Всё в тебе

Всегда любил, как ты залезаешь в меня, как тебе постоянно было мало, не страшно, как ты хотел глубже. А теперь в твоих глазах стыдливый испуг. Я думал, мы вместе, за руку до конца, во всём. Когда Серёжа чувствует первые толчки, движение внутри, ему кажется, что его тело не принадлежит ему. Он смотрит на себя в зеркало, задирает футболку над выступающим животом, но это не прибавляет реальности происходящему. Он испытывает потребность, чтобы Олег тоже ощутил это, разделил с ним это странное, невероятное, но он вспоминает нерешительность его руки и оставляет это переживание только своим. Толчки повторяются прямо на приёме, и доктор кладёт ладонь Серёже на живот — и улыбается. Серёжа ловит эту излучающую тепло улыбку, и, наверное, принимает решение именно тогда. Восторг был в глазах у Венечки — Серёжа смеётся от имени и зовёт его так про себя — с их первой встречи. Им он Серёжу и подкупил. Без Олега выводок лисят — последнее, что нужно Серёже. Тем проще — не придётся подделывать документы, а лисят отправят в центр по сохранению вымирающих видов, где ими и займутся. Пока Серёжу везут на кесарево, он гладит свой большой живот в последний раз и спрашивает себя, жалеет ли он о чём-то. Он перебирается на операционный стол, укладывается на бок, подставляя спину для эпидуралки. Нет, у него нет сожалений. Снова на операционном столе, теперь он не спит. Договаривается с доктором, что шторки не будет, так что со спокойным любопытством (седативное ему всё-таки колют) наблюдает за манипуляциями над своим телом. Венечка вводит мочевой катетер, и Серёжа пытается представить, как это должно ощущаться. Странное отстранённое возбуждение возникает в голове. Скальпель движется вдоль старого шва, и плоть поддаётся, как масло. Венечка забирается руками в белых перчатках внутрь него, глубоко и нежно. Серёжа дразнит мир своей беспомощностью, беззащитностью, его вскрытое тело как развёрстая пасть капкана, и обречённый Венечка опускает туда руки, чтобы извлечь на свет склизские тёмные комочки. Серёжа поворачивает голову, чтобы посмотреть, как рядом на столе их растирают салфетками. “Все дышат”. — Положите на меня. Медсёстры придерживают зверьков — руки с воткнутыми иглами капельниц у Серёжи зафиксированы, так что ему их не поймать. Лисята тёплые и мокрые, крошечные лапки скребут по коже, и какое-то чувство внезапно пронзает грудь. Сонный от седативного, Серёжа думает: “Какого чёрта?”. Правый лисёнок дотягивается до соска, пробует обхватить своим маленьким ротиком — Серёжа нервно смеётся от щекотки — верхняя часть тела хорошо всё чувствует. Внезапная горечь и возмущение овладевают им. Сейчас он видит и чувствует их в последний раз, вскоре зверьков соберут и увезут в этот центр, откуда их распределят по зоопаркам — не лучшая участь. А Серёжа — просто инкубатор. Медсестра гладит его по лбу. Он говорит: — Я хочу оставить одного. Венечка отрывается от его внутренностей, поднимает на него голову. — Какого? Вытянув шею, лицом Серёжа указывает на самого правого. Дремота постепенно овладевает им, и в полусне он уже теряет интерес к тому, как доктор осторожно вырезает орган, который так долго пришивал. Пахнет жжёным мясом. Много рук тянутся к разрезу в его животе… Просыпается Серёжа в палате. Трогает живот: снова почти плоский, свежий шов змеится по старому пути. Чувствительность ещё не вернулась, и боль пока не проявляет себя. Доктор приходит со льдом. Не цветы, но сойдёт. Серёжа вспоминает, чего ему не хватает: — Где лисёнок? — Не волнуйтесь, за ним ухаживают. Его сейчас надо кормить каждые два часа… — Я хочу кормить своим молоком. Доктор вздыхает. — Вы уверены? Чем ещё доктор нравится Серёже — он никогда с ним не спорит. Медсестра приносит электрический молокоотсос, чтобы стимулировать соски — сначала три раза в день, а потом каждые три часа, и даже ночью, вызывая воспоминание о том, как его будили для капельниц с антибиотиком во время прошлой госпитализации. Серёже кажется, что он ощущает пустоту в своём животе — или это просто ноют и тянут срастающиеся ткани. Серёже дают лисёнка — это оказывается девочка, и он задумчиво держит в руках беспомощный комочек, пытающийся заползти в сгиб его локтя, сам кормит её из бутылочки. Доктор часто навещает, органично заполняя нишу Олега. Показывает, как, положив на пелёнку, массировать лисёнку животик, чтобы он мог сходить в туалет. (Серёжа пробует один раз, а потом передаёт эту обязанность персоналу больницы, как и кормление по часам). Серёжа хочет быстро, и доктор говорит: “Есть лекарства”. Серёже теряет жалость к себе и с лёгкостью соглашается на рисперидон. Голову заполняет туман, и в нём он прячется от чего-то тяжёлого и страшного, поднимающегося внутри. В этом тумане он легко отвечает на сообщение: “ты где?” — пришедшее от Олега. На уровне груди на футболке проступает маленькое мокрое пятнышко. Серёжа быстро стягивает её и подносит лисёнка к соску: она трогает его лапками и слизывает первую каплю молока. Уже тогда Серёжа понимает, что не вернётся к Олегу. Он смог в одиночестве пройти через всё это: кесарево, удаление матки, он увидел своих новорождённых лисят, получил молоко — пока Олег, потерявший своё чутьё, прятался у отказавшихся от него родственников. Наедине с лисёнком Серёжу посещают мысли, как легко он мог бы убить это крошечное создание, и пальцы как будто сами сжимаются сильнее вокруг хрупкой шейки. Он завершил бы цикл: сам создал жизнь и сам прервал её — и тогда он отправил бы Олегу в подарок этот маленький трупик. Но нет, он вытряхивает подобные мысли из своей головы. На нём слишком много смертей, и он покажет, что может иначе, покажет в первую очередь Олегу. Серёжа понимает, что не оставит лисёнка себе, и очень ясно проявляется, для кого он это делал, кому он отдаст животное, в котором нет ни одного его гена, но которое было выращено его собственным телом. Договориться с доктором оказывается несложно: хотя Серёжа и применяет небольшой шантаж (включая в список и свой последний нейролептик, и то, что в клинике делают с другими пациентами — во время госпитализаций Серёжа времени не терял), Венечка поддаётся слишком легко, как будто он этого ждал или хотел, а, может, просто успел смириться. После выписки Серёжа увозит лисёнка на свою тайную московскую квартиру, Венечка прощается со своей клиникой и отправляется вслед за ними. В Москве добрый доктор решает все бытовые вопросы, напоминает Серёже, когда пора кормить детёныша (и докармливает его сам из бутылочки), следит за ними, когда Серёжа засыпает с лисёнком у своей груди. Снимает швы на дому. Перед родами Серёжа упаковал свои любимые костюмы и шёлковые кимоно и отправил коробку на новый адрес, но большую часть времени в квартире, из которой он почти не выходит, проводит голым. Рассматривает себя в огромном зеркале: всего лишь за пару недель после родов он сильно похудел, новый шрам выглядит ещё более толстым и лиловым, чем первый (но Серёжа догадывается, что это просто шутки памяти), отросшее рваное каре ему идёт, как и синяки под глазами, и наконец начинает уходить эта округлость лица, появившаяся от преднизона, — расстраивает Серёжу только грудь: лишь слегка оформившаяся, но всё равно заметная — останется ему на память об этом проекте ненужным атрибутом. И телом придётся вскоре как следует заняться — от гормональной терапии и вынужденного покоя после операций он много потерял в мышцах. Венечка прикладывает ватку с антисептиком к кровоточащему соску — в две недели у зверька прорезаются зубки, но Серёжу это не останавливает. Лисёнок становится более подвижным и бойким: мнёт передними лапками грудь Серёжи, забирается выше и лижет его в уголок губ, вызывая умилённую улыбку. — Это она так просит, чтобы вы отрыгнули ей мясо. У лисиц такой рефлекс. Серёжа закатывает глаза. Вместо полупереваренного мяса они дают ей детское питание с говядиной. Порой к лисёнку Серёжа чувствует щемящую нежность (и на задворках сознания — вину за её братьев и сестёр, чья судьба ему теперь неизвестна), поражается тому, что вот это живое существо, которое уже видит и слышит, уже встаёт на некрепкие лапки, — он выносил сам, а порой возвращается желание убить её, просто потому что это так легко (ведь даже по документам она уже мертва). Курицын сообщает, что продал дом — присылает электронное письмо, звонить боится. Про дом Серёжа каким-то образом совершенно забывает несмотря на то, что с него всё и началось. Воспринимает эту новость он спокойно — камень на его шее тянет его вниз уже несколько месяцев. За себя он не боится, ему даже интересно, выйдет ли правосудие на него в этот раз, поэтому он решает не пытаться вмешаться в последний момент и дать вещам развиваться своим чередом. Он всё равно ускользнёт, но перед этим он бы посмотрел, на что они способны. Правда, быть в бегах с лисёнком не очень удобно, поэтому наступает момент прощания. Таблетки оказываются кстати — под ними проще отправить Олегу последнее послание. Ты хотел видеть меня одомашненным, обычным, нормальным, отрицая весь мой внутренний огонь, не видя его магическую силу. Это же ты во мне и любил. И я знаю, что всё ещё любишь, но теперь боишься сильнее, чем любишь, теперь хочешь нам нормальной жизни. Такой, какой у меня не может быть. Серёжа покупает им с Венечкой билеты в Германию — следить за развитием событий он предпочитает из безопасного места. — Виза, я предполагаю, у тебя есть, если ты дважды за последний год ездил туда на конференции… Венечка кивает и молча принимает выбранный маршрут. Всё свободное время он посвящает работе над статьёй, надеется успеть закончить свой магнум опус. Облегчение от отмены иммунодепрессанта Серёже не удалось как следует прочувствовать из-за назначенного сразу после нейролептика, но результаты отмены антиандрогена (настигшие его уже в Гамбурге) он ощущает очень явно. Жалуется доктору на боль внизу живота, и тот обеспокоенно его прощупывает. — Давайте я внутри тоже… Серёжа кивает, а потом не сдерживает улыбку и, видя, что его обман раскрылся, просит по-честному. Доктор внезапно теряется, но потом слегка нервными руками натягивает перчатку, а Серёжа вручает ему смазку и объясняет, как сделать ему приятно. Венечка смотрит без отвращения, с милосердным интересом, граничащим с жалостью. Что в его глазах? Обожание, любовь — возможно. Вожделение — нет. Знал бы доктор, что Серёже не менее странно, чем ему: впервые за десять лет это делает с ним кто-то, кроме Олега. Разумовский, ты можешь позволить себе всех и никого. Кто сможет понять, если ты не смог? — Догадывался в начале, чем это закончится? — спрашивает Серёжа Венечку. — Мне кажется, что чувствовал… Доктор вздыхает, снимает очки.