Идеальный для Майка Уилера

      Эл окончательно расстается с Майком где-то между Аризоной и Нью-Мексико.              Это не выходит случайно или что-то вроде того. Майк не знает, кто первым начинает разговор. Эл смотрит блестящими от слез глазами и тихие слова выглядят как проговаривание давно созревшего решения вслух.              Уилл спит, облокотившись на стекло, и Майк, расставаясь впервые в жизни, может думать только о том, не схватит ли Уилл солнечный удар через грязное стекло фургона.              Эл говорит, что не хочет быть для него супергероем. Майк краснеет. Он не это имел в виду, но сейчас понимает, как это звучит, и не думает, что это можно исправить, потому что это — единственная правда из доступных.              — Я люблю тебя. Действительно люблю, только…       — Но не так, как должен любить девушку парень, правда?              То, что он чувствовал, и то, в чем самому себе не мог признаться до конца, заставляет его замолчать и отвернуться. Он виноват. Он чувствует себя виноватым. А еще он… свободен?              Эл не плачет и не отнимает руки; Майку важно ощущать тепло, несколько часов назад ему казалось, что он её теряет. Как терял Уилла несколько раз, только иначе.              — Я не хотела признавать очевидное, наверное. Но я понимала, что что-то идет не так. Ты… не прикасался ко мне. Это началось еще в Хоукинсе, еще тем странным летом, когда… — голос отказывает ей, она отводит глаза. — Ты был мне особенно нужен после смерти Хоппера. Но ты уже тогда не был… со мной.              Она бросает взгляд на затылок спящего Уилла.              — Это… это вовсе не то… Просто Уилл, он… подсказал мне, что нужно сказать…       — Уилл, — кивает она. — Это всегда Уилл.       — Это… ты не…       — Я… мне кажется, что ты сейчас лжешь нам обоим.              Остаток дороги она смотрит в другую сторону, и Майк изводит себя совершенно дурацкими мыслями, порываясь вновь взяться за оправдания и долгие размышления вслух, но вместо этого цепляется взглядом за Уилла — тот, проснувшись, сидит с идеально ровной спиной, лишь бы не оглядываться назад. Майк не знает, как привлечь его внимание, знает, что только его внимание ему и нужно.              Мысли наскакивают одна на другую, мешают, бросают то в жар, то в холод. Майк вспоминает, как признался Эл, желая ее спасти, как паниковал, как Уилл смотрел на него открытым поддерживающим взглядом. Если бы не Уилл, Майк вряд ли нашел нужные слова, хотя и те, выходит, не так, чтобы оказались подходящими. Слова — не сильная черта Майка, ему проще действовать не думая, чем говорить нужные вещи.              На резком контрасте приходит старое воспоминание, одно из самых страшных в его короткой жизни. Уилл привязан к столбу, в темных глазах плещется страх. Это уже не вполне Уилл, это что-то, оно извивается и кричит нечеловеческим голосом, убивая и Уилла, и Майка.              Майк вновь бросает задумчивый взгляд на Уилла.              Эл права: Уилл… это всегда Уилл.              Даже печальным, грязным, уставшим и постоянно ругающимся на затекшие мышцы, ходящим вокруг фургона в попытке хоть как-то размяться, Уилл выглядит идеально. Майк ходит следом как привязанный, пытаясь не пялиться… ни на какие особенно выдающиеся части, вот.              Дело ведь не в них. Не росте, который, меняясь, остается для Майка идеальным, не в ногах, обычных мужских ногах, не в человеческих качествах, не в общем детстве, не в полученных травмах. Дело в Уилле целиком.              У Майка окончательно едет крыша. От жары, наверное. От того, как долго он не позволял себе думать обо всём об этом.              — Что-то не так? — спрашивает Уилл, устав, видимо, от навязчивости своего лучшего друга.              Они уже успели перекусить возле крохотной заправки и ждут остальных, прогуливаясь вдоль дороги — до Хоукинса еще целый день пути, который нужно пережить.              — Ты смотришь на меня так, будто видишь в первый раз.       — В каком-то смысле это правда. Ты изменился. Стал выше… помнишь, как ты переживал, что останешься самым мелким из Партии?              Уилл хмыкает, но все-таки краснеет.              — Каждый из нас о чем-то переживал.       — Точно не из-за ног, — не упускает шанса Майк. — Теперь-то твои ноги можно считать мужскими?       — О да, давай вспомним все мои детские комплексы.       — Мне нравились твои ноги, кстати, — Майк пытается прикусить язык, но тщетно. — Самые красивые ноги… идеальные.              Уилл замирает перед тем, как расслабиться и закатить глаза. В закатывании глаз он стал чудо как хорош, настоящий профессионал — это Майк заметил еще на роллердроме. Эта привычка, такая нетипичная для Уилла в воспоминаниях Майка, неожиданно ему идет, хоть и раздражает, особенно, когда направлена против Майка.              — Ты не мог сказать что-то еще более странное?              Майк может оправдываться, что слова вырвались против воли. Он так долго берег их, с того давнего летнего дня, когда они, еще, по сути, дети, пытались показать Уиллу, что он — нормальный. Майк тогда не сказал, что Уилл не просто нормальный, Уилл — идеальный. А теперь вот, не смог сдержаться, высказался и теперь не знает, куда девать глаза. Уилл оказывается так близко, ближе, чем Майк мог представить еще несколько часов назад.              Всё остальное перестает иметь значение. Молчание, которое давило так долго, больше не работает. Майк думает, что обочина дороги — не лучшее место для признаний, но уже не может остановиться. Потом он сможет выкрутиться, свалив вину на солнечный удар и усталость.              — Прости. Но я ведь действительно так считаю. Ты всегда идеален, Уилл.       — Ты… несешь чушь, Майк. Ты вообще спал?              Уилл хочет уйти. Но Майк не может ему этого позволить. Не сейчас, когда он сдался на волю прежде запертым внутри словам.              — Ты переживал, что не вырастешь, когда-то давно. Помнишь? А я переживал, что ты вырастешь. Что тебя будет не так приятно обнимать. А потом мы и вовсе перестали обниматься. И ты начал расти, почти догнал Джонатана. Я наблюдал за тобой на уроках физкультуры. Я знал, что тебе больше всего нравится бегать, что это дается легче всего. И эти твои ноги… неудивительно, что Трой на них обратил внимание. Он не мог не заметить, насколько они… идеальны…       — Ты… ты для чего мне это все говоришь, Майк?              У Майка пересыхает во рту, а Уилл краснеет — не только от смущения, но и, возможно, от злости. Как будто Майк виноват в том, что комплексы Уилла отражают его, Майка, комплексы. Не по поводу не таких красивых ног или не такого замечательного роста… по поводу их владельца, из-за которого Майк не может полностью дышать — от запаха сносит крышу.              Почему он так долго не обращал внимания на очевидное?              Приходится хотя бы немного отвернуться и смотреть на родинку над губой — губой, черт возьми! — Уилла, лишь бы не видеть темных глаз, не осознавать, как неизбежно будет меняться лицо друга, пока Майк будет говорить. Интересно, что появится на этом лице: отвращение, ненависть?.. Майк и эти размышления оставляет и смотрит теперь за спину Уилла, на ленту уходящей за горизонт дороги, по которой редко проезжают машины.              Куда угодно, только бы не видеть. Куда угодно, только бы найти в себе силы договорить.              — Просто не перебивай меня, хорошо?.. Я боюсь, что не успею договорить, как все вокруг рухнет к чертям или глубже. Я просто хочу сказать, что очень скучал по тебе. Я жил нашей встречей. И я боялся её. Я… не знал, не понимал до конца, что происходит со мной, но было страшно и… неловко… и небезопасно. Эл — безопасная, с ней хорошо, с ней можно, понимаешь? С ней правильно. Но ты… Знаешь, почему я не обнял тебя в аэропорту? Меня так тянуло к тебе… ну просто магнитом, понимаешь? И сбылись разом все страхи, понимаешь? Потому что я скучал по Эл, я действительно скучал по ней, я писал ей письма, рассказывал обо всем… но без тебя я не мог жить, знаешь? Просто не мог. А потом увидел тебя… идеального тебя, влюбленного в какую-то девушку, с картиной, которую ты принес для нее… И меня буквально убила ревность. Не та ревность, которая дружеская, Уилл. И, знаешь, у тебя совсем нет вкуса. Эта девушка, она… ужасна. И не только из-за того, что она сделала с Эл. Ты достоин лучшего. Лучшей девушки, идеальной. И идеального друга. А не того, который сходит по тебе с ума…              Он все же набирается сил, чтобы посмотреть на Уилла. Ему хочется сбежать, особенно теперь, когда у Уилла темный, нечитаемый взгляд, и глаза кажутся огромными из-за… слез? Уилл сдерживается из последних сил, кусая губы, и Майк подается вперед, рвет сердце, изо всех сил жалея, что так много наговорил, потому что об этом и мечтал сказать:              — Прости, прости, пожалуйста, Уилл. Я пытался, правда, пытался, я пытался стать нормальным, пытался не обращать внимания, но… я не могу больше, понимаешь? Я не хочу, чтобы ты еще и из-за меня страдал, но молчать больше выше моих сил, прости меня, пожалуйста…              Он надеется, что Уилл не воспримет объятия как… домогательства, что ли? Впрочем, Майка не хватает на размышления, он действует исключительно на инстинкте: прижать, спрятать, защитить, да хоть от себя, от своих слов. Он надеется, что сможет заткнуться, пока будет прижимать крепко-крепко друга, вдыхать его запах, молиться, чтобы этого хватило, хоть ненадолго, чтобы унять внутри то, что ноет, рвет и мечется…              Он надеется, что Уилл услышит, поймет, не оттолкнет сразу. Это же Уилл, самый добрый, самый понимающий человек. Идеальный человек, единственный в своем роде. Пусть Уилл вырос, превратился из хрупкого мальчика в красивого парня, в объятиях Майка он все равно ощущается… идеальным. Майк обнимает его крепко-крепко, пытаясь от этих последних объятий взять как можно больше, эгоистично, неправильно, но больше, чем он, по сути, заслуживает.              Когда Уилл внезапно стискивает его в объятиях в ответ, Майк на секунду забывает дышать. Мир останавливается, сосредотачивается там, где кожа прикасается к коже, особенно там, где нет слоев одежды. Майку становится жарко, он задыхается, не веря, что Уилл его простил — понял, но все-таки простил…              А потом Уилл начинает говорить, и дыхание обжигает кожу щеки до мурашек:              — Та девушка, Анжела… она действительно ужасна. И я действительно заслуживаю большего. Например, парня сводной сестры, в которого безответно влюблен всю жизнь.              Если Майк думал, что его мир рушился прежде — год или минуту назад — то теперь он понимает, что ошибался. Мир рушится тогда, когда он смотрит в темные глаза лучшего друга, еще не до конца веря в происходящее, но надеясь не ошибиться.              Уилл улыбается. Счастливый, настоящий, сильный — идеальный Уилл. Идеальный и — только для Майка.       

      ***

             — То есть ты признался в любви лучшему другу на обочине пыльной дороги, надеясь в случае невзаимности отмазаться выдуманным солнечным ударом? — уточняет Макс с каменным выражением лица. — Господи, Уилер, я отдаю тебе официально звание самого отвратительного парня года.       — А мне это признание показалось идеальным, — улыбается Уилл.       Майк целует Уилла в губы — благо, они сидят своей компанией в подвале, где не шокируют такими нежностями непосвященных людей, — а Макс тайком показывает средний палец.