Воля и разум

К величию есть только один путь, и этот путь проходит через страдания. Альберт Эйнштейн

      Я осознал власть над разумами своих родственников лишь через день после инцидента с Дадли. Меня это манило, ведь такая способность позволяла больше не испытывать насилия, которое они любили надо мной совершать. Разумом я был существенно старше своего тела, психологически мог им противостоять, но вот физически… Я был тщедушным, мелким и слабым мальчиком десяти лет, поэтому и отпора дать не мог, когда взбешённый попусту Вернон поднимал меня за руку, причиняя мне боль, а потом бил меня в «воспитательных» целях ремнем. Бессилие было колоссальным. Удары приходились на мое тело, но все доставалось душе. «Мы воспитаем тебя нормальным!» — худшего слогана и не придумаешь. От этого унижения хотелось рвать и метать, но я успокаивал себя, говорил, что сейчас нужно терпеть. У меня не было возможности их убить. Раньше меня ведь тоже били, и ничего. Я все равно добился своего. И тут добьюсь, а потом отомщу. Нельзя сделаться для окружающих опасным, это будет невыгодно для меня.       Соблазн вторгаться в разум мучителя каждый раз, когда он собирался нанести мне вред, был велик. Да и разве я не в своем праве? Какие к черту моральные принципы, когда со мной поступают так? Я должен защищаться как умею, как наконец-то научился.       Интересно ещё то, что миссис Фигг действительно следила за нашим домом, и ее коты постоянно находились рядом. Однажды я видел одного из них как раз в тот момент, когда Вернон меня бил за очередной магический выброс. Иронично, конечно, что с ментальной магией я управляюсь, а выбросы у меня ещё есть, но не в этом суть. Касательно кота, меня больше всего интересует, доложили ли о моих отношениях с родственниками Дамблдору? Скорее всего, да. Наверное, совесть его не мучила.       В конце концов, сегодня мне пришло письмо из Хогвартса, и обошлось без нашествия сов. Скрыть от родственников я его не мог, так что разразился очередной скандал. Я понимал, что так оно и будет, поэтому был морально готов к тому, чтобы себя защитить.       Вернон кричал на меня. Я почувствовал себя настоящим ребёнком. Мама, когда отец ушел из нашей семьи с четырьмя детьми, тоже срывалась на мне, но я все равно ее любил, я был зависим от нее. И слаб. Но Вернона я не любил ни капли. Не уважал его разлагающуюся личность. Петунье я немного, совсем слегка сочувствовал, ведь это было выше меня. Она неосознанно ассоциировалась у меня с фигурой матери, и к женщинам я в целом испытывал солидарность. Однако злость никуда от этого не делась.       Мне тяжело сдерживаться, тяжело не кричать в ответ. Я всегда придерживался мнения, что необходимо иметь самообладание, ведь только благодаря холодному разуму есть возможность поступать разумно. Даже если сейчас мне приходится унижаться и делать вид, что я смирился, я знаю, что все мои страдания окупятся.       Дурсль снова схватил меня за мою тонкую руку, оставляя синяки, и повел в чулан. — Ни в какую школу ты не поедешь! — он схватился за ремень. — Ты будешь нормальным! Мы столько тебе дали, а ты все продолжаешь устраивать беспорядки!       Я посмотрел на него и не колеблясь проник в его разум. Я не хочу быть бит, ведь ни в чем не виновен. Совесть, если она у меня ещё была, могла преспокойно заткнуться, так как я не сделаю разуму этого ублюдка ничего слишком страшного. По крайней мере, пока.       Его внутренний мир меня не впечатлил. Офис кампании пылесосов, где трудился этот человек, был скучным и унылым. А все воспоминания были на столе — открытые и бесхитростные. Однако я посмотрел чуть влево, увидев полуоткрытый сейф. Там были воспоминания поинтереснее — измены дорогой жене. Я ухмыльнулся. От такого человека это было ожидаемо. И Петунья об этих похождениях точно знала, я и эти воспоминания увидел. Проблемы с родителями заставили мою тетушку не уважать себя, оставаясь с подобным человеком дальше. Впрочем, какое мне до этого дело? Она не уважала себя, осуждала других и ничего не пыталась исправить, а значит, и занимать себя думами об этом было бы бессмысленным занятием.       После долгих мысленных разглагольствований, я наконец заменил воспоминания на то, будто бы уже получил свое «наказание». И снова я почувствовал удовлетворение, исходящее от шрама. Мог ли на мои «аморальные» поступки реагировать крестраж? Вероятно, да. И эта ещё одна проблема, с которой мне бы стоило разобраться. Мне не нравилось, что что-то помимо меня теоретически могло повлиять на мою волю или разум.       Вернон отреагировал на вмешательство в голову в точности как его тучный сынок. Он промолвил спустя минуту: — И никакой еды сегодня! — с этими словами Дурсль закрыл дверь, а я выдохнул. С боровом на сегодня покончено, операция прошла успешно.       Ощущение азарта никуда не уходило из меня, хоть я уже и отдышался. Удовольствие снова захлестнуло мою душу, когда я еще раз осознал, ЧТО могу с ними сделать. Но тут же мне пришлось вспомнить, что мои руки связаны. Я не хотел, чтобы Дамби принял меня за нового Тома Риддла. Он же ведь не успокоится, пока не уберет угрозу. Я и сам воспринимал его опасным элементом, поэтому обязан сохранить в тайне свои возможности и мышление как можно дольше. Участвовать в квестах я тем более не хочу, поскольку меня не интересуют приключения. Меня влекут знания, которые этот мир может мне предоставить.       Наверняка меня заставят принять чью-то сторону, не давая мне быть излюбленным мною «нейтралом». Так что чем больше я познаю, тем выше шанс добиться моей цели — стать чем-то большим, чем я есть сейчас. И если я стану сильнее, то смогу выбраться из перекрестного огня, представляющего собой силы «добра» и «зла».