И дольше века длится день

      Жан прокусил пакетик с кровью и выпил его, давясь, прямо так, выжал последние капли в рот. Совместными усилиями удалось поставить его на ноги, умыть и привести в порядок. А там вроде и кровотечение прекратилось — хотя кровь хлюпала даже в ботинке. Генрих вызвал пару машин, и вскоре они уже ехали к дому — причем Жан сел в машину с Генрихом, а Аглая Никифоровна, как это ни странно, к молодым нелюдям, так что Женьку пришлось пересесть вперед. Он сначала пытался расспросить мадам Виттенбург о том, что же случилось, чего это они так спешно ушли и как там дядь-Жан, но Аглая Никифоровна была немногословна, разговаривать, вывернувшись через сиденье, было неудобно, и Женёк переключился на пролетающие за окнами столичные пейзажи.       Сергей же Барановский был молчалив и к праздным разговорам не стремился.       Дома Жан созвонился с Кривичем, рассказал ему о результатах встречи, и взял новые билеты на поезд — на эту же ночь. Генрих отвез их на вокзал. — На метро так и не покатались, — грустно сказал Женёк. Генрих усмехнулся. — В метро нынче лучше не спускаться, там война в разгаре. — Кого с кем? — удивился даже Барановский. — Метростроевцев-первопроходцев с пришлой хтонью, — просветил Генрих молодежь. — Да и прочих всех… Бункерных, зверья всякого искаженного… То туннель зальет, то поезд встанет. Впрочем, со мной можно, так что, господин Дятлов, приезжайте, проведу вам, так сказать, экскурсию… Да и надо всерьез подумать насчет образования, могу поспособствовать устройству. Медициной не думали заняться?       Женёк помотал головой. Жан сидел на лавке, оперевшись предплечьями о колени и опустив голову. — Доедешь, Жан? Может, лучше все же в клинику? — вполголоса спросил его Генрих, когда поезд уже подавали к перрону.       Жан тяжело покачал головой. — Дома буду, всё само пройдет. Не стоит беспокойства, Генрих… И спасибо. Если вдруг из-за нас будут проблемы с Басмановым… — Ай! — Генрих отмахнулся, — Федор Алексеевич личность скандалезная и распутная, но в глупости не замечен. Не станет он… эскалировать. Подумаешь, испортил ему шутку… — Хороши шуточки… — Кромешные. Понимаю твои… опасения, но всё же, Жан! Вот так просто спустить с рук… — Так будет лучше, Генрих. Анна всё решила, девушка уже в больнице, у твоих коллег, со мной всё будет хорошо… Московских кромешников нам у себя не надо. — Тебе виднее. Позвони, как доберетесь. — Обязательно. Аглаю от меня поцелуй очень нежно. Генрих помог Жану сесть в вагон и подождал на перроне, пока поезд не тронется.       В купе сидели молча. Жан потягивал кровь из оставшегося пакетика, Женёк вначале пытался показывать фотки и видосики, сделанные за день, но, не находя отклика ни у мрачного Барановского, ни у погруженного в себя Жана, махнул рукой и полез наверх, спать. Он, по молодости посмертных лет, еще не утратил этой потребности. — Вот что, — мрачно сказал Барановский, когда Женёк отчетливо засопел носом, — дома я, конечно, никому ничего не скажу… — И правильно сделаешь, — отозвался Жан. — …но к сыну ты нашему больше не подойдешь. И к Ольге тоже. И в семью к нам больше не лезь, ясно?!       Жан задрал брови аж до волос. — Давай сделаем вид, что я сейчас ничего не слышал, — медленно сказал он, — а потом однажды, не сразу, сядем и проясним некоторые вопросы. Ты обращен мною, Сергей. Ты и Ольга. Это навсегда. Подобные связи не рвутся, и не тебе мне условия ставить. Спишу твои… — Так! Вот что! — прервал его Барановский. — Мне плевать, что тут и как у вас, кровососов, принято, — раздул ноздри Сергей, — но ни один пидор гнойный к ребенку моему не прикоснется, ясно?! А уж рассказывать мне, как с Ольгой жить, ты тем более...       Жан аккуратно сложил пакетик, поднял глаза и холодно глянул на Барановского. — Ясно то, что интеллектом ты не обезображен, Серж. Но, возможно, это и к лучшему. Счастливее будешь. — Я сказал! — Собака лает, ветер носит. Обсудим позже, Сергей. Непременно обсудим. — Обсуждать нечего! И… нечего мне тут… намекать! Чего тут обсуждать-то?! Я все видел! Тебя и красавчика этого! — Сергей, о чем ты вообще говоришь?! — не выдержал Жан, — Это, по-твоему, сейчас главное?! Возможное появление кромешников во главе с Басмановым в Смоленске тебя ничуть не пугает?!       Барановский озадачился. — А с чего им… Так! Я про другое! Вот что…       Тут у Жана завибрировал телефон. Не обращая больше внимания на Сергея, Жан вышел из купе и забрался вообще в тамбур. — Да, Анна. Слушаю. Да, едем. Всё в порядке. В целом. - Жан вздохнул. - Дай деда Славу... спит?! Так. Так. Разбуди. Что значит, зачем?! Потому что я так сказал! Прости. Мне надо сказать ему кое-что важное. Нет, ему. Нет! Да... Да, да... Но ты тут все равно ничего не сделаешь. А Влад что, по-твоему, может сделать?! Но... Ладно. В конце концов, вас это тоже касается. Если кратко, московиты могли заметить, что со мной что-то не так, и это может стать поводом для них прибыть для разбирательств. Что значит "всех подставил"?! Анна! Дай мне сюда деда Славу! Ну хорошо, сам ему позвоню!       Жан завершил звонок, и набрал новый номер - но телефон был отключен. Некоторое время он стоял, глядя в темное окно тамбура. Редко-редко мелькал огонек... Он глянул на часы. Уже Смоленщина пошла, вроде... Да, кажется, уже почти дома... Тут его вдруг опять затошнило, Жан закашлялся - и понял, что кровь пошла снова... И вновь завибрировал телефон, и это был Влад, и он тоже взялся что-то выяснять, но Жан просто повесил трубку, потом позвонила Анна, и выразила свое возмущение по поводу того, как повел себя Жан - ей, оказывается, позвонила Ольга, которой написал Барановский... Жан то глотал, то сплевывал кровь, и снова сбросил звонок, и потом позвонила Ольга, и это было как всегда... Смысла разговаривать с ней не было, тут, к счастью, они въехали в "мертвую зону", где пропала связь, но тут Жан просмотрел сообщения в рабочем чате, и там тоже творилось бог знает что...       Жан снова позвонил Кривичу - но тот по-прежнему не отвечал. Спит. Хм. Да. Если прижаться к окну, можно увидеть, как валит снег... Жан сглатывал кровь, и пытался что-нибудь разглядеть сквозь снежную кашу.       Сейчас он приедет домой, захлебываясь собственной кровью (и, кстати, переодеться уже не во что...), на работу выйти не получится, а с оставшимися Хранителями как-то объясниться надо... И как, показаться в таком виде, или что? Голова не хотела работать, и Жан прижался лбом к стеклу. Надо просто отлежаться. Отлежаться в каком-нибудь укромном месте, и все.       Он снова набрал деда Славу. Гудки шли - но он не отвечал. Нет у меня никакого "укромного места". Да и вообще, как попасть в него, минуя всех заинтересованных лиц... Аннушка сказала, что она и Хранители встретят их на вокзале. А вот нечего Хранителям на него такого любоваться, потому как... Потому как едет человек из Москвы, человек от Калиты, и Хранители ему обязаны будут доложить, да и с чего бы им не доложить, они-то привыкли к другому, разбаловал их дед Слава своей покорностью и готовностью сдавать своих... А вот Калита-то другой, кромешники-то московитские другие, и если они узнают о некоем заговоре против местных законопослушных вампиров... Ох, не жить ни Люсеньке, ни старому Шумилину... Да и Хранителям всем оставшимся не жить, как только всплывет история с Женьком. А, раз приехав, кромешники обратно уже уезжать не захотят, но и Кривич их у себя не потерпит. Так и что же - война? Война с московитами?..       Жан постоял, уперевшись лбом в дверь. Снова задергался телефон. Ольга прислала голосовое сообщение. Жан включил - и, да, это были явно не слова поддержки или обеспокоенности... Ольга пеняла ему за безобразное отношение к Сергею и общую несостоятельность. Как бывшего мужа и вампира.       Ну что ж. Она права. Жан выдавил уплотнитель меж дверей вагона. Вцепился в получившуюся щель пальцами. Постепенно разжал створки двери. Протиснулся меж них, уцепился за внешний поручень... Поезд немного замедлил ход. Теперь самое главное - собрать силы и немного подняться в воздух в самом начале. Жан оттолкнулся и прыгнул, его затянуло, закрутило потоком воздуха и отбросило в заснеженное поле, он покатился и наконец замер лицом в снег. Судорожно выдохнул. Кровь текла из носа, изо рта, кажется, даже из глаз и ушей. Текла и впитывалась в снег, и снег заметал его сверху.       Вот и хорошо, вот и славно. Лежать здесь до весны, и пусть впитывается кровь в Смоленскую землю, в землю смертины, а там или встать, или так и остаться здесь, заснуть на долго, на годы, на десятилетия, а если повезет, и навсегда...       "Дезертир!" - мелькнуло в сознании. Может быть, может быть...

Конец первой части