Отражение прошлого, или Никто здесь не говорит о Вэй Усяне

Цзян Чэн смотрел на смятение в глазах Вэй Усяня и уже ненавидел эту тишину. Хотелось знать, что в его мыслях, но, на самом деле, он никогда этого не знал. Даже когда думал, что целиком и полностью понимал своего шисюна, он все равно ошибался. Неужели Вэй Усянь забыл? Как можно было забыть? Как он мог позволить себе забыть?! Единственное, что осталось у Ваньиня от его прошлой жизни – Вэй Ин. Единственное, что ему вернули Небеса, будто сжалившись после всего того, что с ним произошло. И это единственное все равно его покинуло. Словно оторвали часть сердца, а рана гнила и не заживала, потому что Цзян Чэн раздирал ее снова и снова. Молчания было слишком много. Глава Цзян был готов встряхнуть Вэй Усяня еще раз, чтобы выдавить хоть слово, но краем глаза заметил, как тот поднимал руку. Он закрыл глаза, позволяя себя ударить. Желая, чтобы его ударили. – И что это? – Цзян Чэн ослабил хватку воротника, но все еще держал ткань пальцами, боясь отпустить, будто бы бывший шисюн тут же ломанется к двери. – Прекрати. Ты снова это делаешь, снова вырываешь душу с мясом. Как Цзыдянем. Снова рвешь на части. Стоило только Вэй Усяню начать, как его словно прорвало. Слова полились потоком, он затараторил, наполняя ненавистную обоим тишину звонким голосом. И отвечал он не Ваньиню, не себе, а тем вопросам мальчишки, которые засели в голове. – Да, я сбежал, да, я хотел откупиться! Я не смог. Ничего не смог. В отличие от тебя… Цзян Чэн это знал, в этом он его и винил, но из уст Вэй Ина это звучало жестче, чем в его голове. – Всегда так. Всегда грызем друг другу глотки. Всегда не можем нормально поговорить, – Усянь сорвал руки с ворота, но отходить не стал – взгляд Ваньиня будто пригвоздил его к месту. Но ему надо уйти. – Ты знал, что, оказывается, можно проще? Что можно говорить словами. Через рот. Знал? Я устал. Устал от ощущения, будто ненавидим друг друга. Устал и сбежал, узнал, что может быть иначе. Но все равно прошлая жизнь меня преследует. Ты преследуешь. В каждом сне. Ты доволен? Думал, один помнишь? Чертов эгоист! Плевал я на Лань Цзинъи! Прекрасно знаешь, зачем я здесь! Или разучился понимать меня?! Цзян Чэн не мог и слова вставить, тщетно пытаясь вновь вернуть себе спокойствие, но слова резали по самому больному, а возмущенный, такой непривычный голос будто раздражал. Узнал, значит, где разговаривали. Где лучше. Где все спускали с рук, где обожали лишь за то, что он оказался жив. Легко, наверное, любить, когда перед тобой не были виноватыми. Цзян Чэн так не умел. Он не умел радоваться чужому счастью, не мог успокаивать себя тем, что Вэй Ин вернулся к жизни. Он был мелочен. Эгоистичен. Завистлив. Недостойный сын своих родителей. Всегда второй, спрятанный в тени Его сияния. И это почти не беспокоило Ваньиня, пока Вэй Ин смотрел на него. Без Его света Цзян Чэн остался в своей непроглядной тьме. И простить его за то, что он счастлив где-то там? Да никогда! Ваньинь не знал, зачем Вэй Усянь здесь. Возможно, догадывался, но не позволял ни одному предположению поселиться в голове. – Как ты вообще посмел им меня заменить?! – Усянь произнес раньше, чем успел обдумать. – Трахал бы себе, раз была возможность. Зачем меня вспоминал? – Я посмел?! – выплюнул зло. – Ты заменил меня первый! Отгородился от всего, что тебе не по нраву, спрятался в Юньшэне, будто мира за его пределами не существует, носишься за своим Нефритом, будто не представляешь собой больше ничего, кроме аксессуара к Ханьгуан-цзюню! – Единственное от чего я там спрятался, это был ты! От твоей ненависти! И от своей тоже. Лань Чжань его принял, со всеми его долгами, ни слова не говорил, ни разу не винил, как будто и не было ничего никогда. С чистого листа. Но Цзян Чэн его не слушал: –... Яркий. Невозможный. Солнце, запертое в теле человека. Беспробудно упрямый и вспыльчивый, безрассудный, непредсказуемый- Вэй Усянь посмотрел испуганно, неосознанно делая шаг назад. – Гений, – Ваньинь прошептал одними губами. Без иронии. – Нет… – Изобретательный до жестокости... – Нет, не надо… – Кого ты пытаешься убедить в своей детской наивности, мужа своего? – Ваньинь сделал шаг ближе, вновь сокращая расстояние. Ему так хотелось коснуться, что даже пальцы ломило. – Не смей так говорить. Не надо… Цзян Чэн ненавидел Вэй Усяня за то, что он сделал с его Вэй Ином. Цзян Чэн принимал его в самые темные дни, в самом плохом его – их – состоянии. Видел его самые ужасные и грязные поступки. Осуждал, но принимал в нем все, целиком. Лань Ванцзи хотел его перекроить, перестроить, очистить. Подстроить под придуманный им чистый святой образ. Справился?.. Цзян Чэн же принимал в нем все. Их неидеальные, сложные отношения. Их ссоры, их непохожесть, их противостояние. Их слаженность, их амбиции, то, как они дополняли друг друга. Вэй Ин отдал ему золотое ядро и навсегда оставил. Разве. Это. Справедливость? – А-Чэн, пожалуйста… – Почему?! Почему перестать говорить, когда из него, наконец, рвались слова и чувства наружу? Почему он ушел тогда, испугавшись всего лишь ненависти? Почему пришел сейчас, но просил остановиться, так ласково называя? Ваньинь сделал шаг еще ближе, замирая на расстоянии дыхания, он смотрел сверху вниз тоскливо, желая ответов. Ядро в нем будто зашевелилось, чувствуя знакомую энергию. – Почему «нет»? – Потому что недостоин, – Усянь ответил сразу и легко, с усмешкой, будто истину, которая ясна даже маленькому ребенку. – Я. Я недостоин. Я не смог защитить. Никого. Не смог спасти их. Шицзе… Я и есть причина их смерти. Я не спас и тебя. И ты мое персональное напоминание обо всем этом. Я сбежал. Не только от твоей ненависти… От себя тоже. И я устал. Устал это помнить. Устал, что ты ненавидишь меня. Устал, но привык к этому. А твои слова сейчас… Вэй Усянь сжал кулаки, посмотрел в глаза, ощущая, что тонет. Уже утонул и, кажется, спасения нет. Никогда не было. В голове болезненно пульсировала мысль: с Лань Чжанем проще. С его мужем всегда было проще. Иногда это бесило. Это часто бесило. И сейчас внутри все больше и больше разрасталось чувство, давно забытое, которое он тоже привык игнорировать. – Не говори так о нем. Тот Вэй Ин умер. Вэй Ин разрушил все. Нас. Неужели ты мог простить его? Цзян Чэн не успел себя остановить – теперь он ударил по лицу наотмашь. Он не жил в клане Лань, и его не учили “разговаривать”. Пока мир вокруг перестраивался и развивался, Цзян Чэн тонул, гнил на своих озерах, закрытый от всего и всех. Обида клокотала в нем, после удара мужчина тут же схватил Усяня за грудки. – Замолчи! Как ты смеешь?! – глаза щипало. Ваньинь давился собственными словами, сдерживать эмоции не выходило, он опустил голову, ощущая мелкую дрожь. Хотелось скрыть глаза, лицо, свою слабость, но, когда рядом Вэй Усянь – это невозможно. – Вэй Ин не был виноват в том, что Вэнь сожгли клан. В этом виноваты Вэнь. И в смерти моих родителей... Нет его вины. И в смерти шицзе. Тоже, – проглотил очередной ком. – Самоуверенный, наглый... Безрассудный. Ты ошибся. Я проклинал тебя. Я пошел на погребальные холмы... Но не хотел всего этого. Я хотел кричать, драться. Хотел вернуть тебя домой. Я бы годами злился на тебя, но ты был бы рядом. Засмеялся сдавленно, но тут же застонал надрывно. – А ты просто умер! Я искал! Как ты мог умереть?! Ты же гений! – Цзян Чэн смотрел невидящим взглядом на свои руки, на то, как сжимал одежду. – Тринадцать лет. Все пугали твоим именем детей. Приносили кровавые жертвы. Держали в страхе деревни. Мрази! Я не мог... Позволить каким-то ублюдкам осквернять твое имя... Ваньинь поднял глаза, всматриваясь в лицо Вэй Усяня. – Тринадцать лет, – повторил почти беззвучно. – А ты ушел с Лань Ванцзи? Предатель. Я принял все. Ошибки. Заносчивость. Беспечность. Тупость твою. Принял, когда все отвернулись. Принял твой путь. И даже когда думал, что ненавижу, я... Ваньинь замолчал. Все эти годы, то, что он говорил вслух, в чем убеждал себя, во что он сам хотел верить – было так важно для Цзян Чэна. Важно было помнить, что он ненавидел Вэй Усяня, важно было помнить, что он предал его, что он нарушил обещание. Важно было думать, что ничего глубокого между ними не было, не было никакой любви. И не было никакой тоски по нему. Потому что. Потому что, стоило Цзян Чэну признаться, что он любил Вэй Усяня, то все переворачивалось. Потому что тогда Вэй Усянь бросил его вопреки всей его любви, ушел за своими фантазиями и амбициями. Бросил, потому что Цзян Чэна ему было недостаточно. Потому что Цзян Чэн – недостаточный. И любви его недостаточно, и заботы, и всего того, что он давал Вэй Ину. И стоило хотя бы шагнуть в сторону этого омута, все внутри Цзян Чэна, а, может, и он сам, могло рассыпаться, разбиться вдребезги. И, возможно, он не умел скрывать эмоции, и все у него на лице написано, вот только если сам в это не веришь – и прочесть нечего. Верно? Правильно? – Умер? – Цзян Чэн проговорил сквозь стиснутые зубы, встряхивая заклинателя сильнее, – Как это, мать его, умер? Мерзавец. Мерзавец! – он был готов разразиться проклятиями, но тихий утробный смех его остановил. Он вскинул голову, вглядываясь в чужое лицо. – Вот так вот. Сдох. Что? Такое простить не сможешь? Все простил, а это нет? И теперь я вот такой. Вот он я, блять! Не по нраву?! Но это я! Здесь! Всегда был здесь! Давай же! Презирай! Я мерзавец! Я все уничтожил! Я! Ну же! Или вот такой недостоин даже ненависти?! Или вот такой не по нраву?! – взгляд Вэй Усяня темный, теперь он плевался ядом, щетинился, как дикий зверь, прикрываясь своим лучшим оружием – смехом, ожидая, что теперь его-то точно должны были вышвырнуть из этих покоев, закрыть перед лицом дверь, закрыть душу, его родственную душу, такую же израненную. Но в ответ его будто притянули ближе. – Нет. Не по нраву! – Цзян Чэн выпалил и отпустил грудки, схватил за предплечья, сжал их крепче и продолжил тише и мягче. – Лицо это... Другое. Волосы. Глаза. Не твои глаза. Чужие. Эти никогда не смотрели на меня так, как я помню. За что им нравиться мне? Вэй Ин затих, перестал смеяться, в который раз с удивлением наблюдая за мужчиной, ощущая, как сердце начинало ныть сильнее. В носу закололо, а все пространство вокруг будто давило на виски. – Шрам на плече. От дерева. На руке от укуса собаки. И родинка на ребрах. И у пупка. И на тазовой косточке, – Цзян Чэн все это помнил, скучал. Именно это он так искал в Лань Цзинъи вчера, – За что мне любить это тело? Чужое, незнакомое, – мужчина отпустил плечи и разгладил большими пальцами складки темной одежды. В комнате опять наступила тишина, Усянь не мог пошевелиться. Было страшно, страшно поверить и страшно спугнуть. Страшно осознать, что Цзян Чэн помнил. Страшно было тоже вспоминать с его словами то, свое прежнее тело, каждое место, которое Ваньинь назвал. И сейчас он ощущал фантомное покалывание в этих местах. Страшно было думать, что теперь шиди не прикоснется к этим местам никогда. Мужчина был прав. За что ему любить это тело? Страшно было понимать, что все это было зря. Ему так захотелось взвыть, разорвать криком пространство, сбежать, ведь там за дверью было спокойнее. Лань Чжань... Его там ждал супруг… Лань Чжань… Цзян Чэн… Вэй Усянь шумно выдохнул, сжимая челюсти. Ему нужно было уйти, и, если он этого не сделает, только Небу было ясно, что произойдет дальше. Он бросил короткий взгляд в сторону двери, ощущая панику, готовый уже выскользнуть из хватки… – Я бы привык... – Цзян Чэн тихо проговорил, тут же ругая себя за мысли, нахмурился, напуская выражение злости на лицо. – Что? – Вэй Ин замер. – Смог бы смириться с этим телом. Привыкнуть к нему. Но я никогда не был в списке твоих приоритетов, да? Ты так легко от всего отрекся. Предпочел забыть меня, сложить в один ящик с болью прошлого. Как и Суйбянь. Мы с ним точно старый мусор теперь. Будто и не было никогда ничего. И нас тоже... Ваньинь всматривался в глаза, взгляд бегал по лицу. Искал. Хоть что-то. Пожалуйста. Хоть что-то. Он так… –... соскучился, – так тихо, что сам не понял, что сказал вслух. Под ногами словно выбили почву, Вэй Усянь почувствовал потребность за что-то схватиться, будто вот-вот и он мог провалиться. Зачем он сорвал его руки с ворота? Цзян Чэн бы удержал и не позволил упасть. – Придурок, – так же тихо. – Именно ты и был приоритетом. Всегда. Я всегда помнил… Вэй Усянь никогда не забывал, этот груз был на плечах с ним всю прошлую жизнь, эта слабость, преследовала его до смерти. И как бы он ни хотел иного, тяжесть только приумножалась в этой, новой жизни. Побег не помогал, он лишь делал боль нестерпимее. – И я тоже скучал, – прозвучало жалко. Вэй Ин потянулся, завел руку, надавив на затылок и притянув к себе, прижался лбом ко лбу и посмотрел в глаза. Улыбнулся невольно, замечая те самые две крапинки в правом глазу. Еле заметные, которые видел только он. Усянь не говорил о них самому шиди, эгоистично считая их своими. – Всегда скучал. – Лжец... – Цзян Чэн не сопротивлялся, позволяя прижаться, прикрывая глаза. – Какой же ты лжец, Вэй Усянь... Но Ваньинь простил. Простил уже и это. Он много раз спрашивал себя, мог ли он, как Лань Ванцзи, защищать Вэй Усяня на Луанцзан. Не мог. Он нес бремя ответственности. Он был ослеплен утратой и хотел мести. Но не смерти. Это позже пришло смирение. И скорбь. Он простил. Этого достаточно? Цзян Чэн не смог себе больше отказывать в желании касаться, обхватил талию и неожиданно робко прижал к себе обнимая. Он представлял это вчера – Вэй Ина в молодом теле. Но на деле все будто бы оказалось иначе. Ему можно так трогать его? Что вообще можно? Вэй Ин больше не его. Но спрашивать не хотелось, а Усянь и не отстранялся. Прикосновения, близость обжигали словно молнией, Вэй Ин вдруг остро ощутил аромат грозы, лотосов, озер. Он был действительно лжецом и в первую очередь перед собой. Он тосковал по этому, желал этого, загнивая в своей пещере, думал об этом, разменивая свою жизнь, сбегал от этого в ненавистный Юньшэнь, мечтал об этом в постели мужа. И сейчас просто хотелось немножко, совсем чуть-чуть, один разочек просто прикоснуться и еще раз убедиться, что он правильно помнил вкус этих губ. Вэй Усянь потянулся, хмурясь из-за этой необходимости, и невесомо, очень легко поцеловал, однако тут же отстранился и испуганно посмотрел, понимая, что забылся. Ему надо было уйти. Нет. Ему надо было не приходить. Его ждал супруг. Лань Чжань. Но здесь был тот, ради кого все это было. Его слабость. Его зависимость. Цзян Чэн.