на полной скорости не так больно

Когда Киса просыпается, то больше всего хочет уснуть нахуй и уже навечно. Голова трещит, горло пересохло, и даже глаза, кажется, щиплет от обезвоживания. Последнее, что он помнит — танцы на вписке. Киса не торопится открывать глаза и анализирует ситуацию. Он под одеялом, вроде, не в том, в чем выходил из квартиры, а в комнате подозрительно тихо. Не хватало еще, чтобы он вчера поехал к кому-то домой… Кису бросает в жар, он все-таки открывает глаза и выдыхает с облегчением — это всего лишь хата Хэнка, ничего нового. Погодите, а Хэнк здесь с какого боку? — Хэээнк, — тянет Киса, — Ты тут? — Где мне еще быть? Хэнк сидит за столом. Киса поворачивается и выдает самую блестящую улыбку из своего арсенала, но ему не улыбаются в ответ. Настроение начинает портиться. — Нажрался я вчера, да? — И накурился, — кивает Хэнк; его взгляд немного смягчается. — Ну простиии! Я че, звонил тебе? Он на 95% уверен, что по доброй воле Хэнк бы на эту тусу не пришел. — Гендос написал, — эти короткие ответы нервируют. Хэнк обычно рад почитать ему нравоучения, когда есть такая возможность. Это у него семейное. — Вон, я одежду твою постирал. — Что, — нервно смеется Киса, — Я обосрался все-таки? Мы с Гендосом как-то делали ставки, когда это случится. Только я не помню, кто на что ставил. Хэнк слабо улыбается, и напряжение в груди немного ослабевает. Киса пробует встать и понимает, что вчера явно нашел приключения на свою задницу. В голове вспышкой проносится воспоминание из прошлой ночи. В него вколачивается какой-то ублюдок. Блондинчик, которому похуй, кого, лишь бы сейчас. Не то чтобы Киса таким никогда не промышлял, но всегда старался не палиться и уж точно не ебаться в жопу на школьных вписках, где его каждая собака знает. Киса спрашивает себя, видел ли Хэнк. Ебаная память всегда отключается в самый неподходящий момент. Это у него от папаши, видимо, который так и не вспомнил об их с матерью существовании. — А че, ты где меня нашел? — впроброс спрашивает Киса. Лицо у Хэнка спокойное, но оно у этого ебаната всегда такое. Что поделать, отмороженный, улыбается про себя Киса, но тут же переключается на насущные проблемы. — Да на диване, — лаконично отвечает Хэнк. Киса начинает злиться, настолько из этих ответов ничего не понятно. — Че, так выразительно лежал? — он поднимает брови и улыбается. Хэнк укоризненно смотрит в ответ и отворачивается. Блять. Точно что-то видел. Киса встает с кровати, не может удержаться и морщится. У Хэнка вытягивается лицо, и в него сразу тянет плюнуть. — Хенкалина, проблемы какие? Спросить может че хочешь? — Киса вздергивает подбородок и молится, чтоб не тряслись руки. — Вообще-то да, — Хэнк подходит ближе. Лучше б не подходил. Киса ненавидит смотреть на него вблизи, когда видно каждую пору на коже. Ему и без этого тяжело. — Ну давай, попробуй, — он злобно улыбается, но нужного эффекта не достигает. Хэнк все равно планирует пиздеть. — Кис, вчера… Ты понимал, что происходит? Он стопорится. Не к такой формулировке он готовился. Что-то вроде: «Ты че, пидор гнойный?» — подошло бы намного лучше. — Че, бля? — Там была кровь, и… Ну, ты же явно не соображал, где ты вообще. Стоять не мог. Киса холодеет. — Тааак… И в душ я тоже не сам залез, да? Хэнк неловко пожимает плечами. Сука. Не хватало только, чтоб Киса к нему приставал. Еще и со стояком, наверное. Он не знает, что сказать. Пытается придумать шутку про грудастую блондиночку, за которую он принял Хэнка, но ничего не идет в голову. Сознание застилает паника. Это ж надо было так тупо все похерить. У Кисы ведь несколько лет получалось делать вид, что Хэнк его интересует только как друг, который может, если что, отмазать от уголовки. Он боится посмотреть Хэнку в лицо и увидеть там отвращение, которого, в общем-то, и заслуживает. — Я не пидор, — наконец, выдавливает из себя Киса, отворачивается и идет за своей одеждой. — Значит, это было насилие? — уточняет Хэнк, и у Кисы снова ломается картина их разговора. Ну он не про душ, уж точно. Наверное, ничего не было. Может, Киса отключился раньше. А про вписку… Он сам не знает, что это было. — Где кроссовок? — он переводит тему, хотя заранее знает, что это не сработает. Отворачивается, собираясь снять штаны, и понимает, что стоит в трениках Хэнка без трусов. Наверное, тот вчера их тупо не нашел. Смотрит на Хэнка. — Завались, и зенками своими — в другую сторону, ок? Хэнк послушно смотрит в окно. — Кроссовок канул в Лету. Второй, вон, под стул закатился. Киса переодевается. Без носков и трусов неудобно, но не так неудобно, как пиздеть с Хэнком о вчерашнем. — Кис, я просто пытаюсь понять, тебе нормально или нет, — спокойно говорит Хэнк, и руки сами собой сжимаются в кулаки. Иногда Хэнк напрашивается на то, чтоб ему ебнули прям в лицо. — Да как это нормально может быть?! — взрывается Киса. — Думаешь, я от такого кайфую?! — Не кричи, — Хэнк косится и снова поворачивается лицом, когда видит, что он оделся, — Я пытаюсь понять, надо мне снова с кем-то стреляться? — А ты видел, кто? — невольно вырывается у Кисы. Он надеется, Хэнк никогда не узнает, как сильно тот чувак был на него похож. — Нет, — с сожалением отвечает Хэнк, — А хотелось бы в глаза посмотреть этой мрази. Интересно, он будет теперь смотреть Кисе в глаза? Или шкериться по углам? — Че, — он вертит в руках кроссовок и запускает в стену, — Думаешь, за пидорство убивать надо? Хотя, о чем это я, да? Почему-то слушать это так больно, как будто Киса и не прокручивал у себя в голове этот разговор каждый день несколько лет подряд. — Не, — вздыхает Хэнк, — За пидорство — похуй. А если тебя обидел кто-то — тут уже есть вариант. Киса рычит: — Ну, значит, пулю себе пусти промеж глаз! — …Я не понял, — признается Хэнк, и Киса чувствует, как внутри поднимается волна ярости. Он сокращает дистанцию и, вместо того, чтобы вмазать, целует, неожиданно даже для самого себя. Рычит, проталкивает язык, пресекая сопротивление, кусает чужую обветренную губу — разве что не плюет Хэнку в рот. — Так понятнее?! — орет Киса ему в лицо. — Еще раз пояснить, может? И, не дожидаясь ответа, открывает окно. Хочется сигануть вниз и нахуй разбиться, но тело помнит, что делать, и, больше на инстинктах, он вылезает и съебывает.