Истинные

      Очередная неделя ощущается вечностью, а мы все еще остаемся на месте. Мы будто зависли в этом городе. Пустом и безжизненном. Пятнадцать солдат, один доктор, три медсестры и двое офицеров. Нас словно отрезали от остального мира. Запасы ещё есть, но складывается впечатление, что скоро они закончатся, а про нас так и не вспомнят.       Хотя я прекрасно знаю, в чем причина. Но должна ждать. Всегда лучше ловить с поличным. А все догадки слишком эфемерны.       Я в сотый раз прочищаю автомат, когда ко мне подходит Лина.       – Почему я тебя рисовала? – хмуро спрашивает она, протягивая мне телефон.       «Потому что ты любила меня рисовать».       – Нам нельзя пользоваться телефонами, – напоминаю, откладывая оружие в сторону и вытирая руки о тряпку.       – Сейчас он в режиме полета, – «это не важно», – и мы не долго. Смотри.       Взяв телефон, пролистываю несколько фото ее рисунков. Здесь я с гитарой на сцене. Тут пью кофе. Везде я. Слишком много меня. Слава Богам, здесь нет наших совместных портретов.       Пытаюсь вернуть ей телефон, но она, мотнув головой, добавляет:       – Это не все, листай дальше.       Ещё пару свайпов в сторону и… Судорожно вдыхаю, а во рту пересыхает. О, черт, я помню, как она рисовала это…       Лина уговаривала меня больше года. До этого ее рисунки были невинными. Или почти невинными. Но каждый раз мы переходили какую-то невидимую грань.       Однажды она попросила позировать ей в одной рубашке. Это было несложно. Я сидела на подоконнике, пила кофе и задумчиво смотрела в окно. По крайней мере, мне казалось, что так должна получиться красивая картинка.       Мы были близки. При ней я не боялась быть собой. И тогда она показала не видимую попытку казаться задумчивой. Не клише девочки-загадки из Инстаграма. Она очертила своими карандашами каждую линию моего тела. На этих рисунках я видела себя ее глазами, и это было прекрасно.       Я была обычной девушкой. Которую любили и которой восхищались. И мне это нравилось. Мне нравилось, что она видела гораздо больше и глубже, чем я сама могла показать.       Тот рисунок, что передо мной на экране сейчас… Боже, она работала над ним несколько недель. Потому что нам понадобилось семь попыток, чтобы просто накидать эскиз.       Я была обнажена. Лина просила, чтобы я касалась себя, пока она рисует.       Сначала меня смущал ее прямой голодный взгляд, скользящий по моему телу. Но со временем я стала раскрываться больше.       Сперва я пыталась прикрыться, отвести взгляд. Но с каждым разом она вытаскивала из меня самые потаённые желания. Я все бесстыднее разводила перед ней ноги. И смотрела, не отрываясь, с каким упоением она следит за моими пальцами, забывая оставить следы на бумаге.       Первые несколько раз были неуспешны, потому что её карандаши безжалостно улетали в стену. А сама она налетала на меня как ураган, впитывая мои стоны, провожая мои пальцы своими, скользя руками по телу как безумная.       Потом она придумала снимать меня, чтобы закончить рисунок в одиночестве. Это тоже было просто отвратительной идеей по отношению к ее творчеству. Потому что после этих фото она все равно приходила ко мне. И слава Богам, если я была дома. Потому что однажды она поймала меня на парковке возле нашего дома, и буквально втащила обратно в машину и… В тот день до рисования она, естественно, так и не добралась.       Когда Лина закончила его, он стал воплощением чувственности, страсти, ее восхищения мной. Карандашные линии повторяли изгибы моего тела, будто это ее руки скользили по коже. Тонкие линии стали слепком меня.       Блокирую экран телефона, протягивая его Лине. Она медленно приближается ко мне и повторяет вопрос прямо в губы:       – Почему я рисовала тебя? Так…       Она не договаривает, но это необязательно. Так лично. Так откровенно. Так любяще. Можно выбрать любой вариант. Ведь в нашем случае они все не будут соответствовать требованиям Богов.       – Пожалуйста, не спрашивай. Я не могу ответить.       Она приподнимается на носочки, кладет руки мне на талию. Наши глаза почти на одном уровне.       – Почему у меня ощущение, что я знаю тебя очень давно?       «Потому что мы были вместе семь гребанных идеальных лет! Потому что, кроме моей сущности Воина, ты знала обо мне каждую мелочь. Начиная от разбросанных носков, заканчивая любовью к остывшему кофе».       Пожимаю плечами, отводя взгляд.       – Я ничего не помню, – шепчет она. – Но безумно хочу тебя помнить.       «Зато я все помню. Слишком хорошо. Как и слишком больно. Я знала о тебе многое.       Ты любила кофе с двумя ложками сахара. И большим количеством молока. Особенно, если оно было взбитым. Тебе нравились мои эксперименты со специями и добавками в кофе.       И не только с кофе, если быть совсем откровенной.       Ты любила то, что я готовила для нас. Хотя всегда просила меня попробовать первой. Ты спрашивала «Вкусно?» А я в ответ ворчала, что не могу решить за тебя, будет ли тебе вкусно. Но ты доверяла мне и моим словам.       Я привила тебе любовь к сыру. Поначалу ты плевалась, спрашивая, как я могу есть его в таком количестве. А через пару лет мы пили вино, закусывая его сыром и медом. Который, кстати, до меня ты тоже не любила. Меня же ты приучила любви к авокадо. Хоть я сначала и не понимала, что может быть вкусного в «зеленой гадости».       Ты любила стоять по утрам под горячими струями воды в душе, уткнувшись носом мне в ключицу. Ещё не до конца проснувшись, я оплетала тебя руками, прижимая ближе к себе. В такие моменты мне было абсолютно плевать, что мы можем куда-то опоздать. Я чувствовала себя слишком уютно и спокойно. Слишком счастливо. Хотя, конечно, мыться вдвоем в душе не совсем удобно. Поэтому чаще я стояла чуть в стороне и смотрела на тебя, прислонившись плечом к стене. Сонный взгляд скользил по телу вслед за твоими руками, что оставляли мыльные следы. Ты любила, когда я любовалась тобой. Любила обожание, что светилось в моих глазах.       Ты не любила ложиться поздно, потому что не высыпалась, не важно, во сколько нужно было вставать на следующий день. А твой жаворочный организм очень любил ранние подъемы. Особенно в первый выходной, что неимоверно бесило меня. Я ворчала каждый раз. Огрызалась. А ты лишь обнимала меня, говоря, что любишь. И отправляла пить кофе. Обязательно из моей любимой огромной кружки.       Ты любила читать. Фэнтези и романы. Обязательно с хэппи-эндом. Ты говорила, что грусти и так хватает в жизни. А ещё желательно с большим количеством секса. Я смеялась, говоря, что тебе просто нужно бумажное порно. Все всех любят, и всегда счастливый конец.       Ты не любила фильмы про войну. Смотреть на боль и страдания других людей тебе никогда не хотелось. Зато обожала разные детективы и расследования. В формате сериалов, кино или книг.       Мы вместе играли в компьютерные игры. Ты любила всякие бродилки и квесты. Я постоянно засыпала под них, как и под просмотр фильмов. Ты обижалась на меня, но никогда надолго.       Ты любила кататься со мной на машине по городу, особенно ночному, когда зажигались яркие огни. Правда немного нервничала в часы-пик, говоря, что «вокруг одни конченные». Я смеялась, отвечая «я в том числе». Зная мой взрывной характер, нетрудно представить мою манеру вождения.       Ты любила гулять. Особенно по утрам субботы. Я опять ворчала. Но мы обе понимали, что это лишь видимость. Потому что мне нравилось идти с тобой по утреннему, ещё не проснувшемуся лесу. Слушать твои рассказы о проектах, которые нужно было подготовить по учебе. А в следующие годы о работе и смешном парнишке, который пытался за тобой ухаживать, пока ты не сказала ему, что давно и насовсем жената».       Мотаю головой, коротко всхлипнув от воспоминаний, которые разъедают меня изнутри.       – Прости, Лина, я не могу ответить на твои вопросы.       Ее глаза медленно сковывает холод. Теперь они становятся цвета расплавленного олова. И огромный зрачок сползается в маленькую точку.       – Все же есть преимущества в том, чтобы быть подопечной Богини правды, – тянет она, прищурившись.       Я даже не успеваю уловить момент, когда она делает короткое движение пальцами, потому что отчаянно пытаюсь отвлечься от картинок, которые настойчиво лезут в голову. Шею обматывают путы правды. Я царапаю кожу, но снять их не могу.       Путы крепко сжимают горло, не давая мне вдохнуть глубоко. Качаю головой:       – Не надо, – умоляюще.       – Я хочу знать, – сталь звенит в ее голосе. – Я имею право знать.       Кожа горит. Сжимаю зубы, понимая, что мне не справиться со всеми ее вопросами. Но и отвечать не могу. Алия не простит. И ее гнев может стоить мне слишком дорого.       У меня получается ухватить раскаленные путы пальцами, но не хватает сил их разорвать. Сжимая кулак, Лина затягивает их ещё туже.       Пахнет жженой плотью и кровью. Коротко всхлипываю от расползающейся боли.       – Почему я рисовала тебя?       Горло нестерпимо жжет, но больнее слышать в ее голосе злость и холод.       – Потому что ты любила меня рисовать, – хриплю я, не в силах сопротивляться.       Как я люблю Аякса за его полуправду. Он учил меня обманывать любые детекторы. Но она не полиграф.       – Почему? – она хмурится, а ее взгляд останавливается на моих губах.       Уверена, сейчас они слишком красные. Я кусаю их, чтобы отвлечься от боли. Перед глазами уже сверкают звёзды, потому что нормально вдохнуть не получается.       Слишком неопределенный вопрос. Я не совру даже молчанием.       – Почему у тебя нет крыльев, Воин?       Вздрагиваю от неожиданности как от удара. Алия подготовила ее очень хорошо. Под кожей расползается огонь, распространяясь по телу.       – Потеряла, – цежу сквозь зубы.       – Вот так просто? – ехидно шипит она мне в губы. – Шла-шла и потеряла?       Больно. С уголка глаза сбегает слеза.       – Пожалуйста, – умоляю.       – Мне страшно, – шепчет она, – я вижу в твоих глазах гораздо больше, чем ты говоришь. Я так хочу доверять тебе, но ты не можешь быть со мной честной. Я чувствую к тебе то, чего совершенно не понимаю. Мне кажется, что у меня отняли что-то. Что-то очень важное. Скажи, что мне делать? Сашка, – она трется носом о мой нос, – Сашенька, – прижимается к моей щеке.       – Бежать от меня так далеко, как только сможешь. Потому что я не могу, – лицо искажает улыбкой, хотя по щекам бегут слезы.       – Почему у тебя нет крыльев, Воин? – повторяет она вопрос.       Из ее глаз катятся слезы. Она слизывает их, кусает губы. Вижу, что она не хочет быть со мной жестокой, но прекрасно понимаю, что ей еще труднее.       Porque me amas. Porque te quiero. Porque de mí fuiste arrebatada, alma mía. Te extraño mucho…       Сжимаю зубы и мотаю головой. Аякс бы гордился моим молчанием.       Лина болезненно жмурится, усмехается. А потом, задрав лицо к небу, хрипло просит:       – Уходи, Саша.       Кинув путы к ее ногам, я разворачиваюсь, отхожу на пару шагов, словно хочу сбросить и ее влияние. Останавливаюсь и бросаю через плечо, потому что черный уголек совести разъедает грудь:       – Прости.       Она качает головой.       – Это вряд ли.       Что ж, в этом я ее прекрасно понимаю. С честностью у меня тоже сложились особые отношения.