Свита

— Ihr hätten früher kommen sollen… — проворчал лекарь со своейственной только этой касте людей злобной заботой — заботой не о человеке, но о жизни, которую во что бы то ни стало нужно хотя бы попытаться спасти. Хорунжий дернул бровями, взглянув на стоящего тут же Санечку. Тот тепло, ободряюще улыбнулся. Митя загляделся невольно: в палате, где горела одна только газовая лампа, а кушетка, кажется, была чем-то прожжена, такой юный Санечка, обычно улыбчивый и теплый, выглядел вполне гармонично. Как Алексис, идеально вписывающийся в заметенные снегом поля, или Николя, которому пошла бы роль смотрителя кладбища. Санечка заправил за ухо — в мочке которого заживала крохотная точка от прокола — прядь отросших, светло-русых волос. Газовая лампа отбрасывала на его лицо причудливые тени. Он был похож на ангела, который должен был встречать новые жизни, но почему-то оказался там, где жизнь пропадает. Живич и Мораныч, рождение и смерть, колыбель и могила, фальшивая радость и притворная скорбь. — Kommen Sie, Alexander, fangen wir an. Митя скрестил на груди руки, сильнее вжавшись плечом в косяк с облупившейся краской. Санечка, обычно напоминающий весело шумящую листву, подсвеченную ярким солнцем, серьезно кивнул и без капли сомнений сел рядом с хорунжим, накрыв его руку своей. Хорунжий глухо ойкнул и дернулся. — Больно не будет, — улыбнулся Санечка и похлопал хорунжего по лопатке. Митя даже отсюда видел, как плохи дела. Палец был опухшим, фиолетовым, из развороченного пореза сочился гной, рука дрожала. Санечка аккуратно провел по этой гадости, и хорунжий привычно дернулся и тут же в изумлении застыл. — Н-не чую. Не чую… руку… — Славно, — мягко улыбнулся Санечка. Такая перемена в его лице, голосе и даже позе показалась Мите достойной уважения — казалось, что если бы хорунжий начал орать и истерить, то и тогда Санечка не прекратил бы заботливо, ласково улыбаться. Живич, молодой еще мужчина с щетиною и рыжеватыми волосами, забранными за уши, принялся, как бы это назвал сам хорунжий, активно «колдовать» — только руки с ловкими пальцами порхали над столиком. Маленькие облачка ваты, лоток с йодом, пинцеты, зажимы… Блеснул хищной сталью пинцет… Болезненно побледнел хорунжий… Нежно-нежно, как любящая мать своего ребенка, погладил Санечка волосы хорунжего… * — Надо было хорунжему в медведя обернуться. — Санечка с любопытством взглянул на Митю. Ни следа не осталось от мудро-спокойного юноши. Даже волосы словно бы растрепались еще сильнее. Митя подавил желание их пригладить. — Тогда бы хоть трофей в виде когтя остался, — пояснил Митя. Холодный, ноябрьский ветер оцарапал кожу, и Санечка подставил лицо ему навстречу, весело, искренне рассмеявшись. Один только Санечка так умел — по-доброму и открыто. — Ты не думал податься в медицинское дело? — Думал, — кивнул заметно оживившийся Санечка — если об этом вечном ребенке можно было так сказать. — Тут нет никакого института, увы, но я думаю в Петербурге поступить в академию… — Он остановился, чтобы перевести дыхание — видно было, что эта тема очень дорога ему и потому тревожит разум и сердце. Митя слышал, как оно застучало у кузена — панически, как у птички, — и видел, как заблестели его светло-карие глаза. — Но Герр Бауманн проводит лично для меня лекции, показывает свои собственные дневники и тетради. Позволяет даже присутствовать при обследованиях или вот, ты видел — учавствовать в чем-то. — Санечка умолк. Страстный румянец сжигал его щеки. — Мне нравится это все. Я… Ты сам же понимаешь, как чутко чувствуется чужое тело. — Особенно умирающее или уже мертвое, — понимающе кивнул Митя, и Санечка взглянул на него почти с паникой. Блеск рассыпался по ресницам. «Плачет», — с запозданием понял Митя. Санечка отвел взгляд и помотал головой, словно пытался поправить волосы или ослабить душащий воротник сорочки. Митя, чувствуя себя до злости неловко, положил ладонь кузену на плечо. «Только не плачь, только не плачь, не плачь…» — Николя так же говорит. Будто Моранычи только смерти и обязаны… — За ним в общем замечена привычка много лишнего болтать. — Митя поймал взгляд кузена и чуть не заскулил, когда увидел, что глаза у того уже покраснели. — Хорошо, что у тебя есть стремление, и плохо, что какой-то le con заставляет тебя сомневаться. Санечка вздохнул, мотнул головой и… Не ожидавший такого бурного жеста Митя ахнул, подумав, что Санечка задумал драку, но тот всего-то бросился ему на шею с крепкими, благодарными и откровенными объятьями. Митя мельком огляделся — нет ли кого — и, коснувшись своей щекой щеки кузена, обнял его в ответ, и даже, осмелев, пригладил его волосы. «Как все у некоторых людей просто!.. Захотел — и сделал…» Впрочем, ангелам ли беспокоиться о мнении других людей?