто девять процентов в своей безопасности! Но Хвана не волновало и когда десять было, да и больше бы вряд ли беспокоило, так что… Внезапно Хенджин встает. Громко скрипит ножками табуретки об пол и громыхает посудой. Феликс, точно ужаленный, подскакивает, уставляется испуганным зайцем на Хвана. Тот выдыхает как-то грустно и ставит посуду на соседнюю тумбочку. А затем обращает свой прекрасный, чистый взор на Феликса. Ли про себя ругается — русал, завлекающий в пучины морские, а не человек, вот он кто, этот Хван Хенджин! — Ты что, меня боишься? — тихо спрашивает он и складывает руки на груди. — Н-нет. — Мне задать этот вопрос повторно, когда до потолка прыгать научишься. — фыркает Хван, закатывая глаза. Ли ожидает разочарованного выдоха, взгляда — ну обязательно чего-нибудь серьезного, что станет очень стыдно. А в итоге… — Ты меня избегаешь?! — капризно спрашивает Хенджин, слегка притопнув ножкой. — Даже с Чонином поцеловался!.. — Да он же не спрашивал меня! — тут же возражает Феликс, но понимает, что в этом споре с любым аргументом он — проигравший. — Но не со мной! — будто глухой, продолжает Хван. — Хотя уже неделю здоров!.. — Да не здоров я! Вернее! — тут же поправляется Ли. — Сынмин мне точных гарантий не дал, так что… Феликс сам по себе осекается и сглатывает. Хенджин прокатывает его по такому количеству эмоциональных качелей, что страшно — вот теперь он выглядит каким-то злым! Ли приходит на ум странная ассоциация — словно бы Хван смотрит на него по-мужски. Не то, чтобы Хеднжин ведет себя отлично от своего пола, но все то ребяческое, капризное и несерьезное ушло в мгновенье ока. Словно бы Феликс провинился на военном полигоне. Да что тут происходит! Можно просто…! А, да все можно. Пока Ли размышляет о том, что происходит, почему да как, Хенджин приближается. И целует. Совсем не под стать своему взгляду, ни злобы, ни жесткости — ничего. Целомудренный, сухой и ласковый поцелуй губы в губы с теплым дыханием на веснушчатой щеке. Так приятно и так живо. Хенджин крепко обнимает его, почти отчаянно хватается за плечи и прижимает к своей трепещущей груди. Феликс слышит как у обладателя такого холодного взгляда сердце бьется почти пробивая ребра. Да и сам Ли, с удивлением, обнаруживает, что и он весь…как заведенный. Горячий, бурлящий, подпрыгивающий на месте! Почти забывает, каково это. Феликс смеется в поцелуй и встает, почти выравниваясь с Хваном, но не отрываясь от его губ. Юноша сам цепляется за него — почти запрыгивает! — улыбается и первым углубляет поцелуй. Хенджин под ним так нежно вздрагивает и задерживает дыхание, и Ли аж становится совестно, что морозил парня почти неделю. Хван целует его, пока не начинает задыхаться — от нахлынувших чувств скорее, чем от поцелуя, — отрывается почти нехотя и берет лицо Феликса в ладошки. Последний раз на Ли с такой вселенской нежностью смотрела мама. — Не верю, что целую тебя. — шепотом говорит Хенджин и улыбается. — А можно…еще? — Нужно. — на выдохе сообщает Ли и тянется первый, едва не снося напором стол. Феликс наконец-то жив. И дело было совсем не в дурацком вирусе. Но Чонин за свое получит, конечно!