Третий не лишний (по мнению этого самого третьего, которого никто и не спрашивал)

      Теперь, когда «Коллектив 2.0» был успешно запущен, а итогом служебного расследования инцидента на Предприятии 3826 стало снятие всех обвинений с его директора и отправка Петрова на принудительное лечение, Сеченов имел полное право отдохнуть. По крайней мере, его самый преданный агент был в этом абсолютно убежден и не бросал попыток убедить в том же самом, собственно, самого Дмитрия Сергеевича. Пока, к сожалению, безрезультатно. Хотя казалось бы, раз уж Молотов больше не стоит у шефа над душой, то и давить на него больше некому! Остальные-то в Политбюро его даже слегка побаиваются. Да только Нечаев не учел одного: Дмитрий Сергеевич без всяких Молотовых и ему подобных неплохо с этой задачей справлялся самостоятельно. Что до всей этой заварушки с взбесившимися роботами, что после академик пребывал с головой в работе, в то время как Сергею оставалось лишь сходить с ума от безделья и, что хуже всего, недостатка внимания со стороны своего возлюбленного.       Поскольку, несмотря на ворох имеющихся у Сеченова дел, в крайне малой части из них требовалось вмешательство П-3. Да даже у гребаного Штокхаузена сейчас было больше обязанностей, чем у него, с чего Сергей негодовал вдвойне. За последние пару часов он видел, как немец уже дважды заходил к Сеченову в кабинет и каждый такой раз только недовольно поджимал губы при виде него, восседающего прямо на столе по правую руку от шефа. А также то, что за это время близняшки приносили своему хозяину уже третью кружку кофе подряд. Третью! И это в его-то возрасте! Сердце себе этот дурак посадить собрался, что ли? Вроде гениальный академик, а ведет себя порой хуже капризного ребенка! И ведь не попрешь против начальства, пусть даже их отношения уже давно вышли за рамки деловых.       Вот Сергей и вздыхал теперь про себя сокрушенно, прокручивая в голове недавние слова шефа.       «Должность министра промышленности накладывает на меня определенные обязательства в ряду других, не менее многочисленных, мальчик мой» — пояснял ему тогда Волшебник своим привычным деловым тоном, даже не отрывая взгляда от доклада на столе. — «Ты должен это понимать» — однако на следующих словах его губы все же тронула мягкая улыбка, что появлялась на этом красивом лице исключительно ради одного человека. — «Наслаждайся свободными деньками, пока они есть, П-3, ты это заслужил»       А он сам что, нет?! И вообще, с каких таких пор в эти его «многочисленные обязательства» входит жертвование собственным здоровьем, часами сна и отдыха, а также личной жизнью?! Нечаев даже не видел смысла отрицать, что в нем помимо беспокойства за любимого человека в такие моменты говорил в том числе здоровый эгоизм. Вы только не поймите его неправильно: он совсем не против того, чтобы все люди были между собой равны, и все между ними было общим, но при чем тут академик Сеченов?! Он же не вещь какая-то, чтобы им пользовались! Это ж все равно что если бы все люди вокруг начали заявлять права на чужих мужа или жену, просто на основе этого самого равенства. Нельзя же воспринимать все вот настолько буквально. А если даже и можно, то почему это только ему приходится теперь делить любимого со всем остальным миром, которому тот вдруг так резко понадобился?! Как-то нечестно! И хуже всего то, что Сеченов, казалось, был совершенно не против этого, раз так и продолжает пахать на всеобщее благо, забывая о своем. Сергею откровенно плевать, что где-то там и его собственное благо затесалось. Потому что самое главное его благо убивается на работе!       — ХРАЗ, я уже просто не знаю, что делать! — восклицает последние пять минут недовольно расхаживающий взад-вперед по помещению курилки П-3, зажигая в раздражении уже вторую сигарету. — Он всегда был таким?       — Вы имеете в виду невыносимо упрямым трудоголиком, пренебрегающим личными нуждами в угоду работе? Всегда, — в электронном голосе отчетливо слышна ироничная усмешка. — Это то немногое, в чем мы с ним были похожи.       — «Немногое», ну-ну, — с ухмылкой произносит Сергей, закидывая зажигалку обратно в задний карман и тут же затягиваясь.       — На что это вы намекаете?       — Да ни на что, — в висящий в курилке плакат о вреде курения устремляется струйка полупрозрачного серого дыма. — Намеки это не мое, Харитон, ты ж знаешь. Они для всяких жополизов вроде Штока. А я всегда говорю в лоб.       Бьет, кстати, тоже. Жаль только в данной ситуации это не решение. ХРАЗ подозрительно шевелит жгутиками, но в кои-то веки не находит что сказать. Нечаев тем временем снова вздыхает, опуская печально-задумчивый взгляд на сигарету во второй руке.       — Вот только Дмитрию Сергеевичу что говори, что не говори — все как об стенку горох! Не силовые же методы теперь использовать. А других я и не знаю…       — Хм… а почему бы и не силовые? — вдруг предлагает ХРАЗ. За что тут же удостаивается опасного взгляда сверху-вниз.       — Да ты никак ебнулся, железка наглая…       — Вы меня еще даже не дослушали! — жгутики перчатки встают дыбом, выражая недовольство сидящего в ней ученого. Потому, резко подостыв, будто даже пристыдившись и мысленно ругая себя за несдержанность, Сергей все же кивает, тем самым призывая его продолжить. Харитон вновь успокаивается. — Могу я задать вам нескромный вопрос, товарищ майор?       — Харитон, ты видел уже столько всего, чего не следует, что я сомневаюсь, что эта твоя нескромность меня хоть немного смутит или хотя бы удивит, — пожимает плечами майор. — Выкладывай уже без этих твоих расшаркиваний.       — Сколько вы весите?       Сигарета замирает в руке на полпути к губам, Нечаев не смущается, но точно удивлен.

***

      Даже у них дома найти Дмитрия Сергеевича вероятнее всего в его кабинете. Из-за этого в конце поисков П-3 часто посещает явление, название которому заимствовано у французов, а именно дежавю. Будто он пришел получить очередное задание, а не попытаться всеми правдами и неправдами уговорить одного неисправимого трудоголика уже наконец поесть или лечь спать. Разве что в квартире размах кабинета все же будет поскромнее, за окнами в такие моменты почти всегда темно, а сам шеф одет менее формально. Только здесь и только Сергею из всех людей дозволено увидеть его в таком виде: с голыми бледными ступнями, трогательно выглядывающими из-под домашних штанов, в простой рубашке с короткими рукавами, расстегнутой на пару верхних пуговиц, когда его обычно идеальная прическа немного растрепана из-за частоты, с которой Дмитрий прогоняет волосы сквозь всю пятерню ладони, стоит ему столкнуться с какой-то сложностью или просто попытаться этим жестом хоть немного сбросить напряжение после многочасовой умственной работы.       Зачастую Сергей останавливался ненадолго, чтобы просто тихо полюбоваться им таким со стороны. Но сегодня не тот день. Сегодня Нечаев привычным движением огибает стоящих на носочках перед дверью близняшек, будто они не более, чем предмет мебели, однако войти в комнату не спешит, предпочитая остаться у порога. Он прислоняется плечом к дверному проему, сложив руки на груди, и говорит как бы между прочим.       — Уже за полночь перевалило…       — В самом деле? — Сеченов медленно поднимает голову, чтобы взглянуть на окно. Небо за ним практически черное, поэтому из-за включенного светильника на столе он видит только отражение майора в стекле. Почему-то он думал, что еще вечер. Зимой всегда темнеет рано. Устало проводя ладонью по лицу, отгоняя сонливость, он задумывается над тем, чтобы отдать Правой мысленный приказ принести еще кружечку кофе, и только после этого оборачивается к П-3, что за все это время так и не сменил положения. — Что же ты до сих пор не в постели?       — Без вас не спится…       Усталый взгляд академика смягчается еще больше, теперь в нем читается ласковое сочувствие. Будь на его месте кто угодно другой, Сергей бы вспылил. Он терпеть не может жалость к себе. Но от Дмитрия Сергеевича даже она ощущается совсем иначе.       — Снова кошмары?       Слыша грусть в любимом голосе, П-3 едва сдерживается, чтобы не отвесить себе оплеуху. Совсем из головы вылетело, что Дмитрий Сергеевич винит в них себя. Но отступать уже некуда, так что ему остается только с соответствующим его легенде видом печально угукнуть. К грязным приемам с вызовом жалости он тоже никогда не питал особо теплых чувств, но отчаянные времена требуют отчаянных мер. И главное это работает.       Сеченов переводит задумчивый взгляд с него на отчет и с тихим стуком кладет ручку на стол. На что майор про себя усмехается: «наверняка сейчас думает о том, что просто полежит со мной немного, пока я не усну, а потом снова вернется к своим бумажкам». Но не тут-то было! Довольный собой, Сергей разворачивается и уходит в спальню, зная, что сейчас шеф выключит лампу, завернет в ванную вымыть руки и почистить зубы перед сном, разденется до нижнего белья и только после этого наконец окажется в кровати. Так все и происходит. За исключением разве что того, что на этот раз у него отчего-то более меланхоличное настроение — усталость, предполагает майор, либо про мои кошмары думает — поэтому перед тем, как забраться под одеяло, Дмитрий сначала просто присаживается на край кровати, оглаживая ладонью оголенное плечо лежащего к нему спиной Нечаева. Это самое одеяло на нем спущено до такой же обнаженной поясницы, и Сергей чувствует, как все та же рука вдруг подтягивает его выше. Прилив щемящей нежности отражается на его обычно хмуром лице слабой улыбкой. Ему даже становится немного стыдно перед возлюбленным за то, что он собирается сделать. Но только немного.       Поэтому Сеченов едва успевает лечь, как Нечаев переворачивается на другой бок, к нему лицом. Должно быть, он ожидал, что после этого Сергей просто устроит голову у него на груди, поэтому охает забавно удивленно, стоит П-3 пойти намного дальше этого. Он в буквальном смысле забирается на шефа сверху, словно возомнив себя одеялом, пока настоящее теперь валяется на его половине кровати за ненадобностью. Сеченов наслышан от своего заместителя, что его мальчика любят называть его цепным псом, но сейчас он больше походит на огромного кота. Ну либо того пса, что с щенячьего возраста привык засыпать у хозяина на груди, и теперь не осознает, что стал уже достаточно большим, чтобы иметь реальный вес и больше не помещаться в любимых ладонях. Как бы то ни было, Сеченов не возражает. Он мягко улыбается, слыша его спокойное дыхание и чувствуя, как Сергей обнимает его руками и ногами, устроив подбородок у него на плече, и как размеренно бьется его сильное сердце в грудной клетке, прижатой сейчас к его собственной настолько близко, насколько это вообще возможно.       Однако сразу после этого его светлый ум осеняет. Его Серёжа — взрослый, крепкий мужчина, в кости которого его собственными руками вплавлен металл. В случае нужды сдвинуть такое тело самостоятельно будет не так-то легко. Почти что невозможно даже. Он сам не то чтобы последний слабак, несмотря на свой возраст и род деятельности, не подразумевающий физические нагрузки серьезнее поднятия увесистого микроскопа, и свою долю натренированных мышц, конечно, имеет, но до телосложения и запаса сил своего любимого агента ему все же далековато.       Потому осторожно интересуется, поглаживая чужое мускулистое плечо:       — Серёж, ты собрался так всю ночь на мне лежать?       — Агась.       В свою очередь Нечаев буквально может ощущать, как напрягся под ним Дмитрий Сергеевич после его ответа, и не может сдержать ухмылки, пользуясь тем, что тот не видит выражение его лица. Впрочем, он и по веселому голосу легко догадается — для этого даже гениальным ученым быть не нужно.       — Не мог бы ты все-таки слезть… — не то чтобы Дмитрию неприятно, когда он это произносит, отнюдь, он просто немного волнуется. Ведь если Серёжа сейчас уснет прямо на нем…       — Зачем? — для Сеченова нет никаких сомнений, что этот наглец сейчас подумал точно о том же самом, но совсем в другом ключе. С триумфом.       — Мне жарко.       — Так это ж хорошо, — академик удивленно моргает, не до конца уверенный, что ему это не послышалось. Какая же неслыханная дерзость! И где только его всегда такой покорный мальчик этого понабрался? — На улице зима, а вам тепло.       Сеченов меняется в лице с появлением единственно верной догадки.       «Харитон…»       Но даже в мыслях не позволяет себе нецензурно выругаться, хоть и жутко хочется.       — И тяжело, — тут он, признаться, уже немного утрирует, так как тяжесть эта приятна.       Однако в ответ он получает лишь вопросительное «ммм», полное самодовольства. Сеченов опасно протягивает:       — Агент П-3…       На что Нечаев, не сдержавшись, издает короткий смешок. Он уже давно научился различать, когда его Волшебник действительно зол, а когда просто делает вид, чтобы его припугнуть. Спасибо ХРАЗу за подсказки. Даже странно, что в этот раз он молчит.       — Волшебник? — и именно благодаря этому знанию он позволяет себе еще одну маленькую вольность, копируя предельно серьезный тон шефа. Будто они не лежат сейчас в кровати кожа к коже, а общаются как подчиненный и его начальник по аудиосвязи в процессе выполнения им важного задания. А еще он совершенно точно слышит, как Сеченов весело фыркает в ответ. И как вздыхает, будто приняв поражение.       Дмитрий Сергеевич действительно смиряется со своим положением, с улыбкой прикрывая глаза и уже готовясь так и уснуть под своим необычным одеялом. Разбаловал он своего мальчика все-таки донельзя. Это даже по неодобрительному взгляду Штокхаузена понять можно, хоть тот и молчит в такие моменты, видимо, боясь вызвать его гнев. И правильно все понимает — все-таки не зря стал правой рукой. А потом Сеченова посещает идея, и карие глаза вновь широко распахиваются. В них появляется озорной блеск, что сбрасывает с его лица сразу несколько лет. Руки-то у него все еще свободны.       Те самые, что Сергей просто боготворит со дня, когда они вернули его с того света. Те, что с не меньшим благоговением относятся к этому телу, что собирали чуть ли не по частям. Такому идеальному вплоть до последнего шрамика, которые так приятно очерчивать пальцами. Понимая, что все позади. Что несмотря на их количество и опасность некоторых из них, Серёжа живой и теплый в его руках, к которым сейчас льнет, подобно дворовому коту, никогда не знавшему ласковой руки. Дмитрий совсем не против, чтобы он оставался в них хоть целую вечность. Его горячие ладони гладят широкую спину, пальцы очерчивают каждый шрам, проводят вдоль позвоночника с нажимом, будто пытаясь прощупать каждый позвонок. Но спина Нечаева — идеально ровная, напряженная даже сейчас, в момент спонтанной, но от того не менее желанной ими обоими близости. Он если и изгибает ее, то только внутрь, еще сильнее и глубже, будто желая стыдливо спрятать эти позвонки или, что более вероятно, вплавиться в тело под собой. Прижимается плоским животом к чуть более округлому, выдающему возраст хозяина. Любимому ничуть не меньше. Тихо постанывает, когда сухие губы осыпают шею поцелуями, а бородка щекочет нежную кожу. Мощные бедра едва заметно дрожат, выдавая нетерпение хозяина. И сам его вес теперь воспринимается академиком не как что-то трогательное и вселяющее комфорт, а как истинное искушение, которому невозможно и попросту не хочется сопротивляться. С неким сожалением он отнимает одну руку со спины Нечаева, чтобы дотянуться ей до его подушки. Нашаривает под ней уже полупустую баночку, с горем пополам откручивая крышку одной пятерней, пока вторая рука неспешно опускается ниже, до самой кромки трусов, оттягивая.       — Ну так нечестно… — тут же раздается забавно обидчиво где-то над самым ухом, однако еще раньше Нечаев выполняет безмолвный приказ, помогая припустить белье до середины бедер. Сеченов не отказывает себе в ответном смешке. Подобные слова от П-3, еще и произнесенные с такой интонацией, для мужчины его лет и с его родом деятельности звучат очень забавно, если не сказать мило.       — А то, как ты со мной поступаешь, честно? — Сергей не видит, но отчетливо чувствует где-то за ухом его усмешку, слышит ее в чуть хриплом голосе. Улавливает ее даже в самих прикосновениях, дразнящих, еще больше распаляющих и без того охотно отзывающееся на каждую, пусть даже самую мимолетную ласку тело. И крупно вздрагивает, когда левой ягодицы касаются пальцы, щедро покрытые прохладной густоватой субстанцией. Наверняка часть наказания от Дмитрия Сергеевича за своевольность, так как обычно тот согревал ее между пальцами, чтобы доставить минимальный дискомфорт при и без того неприятной процедуре растяжки.       Чужие руки еще какое-то время просто мнут в ладонях округлые мышцы, чуть раздвигая их в стороны, но не спеша проникнуть между. Приходится нетерпеливо подмахнуть бедрами, вызывая очередной, немного даже унизительный смешок, и наконец ложбинки касается первый палец, плавно проскальзывая вниз и внутрь. И Сергею снова становится охуительно (уже здесь можно было бы поставить точку) плевать на собственную гордость.       — Врешь мне, игнорируешь мои прямые приказы, решаешь за меня, когда мне работать, а когда отдыхать, — Нечаев буквально скулит, чувствуя как с каждым новым доводом в нем прибавляется по пальцу, и вот их наконец уже четыре, а на мочке уха на мгновение несильно смыкаются зубы. Каждый из них проникал со все большим сопротивлением, так как с утра прошло уже много времени. Так что ему теперь снова, к огромному сожалению, необходима растяжка. И Дмитрий Сергеевич внутри. Вот прямо сейчас, пожалуйста! К черту все эти приготовления — он куда быстрее с ума тут сойдет!       — Все-таки отдавать тебе свою перчатку было опрометчивым решением. Харитон оказывает на тебя дурное влияние, — хрипло на самое ухо. Сергей уже давно забыл про свой первоначальный план и теперь скорее полулежит на нем, задрав кверху всю нижнюю половину тела — так выбраться из ловушки его массивного тела не составит особого труда, чем академик и не думает воспользоваться, предпочитая вместо этого доводить своего пленителя до исступления одними пальцами. А тому не хочется даже задумываться, какое в таком случае на него оказывает влияние сам Дмитрий Сергеевич, раз уж он так самозабвенно насаживается на них, кусая губы почти до боли, чтобы не стонать слишком уж громко — квартира у шефа, конечно, роскошна, а стены все равно будто картонные.       И Сеченов, садюга, явно нарочно никуда и не спешит. Раздвигает пальцы на манер ножниц, кусает в шею, тут же проходясь по месту укуса языком. Не то смакует реакцию, не то ставит над ним очередной эксперимент в духе «как много должно пройти времени прежде, чем его любимый П-3 начнет буквально умолять уже наконец войти в него?». Даже собственное возбуждение как будто совершенно игнорирует, хотя стоит у него ничуть не хуже, чем у Сергея, пачкающего теперь предэякулятом низ его живота. П-3 переносит свой вес на одну руку — сразу видно, не впервой так отжиматься — и тянется к трусам шефа, чтобы уже припустить их и наконец… но Сеченов останавливает его, почти больно хватая за запястье и отводя его теперь свободную руку в сторону.       — Ну уж нет. Ты был очень плохим мальчиком, П-3, — отрезает он сурово, чуть не рычит при этом. Кто тут еще из них двоих настоящий пес, а кто сука. — А плохим мальчикам положены только пальцы.       На это майор издает какой-то совсем уж жалобный звук, от которого у Сеченова разве что сердце не вздрагивает, но он быстро давит эту жалость в себе, чтобы преподать урок. К тому же нельзя сказать, что он отказывает Сергею в удовольствии, поскольку даже просто пальцами безоговорочно попадает по комку нервов, точное расположение которого он уже давно умеет находить едва ли не за считанные секунды. Вторую же руку тем временем он просовывает под резинку собственных трусов, в несколько техничных движений с тихим рыком доводя себя до разрядки. И лишь после этого наконец находит в себе достаточно милосердия, чтобы ей же, влажной и скользкой от собственного семени, помочь уже изнемогающему П-3. Тот мечется между его кулаком и пальцами и вскоре вскрикивает, прогибаясь в спине так, что при этом едва не соприкасается с шефом животами, покрывая его ладонь новой порцией жемчужной жидкости. А после валится без сил обратно Дмитрию на грудь, буквально в последний момент успевая притормозить себя рукой, чтобы это соприкосновение не вышло болезненным для обоих. Даже отдышаться как следует не успевает, когда перед его лицом вдруг появляется та же самая ладонь. Он хватает эту руку за запястье еще до того, как до ушей доносится «а теперь слижи» в приказном тоне. Ему не нужно повторять дважды. Ему даже не нужно приказывать, если уж на то пошло.       Горячий влажный язык уже усердно облизывает ладонь, рот заглатывает каждую фалангу, могла бы — уперлась бы в заднюю стенку горла, и П-3 даже не подавился бы. Он собирает языком доказательство их страсти до последней капли, как счастливый пес, лижущий руки любимого хозяина, поскольку не знает, как еще выразить ему свою любовь. Слабо улыбающегося на это Сеченова более чем устраивает такое ее доказательство. Еще через какое-то время он отнимает руку (стоит заметить, приходится приложить некоторое усилие, так как Сергей снова увлекся) и придирчиво ее осматривает. Идеальная чистая, как и ожидалось. П-3 никогда его не подводит.       — Умница, — и этой же рукой он зарывается в темные, чуть влажные волосы майора.       Тот сонно бормочет где-то над ухом:       — Зря вы это все, теперь я точно засну…       — Спи, мой мальчик, — Сеченов целует его под челюстью сбоку, куда может дотянуться, и сам тоже закрывает глаза, — а с Харитоном я еще поговорю.       Перчатка на левой руке Нечаева вдруг издает будто бы тревожные помехи и затихает. А Дмитрий Сергеевич все же проваливается в сон с мыслями вовсе не об оставленном на столе отчете, а том, что завтра он, пожалуй, уйдет с работы пораньше, и они сходят с П-3 в парк или, может быть, ресторан, в котором не задают лишних вопросов. Впрочем, его Серёжа неприхотливый — согласится на что угодно. Кроме разве что театра.